Одна из главных и самых ожидаемых выставок сезона по традиции открывается в конце ноября в Москве, в Музее изобразительных искусств имени Пушкина. В это время здесь начинается фестиваль «Декабрьские вечера», на котором звучащая музыка сопровождается эффектным художественным рядом на стенах. Тема, выбранная для нынешнего года, – «Маски: от мифа к карнавалу» – оказалась столь широка и полноводна, что в ней утонуло не одно поколение музейщиков.

Устроители выставки вспомнили выражение Вячеслава Иванова «Маска в какой-то степени присутствует всегда» и решили не ограничивать себя в ни в чем. Договорились даже до того, что всяк человек – сам себе маска. Ведь мы видим в зеркале лишь свои мимолетные отражения и никак не можем оценить себя во всей полноте. К тому же всяк из нас играет определенную роль, примеряя то одну, то другую физиономию. В результате этих рассуждений довольно скромное пространство двух залов и лестничных галерей превратилось в странный и страшный конгломерат морга, кунсткамеры и богемного карнавала.

Экспозиция оказалась разделенной на три почти равные части. В одном зале вывесили огромный постер с изображением золотого саркофага Тутанхамона. Он сразу же задал тему заупокойной маски – той самой личины, которую надевают на лицо умершего. Можно ли назвать эти изделия масками в привычном смысле – большой вопрос. Однако главным экспонатом в этом разделе стали не египетские саркофаги, а череп III тысячелетия до н.э., который доставили из Исторического музея. Череп, найденный недавно в самарском могильнике, должен был проиллюстрировать тезис о том, что самые древние маски – это лица умерших, обмазанные глиной. Но если говорить честно, то на «маску» данный артефакт никак не тянет – костяные глазницы и переносица не обмазаны, а просто набиты глиной. И, как выразился один чувствительный к таким делам клирик: «Тут уже не маски, а реальное срывание всяческих масок. Одни кости, куда уж дальше».

Все, что разместилось далее в витринах на лестничных пролетах, – больше всего подходит под масочные стандарты. Здесь и античные личины, и маски японского театра. Но предметы китайской мистерии цам, наконец, славянские рожи всяких святочных и других обрядовых персонажей.

Но вот где действительно музей мог бы развернуться во всю мощь – так это в Белом зале, где показаны метаморфозы маски в изобразительном искусстве, в картинах и скульптурках. По мысли, кураторов, начиная с XVI века, маска теряет свою ритуальность и сакральность и превращается в предмет чисто театральных и маскарадных манипуляций. Однако ударной частью этого раздела, как и ожидалось, оказался маскарад Серебряного века. В начале ХХ столетия масочная стихия захватила богемную российскую интеллигенцию. Мирискусники (Бенуа, Сомов), голуборозовцы (Судейкин, Сапунов) и символисты превратили маску в главный объект изображения – ведь искусство только для того и существует, чтобы менять личины. Правда, даже в это гламурное время маска еще сохраняла устрашающие черты смерти – ее пустые глазницы слишком сильно напоминали черепа.

На этой высокой ноте: вся наша жизнь – игра, экспозиция и обрывается. И, как водится в таких случаях, оставляет два открытых вопроса. Во-первых, где же все-таки у маски границы? Может быть, не стоило заморочиваться с костюмами из Океании и скелетами? Второй – и более важный момент – что произошло с маской в конце ХХ и начале XXI веков. По традиции, Пушкинский музей не захотел касаться современности. Ни тебе омоновских масок, ни личин масс-медиа, ни пиаровских физиономий, ни чудес пластической хирургии.

СЕРГЕЙ СОЛОВЬЕВ

29.11.06

среда

«Новые Известия»