Имена этих людей не случайно собрались в одном месте: в разные годы в начале ноября они закончили свой жизненный путь. Поэтому есть добрый повод вспомнить о них. * Жизнь Бернарда Шоу была долгой, плодотворной, гармоничной и достойной, а его сочинения, пережив его, переживут и нас. * Судьба Софьи Андреевны Толстой может служить примером того, как жизнь, внешне вовсе не богатая событиями, бывает исполнена драматизма, а иногда и истинного трагизма. * Чайковский ушел неразгаданным, а музыка осталась навсегда.

   2 ноября 1950 года в своем доме, в Эйот-Сент-Лоренсе, в возрасте девяноста четырех лет умер Джордж Бернард Шоу.

   Написанная им в преддверии этого события эпитафия гласила: «Я знал, что если проживу достаточно долго, что-то в этом роде должно было случиться» – вот так, с присущим ему очаровательным цинизмом, он приветствовал свою кончину.

   Играть словами – занятие, в общем, нехитрое, и при желании набросать парадоксов по всякому поводу способен любой, мало-мальски подготовленный к работе со словом, однако подчинить всю жизнь видению вещей без прикрас, в их истинном свете, способен далеко не каждый. Это удалось Шоу. Не позволяя себе ни на минуту увлечься какой бы то ни было иллюзией, воспринимая мир таким, каков он есть, во всей его голой непривлекательности и без покровов стереотипов, Бернард Шоу сумел не только, вопреки всевозможным препонам, стать самым почитаемым, после Шекспира, английским драматургом, но и оставить потомкам образец бесстрашия ума и чистоты сердца, хотя, услышав это определение, непременно пригвоздил бы его автора к столбу столь ненавидимых им штампов. Следует иметь в виду, что быть гуманистом, сочиняя реальность, – занятие столь же распространенное, как и малодостойное, продолжать же любить людей, зная их истинную цену, – удел немногих, требующий подлинного мужества и своеобразия духа. Не получив форы при рождении, имея в отцах вдохновенного пьяницу, а матерью – довольно безответственную даму, преподававшую вокал, не будучи обязанным своим образованием никому, в сущности, кроме себя самого, Шоу сумел стать одним из самых блестящих эрудитов своего времени и истинным властителем дум – даже из нередких цензурных преследований вытекало: влияние Шоу было столь велико, что блюстителям нормы невольно хотелось его подсократить – вероятно и потому (или именно поэтому), что это было влияние свободного духа, человека, имевшего смелость позволить себе быть собой – одна из труднейших задач, зачастую почти неразрешимая.

   Блистательные пьесы Шоу завоевывали публику, действуя не через эмоции лишь, но заставляя думать и видеть вещи с нетривиальной стороны, ломая не только сценические стереотипы, но и стандарты восприятия. Его «Приятные пьесы», равно как и «Неприятные пьесы», как и остальные произведения, неизменно создавали аншлаги и возбуждали зрителей до чрезвычайности. Так что присуждение ему в 1926 году Нобелевской премии «за творчество, отмеченное идеализмом и гуманизмом, за искрометную сатиру, которая часто сочетается с исключительной поэтической красотой» – выглядело совершенно логичным. Как видим, Нобелевский комитет прекрасно разобрался в подоплеке творчества Шоу – в отличие от цензурного комитета. Впрочем, будучи принципиальным противником любых торжественных церемоний, в Стокгольм драматург не поехал, а деньги вложил в создание англо-шведского фонда переводчиков.

   Жизнь его была долгой, плодотворной, гармоничной и достойной, а его сочинения, пережив его, переживут и нас.

   4 ноября 1919 года в Ясной Поляне умерла Софья Андреевна Толстая.

   Смерть ее была ожидаемой, и младшая дочь, Александра, бывшая при ней, заботилась только о том, чтобы в ее душе воцарился мир – похоже, так и произошло.

   Судьба Софьи Андреевны может служить примером того, как жизнь, внешне вовсе не богатая событиями, бывает исполнена драматизма, а иногда и истинного трагизма. Если посмотреть на внешнюю канву ее – создается вполне благостная картина: молодая девушка из интеллигентной, хоть и совсем не богатой семьи выходит замуж за человека намного старше себя, с женихом ее связывает неподдельное взаимное чувство, и будущее выглядит абсолютно безмятежным. Рождаются дети, постепенно создается прочный семейный уклад. На первом этапе брака – а этап этот отнюдь не мал, не менее пары десятилетий, – Лев Николаевич был убежден, что основное в жизни – семейные ценности, и его целью было прочное «гнездо», со стабильно налаженным бытом, с не менее стабильным доходом, с хорошо поставленной системой воспитания детей. Правда, создается впечатление, что он не очень ясно представлял себе, как именно надлежит организовывать желанную структуру, но тут на помощь пришла жена.

   Софья Андреевна, человек по натуре крайне ответственный, последовательный и достаточно практичный, усвоив, что от нее требуется, принялась за дело с невероятным рвением. Ее усилиями семье Толстых был придан характер исправно функционирующего механизма, и хотя порой случались сбои, в целом семейный корабль, направляемый ее уверенной рукой, был остойчив и при этом достаточно мобилен. Безусловно, в основе деятельности матери с каждым годом разраставшегося семейства лежало не только лишь долженствование, но, прежде всего, искренняя и яркая любовь к мужу, восхищение им и доверие к нему. В общем, несмотря на некоторые шероховатости, картина была вполне гармоничной.

   Не стоит забывать: роль жены Льва Толстого была весьма специфичной в силу того, что муж был не только любимым мужчиной и отцом детей, но и великим писателем – Софья Андреевна отлично это осознавала и, в значительной мере, исходя из этого она и выстраивала свое поведение. Записи в ее дневнике тех лет полны подробностей, касающихся тех или иных сторон творчества Льва Николаевича, и они представляют собой бесценный материал для историков литературы и литературоведов, ничуть не менее ценный оттого, что информация об истории создания произведений Толстого перемежается бытовыми подробностями, касающимися, в основном, болезней и вскармливания детей, состояния здоровья самого Толстого, каковое для Софьи Андреевны было всю жизнь прямо-таки объектом фиксации, да и просто разнообразных, могущих показаться малозначительными, деталей семейной жизни – однако для того, чтобы понять, «из какого сора» произрастают бессмертные тексты, эти бесхитростные записи незаменимы.

   Так оно и шло, и так и шло бы дальше, если бы Лев Николаевич был обычным, «нормальным» человеком. Но он им не был. Невероятной мощи внутренняя работа, происходившая в нем, привела его к переоценке всех ценностей и к построению совершенно нового жизненного концепта. Если бы он был всего лишь писателем, пусть и прекрасным, этого, скорее всего, не произошло бы, но Толстой был одной из тех немногих фигур, которые производят в истории человечества, в истории мысли и духа качественный переворот, сопровождающийся, разумеется, и катаклизмом «местного значения», для него самого и его близких. В сущности, неважно, был ли Толстой безоговорочно прав в своих философских и этических воззрениях – важен масштаб содеянного.

   С переходом отца семейства на новый уровень восприятия жизни, существование семейного корабля оказалось под угрозой – новые воззрения Льва Николаевича более не предполагали ни устроенного быта, ни уверенного достатка: для него это все попросту перестало иметь значение, уступив приоритет вещам, которые плохо совмещались с интересами семьи. Представляется совершенно логичным, что в этой ситуации Софья Андреевна изо всех сил старалась сохранить прежний маршрут следования этого самого семейного корабля, сталкиваясь сперва с пассивным, а затем со все более агрессивным сопротивлением мужа. Конфликт был неизбежен и, несмотря на продолжавшую существовать взаимную искреннюю любовь, он наступил.

   Хулителям Софьи Андреевны, старательно мастерящим из нее сварливую мегеру и чуть ли не злого гения великого писателя, хорошо бы принять во внимание, что за долгую супружескую жизнь с обожаемым Левочкой, его жена перенесла пятнадцать беременностей, пять детских смертей и вырастила восьмерых детей, что само по себе не позволяет даже предполагать возможности полного здоровья и психической уравновешенности. В сущности, в том, что к моменту завершения детородного возраста Толстая оказалась совершенно измочаленной и физически, и психически, ничего удивительного нет. Удивительно скорее то, что этот бесспорный факт как-то ускользает от внимания исследователей, подменяясь утверждениями: «К пятидесяти годам характер Софьи Андреевны стал невыносим». Сам по себе, что ли, стал? Без видимых причин?

   Поздние дневники Софьи Андреевны полны горечи, уныния и глубокого одиночества – при огромной и внешне благополучной семье и живом и, на самом деле, по-прежнему любимом муже. («Кого бы и как бы я ни любила, никого на свете я не могла бы даже сравнить с моим мужем». Но и: «Эх, как трудно, все трудно!», и «Живу я нервно, трудно и мало содержательно»). Разумеется, истерия, которой страдала Софья Андреевна, – диагноз серьезный, но дело, конечно, не только в этом. Если бы она, как это выглядит у некоторых авторов, была бы только клушей и всего лишь старательной домохозяйкой по призванию, возможно, происходившие в доме изменения не производили на нее столь тяжелого впечатления – в конце концов, несмотря на новые взгляды Льва Николаевича, он не предполагал волевым решением оставить семью без обеспечения, – но Софья Андреевна была человеком с недюжинными душевными и духовными запросами, и ее страшно угнетало исчезновение внутреннего контакта с мужем. Собственно, это и было главным, что ее угнетало. Отсюда ощущение оставленности, ревность к Черткову и прочим, попытки привлечь к себе внимание Льва Николаевича любыми средствами – каковые попытки выглядели, надо признать, малосимпатично.

   На этом этапе, вероятно, благоприятный ход событий был бы возможен только в том случае, если бы рьяные доброхоты и «поклонники таланта» оставили немолодых супругов в покое и дали бы им осознать, что чувство, соединившее их почти полвека назад, живо и ценно. Такой возможности не оказалось: все происходило на юру, сопровождалось подзуживаниями и подстрекательствами, и произошло то, что произошло: старик Толстой ушел прочь из дому, а его преданная жена пережила трагедию, которой лютому врагу не пожелаешь.

   Но, хотя Софье Андреевне, по ее собственным словам, «… непосильно было с юных лет нести на слабых плечах высокое назначение – быть женой гения и великого человека», все же она ею была и, как таковая, несомненно останется в истории русской литературы.

   6 ноября 1893 года в Петербурге умер Петр Ильич Чайковский.

   Официальная версия гласила – от холеры, однако молва, по сей день не опровергнутая, хотя и не подтвержденная достоверно, смутно твердила о самоубийстве. Для самоубийства, впрочем, основания были: назревал скандал, связанный с тем, что ныне деликатно именуют «нетрадиционной сексуальной ориентацией», и что, в сущности, совершенно, казалось бы, не должно заботить общественное мнение и, тем менее, власти, являясь совершенно личной проблемой каждого взрослого и дееспособного человека. Излишне говорить – композитора такого гигантского масштаба – в сущности, славы России. В пользу версии о самоубийстве, к сожалению, говорит и все то, что известно о душевном и психическом складе Петра Ильича: человек он был неуравновешенный, резко переходивший от эйфории к отчаянию, болезненно переживавший любое разочарование и очаровывавшийся снова и снова. Наследственность также выглядела не вполне благополучной: в роду была эпилепсия, а отец Чайковского славился безудержной и, как очевидно, носившей болезненный характер эмоциональностью. Припадки апатии были присущи композитору с детства и причиняли ему серьезные страдания. Впрочем, трудно ожидать неколебимой психической устойчивости от человека, слышащего музыку небесных сфер – а он ее слышал. Несмотря на безупречную добросовестность в работе и великолепную теоретическую подготовку, дневники Чайковского очевидно свидетельствуют о медиумическом характере его творчества – и то сказать, музыка, как и поэзия, до сих пор представляют собой неразгаданный феномен, постичь природу которого стремился не один Пушкин, но и множество исследователей-теоретиков, которым, очевидно, вряд ли что-то удастся, в силу того обстоятельства, что со стороны процесс рождения гармонии непостигаем, а те, кто «слышат звуки», менее всего озабочены «протеканием процесса».

   Чайковский ушел неразгаданным, а музыка осталась навсегда.

Ведущая рубрики Люди во времени. От и до

Влада ЛЯЛИНСКАЯ

N- 44/2006 06.11 — 12.11

Публикация с сайта издания «Русская Германия»