Есть тайны, известные не многим. Есть истории, которые не любят вспоминать. Судьба Москвы в сорок первом решилась в октябре, когда немцы могли взять город. 16 октября 1941 года стал днем позора. Это был день, когда власть, думая только о своем спасении, практически бросила город на произвол судьбы. Многое, что связано с этим днем, все еще держится в секрете.

Подготовить к взрыву

2 октября 1941 года германские войска перешли в наступление. Немецкие танковые группы прорвали советскую оборону с легкостью. Сталин вовремя не разрешил войскам отойти, и к 6 октября две армии Западного фронта, две армии Резервного фронта, соединения Брянского фронта (в общей сложности полмиллиона красноармейцев) попали в окружение западнее Вязьмы. Других войск, способных преградить вермахту путь на Москву, в распоряжении ставки не было. И тогда Сталин решил, что город не удержать.

Днем 15 октября Сталин собрал политбюро необычно рано и сказал, что всем нужно уже вечером эвакуироваться. Сам он уедет на следующее утро. Еще Сталин распорядился подготовить к взрыву основные промышленные предприятия и другие важнейшие объекты города. За неделю до того, 8 октября, он подписал особо секретное постановление:

«В связи с создавшейся военной обстановкой Государственный Комитет Обороны постановляет:

Для проведения специальных мероприятий по предприятиям города Москвы и Московской области организовать пятерку в составе: Заместителя наркома внутренних дел СССР Серова (руководитель); Начальника Московского управления НКВД Журавлева; Секретаря МГК ВКП(б) Попова; Секретаря МК ВКП(б) Черноусова; Начальника Главного военно-инженерного управления Наркомата обороны Котляра».

9 октября руководитель «пятерки» комиссар госбезопасности 3-го ранга Серов представил Сталину список из 1119 предприятий города и области, которые предполагалось вывести из строя. Предприятия военного значения намеревались взорвать, остальные — ликвидировать «путем механической порчи и поджога». 10 октября взрывчатые вещества были доставлены по местам назначения.

Уничтожению подлежали также хлебозаводы, холодильники, мясокомбинаты, вокзалы, трамвайные и троллейбусные парки, мосты, электростанции, а также здания ТАСС, Центрального телеграфа и телефонные станции… Иначе говоря, жизнь в городе должна была стать невозможной.

Саперные работы велись секретно от москвичей. Подготовку вели чекисты. Руководил столичным управлением НКВД старший майор госбезопасности Михаил Иванович Журавлев.

Ранним октябрьским утром из Наркомата внутренних дел по аппарату правительственной связи позвонили Александру Александровичу Ветрову, заместителю наркома электротехнической промышленности, и предложили явиться на Лубянку. Вызов в НКВД мог означать арест. Прихватив с собой чемоданчик с бельем, он отправился на расположенную вблизи площадь.

В особом отделе чекист с двумя ромбами на петлицах сказал Ветрову:

«Москва в угрожающем положении. На намеченных к уничтожению важнейших государственных объектах подготовлены специальные команды подрывников. Вы должны срочно проверить готовность таких команд, расположенных в доме правительства, гостиницах «Москва» и «Метрополь», к взрывным работам…»

В небольшом подвальном помещении гостиницы «Москва», из которого в разные стороны тянулись электропровода, заместителя наркома встретил седой, угрюмого вида капитан. В его распоряжении были три минера-подрывника и молоденькая санитарка. Капитан предъявил чертежи подвальных помещений гостиницы «Москва» со схемой основных несущих конструкций, к которым были пристроены мощные заряды.

«Мы с капитаном обошли места минирования, — вспоминал замнаркома Ветров. — Убедившись в надежной подготовке этого огромного здания к намеченным экстремальным действиям, я об этом доложил по команде и, перейдя улицу, проник в подвальное помещение дома правительства».

Через много лет, в июле 2005 года, разбирая фундамент гостиницы «Москва», рабочие найдут эту взрывчатку — около тонны тротила. Не было ни детонаторов, ничего другого, чтобы привести взрывчатку в действие. За это время тротил разложился и перестал быть опасным. Но если бы постояльцы знали, что ночуют на грузе тротила, едва ли бы им сладко спалось в «Москве»…

Хаос и паника

Когда слухи о том, что руководство страны должно покинуть Москву, распространились по городу, началась паника. Стала ясна слабость, трусость людей, которых выдвинули Сталин и его система. Организованная эвакуация превратилась в повальное бегство. Начальники думали только о собственном спасении, бежали с семьями и личным имуществом и бросили огромный город на произвол судьбы. Жизнь в городе остановилась. Утром 16 октября в Москве впервые не открылось метро.

Поступил приказ демонтировать и вывезти все оборудование метрополитена.

Многие начальники, загрузив служебные машины вещами и продуктами, пробивались через контрольные пункты или объезжали их и устремлялись на Рязанское и Егорьевское шоссе. Люди увидели, что начальники грузят свое имущество и бегут. Все поняли, что Москву не сегодня завтра сдадут. Люди в страхе бросились на Казанский вокзал и штурмовали уходившие на восток поезда.

Очевидцы вспоминали:

«Ранним утром 16 октября по Бульварному кольцу к Ярославскому шоссе двигалась масса людей со скарбом. Некоторые волокли тележки, детские коляски, наполненные вещами. Трамваи были переполнены, кое-кто устроился даже на крышах вагонов. Люди торопились уйти из Москвы…»

Самым тревожным было полное отсутствие информации. Власть, занятая собственным спасением, забыла о своем народе. Во второй половине дня 16 октября в городе начался хаос. Разбивали витрины магазинов, вскрывали двери складов.

Начальник Московского управления НКВД старший майор госбезопасности Журавлев докладывал начальству: «16 октября 1941 года во дворе завода «Точизмеритель» имени Молотова в ожидании зарплаты находилось большое число рабочих. Увидев автомашины, груженные личными вещами работников Наркомата авиационной промышленности, толпа окружила их и стала растаскивать вещи. Разъяснения находившегося на заводе оперработника Молотовского райотдела НКВД Ныркова рабочих не удовлетворили. Ныркову и директору завода рабочие угрожали расправой…

Группа лиц из числа рабочих завода №219 (Балашихинский район) напала на проезжавшие по шоссе Энтузиастов автомашины с эвакуированными и начала захватывать их вещи. Было свалено в овраг шесть легковых автомашин. Помощник директора завода, нагрузив автомашину большим количеством продуктов питания, пытался уехать с заводской территории. Однако по пути был задержан и избит рабочими завода…

На Ногинском заводе №12 группа рабочих напала на ответственных работников одного из главков Наркомата боеприпасов, ехавших из города Москвы по эвакуации, избила их и разграбила вещи».

Масла в огонь подбавила информация о том, что заводы заминированы и могут быть взорваны:

«На заводе №8 около тысячи рабочих пытались проникнуть во двор. Отдельные лица при этом вели резкую контрреволюционную агитацию и требовали разминировать завод. Отправлявшийся с завода эшелон с семьями эвакуированных разграблен…

В Мытищинском районе толпой задержаны автомашины с эвакуированными семьями горкома партии. Остановлено девять машин. Вещи с машин сняты. Выслана одна рота истребительного батальона. По городу расставлены патрули…

На заводе №58 со стороны отдельных рабочих имели место выкрики «Бей коммунистов!». Рабочие были впущены в минированные цеха для получения зарплаты. Узнав, что они находятся в минированных цехах, рабочие подняли скандал. Завод получил от Ростокинского райкома ВКП(б) распоряжение продолжить работу, но большинство рабочих в цехах не остались».

Один из очевидцев записал свои горькие наблюдения:

«16 октября 1941 года войдет позорнейшей датой, датой трусости, растерянности и предательства в историю Москвы… Опозорено шоссе Энтузиастов, по которому в этот день неслись на восток автомобили вчерашних «энтузиастов» (на словах), груженные никелированными кроватями, кожаными чемоданами, коврами, шкатулками, пузатыми бумажниками и жирным мясом хозяев всего этого барахла…»

Писатель Аркадий Первенцев тоже пытался уехать из города вместе с семьей. Машину остановили, его с женой вытащили из кабины:

«Красноармейцы пытались оттеснить толпу, но ничего не получилось. Толпа кричала, шумела и приготовилась к расправе. Я знаю нашу русскую толпу. Эти люди, подогретые соответствующими лозунгами 1917 года, растащили имения, убили помещиков, бросили фронт, убили офицеров, разгромили винные склады…

Армия, защищавшая шоссе, была беспомощна. Милиция умыла руки. Я видел, как грабили машины, и во мне поднялось огромное чувство ненависти к этой стихии».

Они ждали немцев

Страх, вспоминали очевидцы, овладел москвичами: «Выходя утром на улицу, они с тревогой всматривались, стоит ли на посту на площади наш, советский милиционер или уже немецкий солдат».

Далеко не все москвичи боялись прихода немцев.

Историк литературы Эмма Герштейн вспоминает, как соседи в доме обсуждали вопрос: уезжать из Москвы или оставаться? Собрались друзья и соседи и уговаривали друг друга никуда не бежать:

«Языки развязались, соседка считала, что после ужасов 1937-го уже ничего хуже быть не может. Актриса Малого театра, родом с Волги, красавица с прекрасной русской речью, ее поддержала.

— А каково будет унижение, когда в Москве будут хозяйничать немцы? — сомневаюсь я.

— Ну так что? Будем унижаться вместе со всей Европой, — невозмутимо ответила волжанка».

О фашистских зверствах тогда мало что было известно. Не было еще чувства ненависти к врагу. Это было заметно. 29 сентября на собрании партактива Щербаков говорил:

«У нас в Москве арестовано немало людей, которых засылают немцы. Особенно используют уголовников, используют бывших кулаков. Одним дают задания по диверсиям, мы таких переловили немало. Но значительной части дают одну установку: идите и расскажите, что мы вас не били, никого не бьем, не режем. Наоборот, вас напоили водкой, накормили, хлеба дали на дорогу. Вот, товарищи, какова механика, ясная, простая и очень коварная. И этой механики многие не видели, не разгадали. И находятся и среди партийных людей, которые наслушаются и говорят: немцы не трогают русских людей…»

Профессор Леонид Иванович Тимофеев запечатлел приметы тех дней:

«В очередях и в городе — резко враждебное настроение по отношению к старому режиму: предали, бросили, оставили. Уже жгут портреты вождей… Национальный позор велик. Пока нельзя осознать горечь еще одного и грандиозного поражения — не строя, конечно, а страны. Опять бездарная власть…»

Аркадий Первенцев записал в дневнике:

«В ночь под 16 октября город Москва был накануне падения. Если бы немцы знали, что происходит в Москве, они бы 16 октября взяли город десантом в пятьсот человек. Сотни тысяч распущенных рабочих, нередко оставленных без копейки денег сбежавшими директорами, сотни тысяч жен рабочих и их детей, оборванных и нищих, были тем взрывным элементом, который мог уничтожить Москву раньше, чем первый танк противника прорвался бы к заставе. Да, Москва находилась на пути восстания! И 16 октября ни один голос не призвал народ к порядку».

Москвичи вспоминали потом:

«Кругом летали, разносимые ветром, клочья рваных документов и марксистских политических брошюр. В женских парикмахерских не хватало места для клиенток, «дамы» выстраивали очередь на тротуарах. Немцы идут — надо прически делать».

Вечером 16-го и весь день 17 октября во многих дворах рвали и жгли труды Ленина, Маркса и Сталина, выбрасывали портреты и бюсты вождя в мусор. Областное управление НКВД докладывало:

«17 октября в Бронницком районе в деревнях Никулино и Торопово на некоторых домах колхозников в 14 часов были вывешены белые флаги. На место послан оперативный работник. В деревнях Петровское, Никулино, Свободино и Зеленое наблюдаются попытки отдельных колхозников разобрать колхозный скот, подготовленный к эвакуации».

Профессор Леонид Тимофеев:

«Настроение подавленное и критическое. Киев, говорят, наутро после вступления немцев уже имел правительство, в котором оказались и члены Верховного Совета. Вероятно, то же будет и в Москве…

Говорят о либерализме немцев в занятых областях. В украинском правительстве профессор Филатов и артист Донец. Говорят, что во главе московского правительства значится профессор Ильин, знакомый москвичам и в свое время высланный в Германию… Меня некоторые знакомые пугали, что если я останусь, то должен буду войти в правительство — это нелепая идея».

Партийные чиновники бегут

В Москве не топили. Закрылись поликлиники и аптеки. Писатель Аркадий Первенцев:

«Уже ни один телефон не работал. Позвонили в ЦК партии. Ни один телефон не отвечал. Только телефонистки, несмотря на грядущую опасность, оставались на местах. Они не имели собственных или государственных автомобилей. Они не имели права покинуть посты. Только важные лица сбежали».

Отделы кадров жгли архивы, уничтожали личные документы сотрудников и телефонные справочники.

Леонид Тимофеев:

«Решили уничтожить все бумаги, относящиеся к электричеству. И все служащие старательно жгли и рвали карточки абонентов. В Москве 940 тысяч счетчиков, на каждом имеется несколько картонных карточек с указанием сумм, подлежащих уплате, фамилии и адреса.

Если бы эти документы и достались немцам, они им ничего не сказали бы секретного! Но все же это все разорвано, причем у рвавших руки были в мозолях, а собрать потом плату за сентябрь, октябрь и начало ноября оказалось невозможно, так как неизвестны показатели счетчиков, записанные в последний раз и уничтоженные».

Зато не уничтожили действительно секретные документы, которые никак не должны были попасть в руки врага. Секретариат горкома и обкома партии распорядился вывезти из Москвы важнейшие документы. И что же? Сотрудники обкома и горкома партии убежали из столицы и 17-го вечером были уже в безопасности, в Горьком. Свой багаж они прихватили с собой, а казенный потеряли.

18 октября заместитель наркома внутренних дел Иван Серов доложил Берии:

«Сегодня, в 15 часов, при обходе тоннеля Курского вокзала работниками железнодорожного отдела милиции было обнаружено тринадцать мест бесхозяйственного багажа. При вскрытии багажа оказалось, что там находятся секретные пакеты МК ВКП(б), партийные документы: партбилеты и учетные карточки, личные карточки на руководящих работников МК, МГК, облисполкома и областного управления НКВД, а также на секретарей райкомов города Москвы и Московской области».

Если бы немцы вошли в город и эти ящики попали в руки гестапо, все оставшиеся в городе видные члены партии были бы обречены на уничтожение.

Трусость союзного и городского начальства поражала. В тот же день, 18 октября, начальник управления милиции Москвы В.Н. Романченко доложил заместителю наркома Серову:

«Распоряжением Московского комитета ВКП(б) и Московского Совета о расчете рабочих предприятий, кои подлежат уничтожению, и об эвакуации партийного актива жизнь города Москвы в настоящее время дезорганизована… Районные комитеты партии и райсоветы растерялись и фактически самоустранились от управления районом… Считаю необходимым предложить горкому партии временно прекратить эвакуацию партийного актива».

Историки считают Александра Сергеевича Щербакова, тогдашнего «хозяина» города, главу Московского горкома партии, чуть ли не самым исполнительным помощником Сталина, готовым в лепешку расшибиться, лишь бы исполнить указание вождя. Если многие его коллеги были исполнительными карьеристами, то Щербаков подчинялся вождю искренне. Но недавно вознесенный на вершину партийной власти Щербаков чувствовал себя неуверенно. Проявить инициативу, навести порядок в городе без команды вождя он не смел.

Впрочем, опозорилось начальство всех рангов. Вот секретная справка горкома партии:

«Из 438 предприятий, учреждений и организаций сбежало 779 руководящих работников. Бегство отдельных руководителей предприятий и учреждений сопровождалось крупным хищением материальных ценностей и разбазариванием имущества. Было похищено наличными деньгами за эти дни 1 484 000 рублей, а ценностей и имущества на сумму 1 051 000 рублей. Угнано сотни легковых и грузовых автомобилей».

Заведующий оргинструкторским отделом горкома партии представил Щербакову записку «О фактах уничтожения партийных билетов 16—17 октября сорок первого в Москве»:

«Уничтожение партийных документов имело место не только в прифронтовых районах… Всего выявлен 1551 случай уничтожения коммунистами своих партдокументов. Большинство коммунистов уничтожили партдокументы вследствие трусости в связи с приближением фронта».

Страх охватил даже аппарат Центрального комитета партии. Заместитель начальника 1-го отдела НКВД старший майор госбезопасности Шадрин, отвечавший за охрану руководителей партии и правительства, доложил заместителю наркома внутренних дел Всеволоду Меркулову, что обнаружили чекисты в брошенном здании ЦК:

«Ни одного работника ЦК ВКП(б), который мог бы привести все помещение в порядок и сжечь имеющуюся секретную переписку, оставлено не было. Все хозяйство оставлено без всякого присмотра. Оставлено больше сотни пишущих машинок разных систем, 128 пар валенок, тулупы, 22 мешка с обувью и носильными вещами, несколько тонн мяса, картофеля, несколько бочек сельдей, мяса и других продуктов. В кабинетах аппарата ЦК царил полный хаос. Многие замки столов и сами столы взломаны, разбросаны бланки и всевозможная переписка, в том числе и секретная, директивы ЦК ВКП(б) и другие документы. Вынесенный совершенно секретный материал в котельную для сжигания оставлен кучами, не сожжен. В кабинете товарища Жданова обнаружены пять совершенно секретных пакетов…»

Академик Владимир Иванович Вернадский, потрясенный паникой в Москве, записал в дневнике:

«Ясно для всех выступает причина — бездарность центральной власти, с одной стороны, и власть партийных коммунистов-бюрократов, столь хорошо нам известная на каждом шагу, — с другой.

Крупные неудачи нашей власти — результат ослабления ее культурности: средний уровень коммунистов — и морально, и интеллектуально — ниже среднего уровня беспартийных. В тюрьмах, ссылке и казнены лучшие люди страны. Это сейчас сказывается катастрофически. Цвет страны заслонен дельцами и лакеями-карьеристами…»

Сталин и Жуков

Так что же спасло наш город от сдачи немцам? Почему в последний момент Сталин все-таки остался в Москве?

16 октября, колеблясь, решая для себя, что делать, Сталин потребовал у командующего Западным фронтом Жукова ответа на главный вопрос: смогут ли войска удержать Москву? Георгий Константинович твердо ответил, что он в этом не сомневается.

«Это неплохо, что у вас такая уверенность», — сказал довольный Сталин.

Он боялся уезжать из Москвы. Понимал, какое это произведет впечатление: многие и в стране, и за границей решат, что Советский Союз войну проиграл. Тем не менее Сталин приказал Жукову:

«Все же набросайте план отхода войск фронта за Москву, но только чтобы кроме вас, Булганина и Соколовского никто не знал о таком плане, иначе могут понять, что за Москву можно и не драться».

Заместитель главы правительства Николай Александрович Булганин был у Жукова членом военного совета фронта, генерал-лейтенант Василий Данилович Соколовский — начальником штаба. Составленный ими план Сталин утвердил без поправок.

Выяснилось, что бежать нужды не было. Можно и нужно было сражаться за город. 19 октября поздно вечером командующего Московским военным округом генерала Артемьева и начальника полит-управления генерала Телегина вызвали в Кремль.

«Остановившись у дверей, мы доложили о прибытии. Обернувшись к нам и не здороваясь, Сталин задал вопрос:

— Каково положение в Москве?

Командующий доложил, что меры к наведению порядка приняты, но они недостаточны.

— Что предлагаете? — спросил Сталин.

— Военный Совет просит ввести в городе осадное положение, — доложил Артемьев».

Сталин сам продиктовал знаменитое постановление ГКО:

«Сим объявляется, что оборона столицы на рубежах, отстоящих на 100—120 километров западнее Москвы, поручена командующему Западным фронтом генералу армии тов. Жукову, а на начальника гарнизона города Москвы генерал-лейтенанта тов. Артемьева возложена оборона Москвы на ее подступах…»

Вот что интересно. Сталин, который не любил давать никакой информации, вдруг прямо называет имена тех, кто обороняет Москву… Мало того, в тот же день вождь сам позвонил ответственному редактору «Красной звезды» Ортенбергу и распорядился опубликовать портрет Георгия Константиновича Жукова.

«На какой полосе?» — уточнил генерал Ортенберг, зная, что вождь придает этому значение.

«На второй», — ответил Сталин и повесил трубку.

Фотокорреспондент «Красной звезды» немедленно отправился в Перхушково, где находился штаб Западного фронта. Через час позвонил в редакцию: Жуков отказывается фотографироваться. Ответственный редактор Ортенберг соединился с командующим фронтом:

«Георгий Константинович, нам срочно нужен твой портрет для завтрашнего номера газеты».

«Какой там еще портрет? — резко ответил Жуков. — Видишь, что делается?»

Узнав, что это указание верховного, согласился. Редактор «Красной звезды» считал, что Сталин хотел показать москвичам: столицу обороняет человек, на которого они могут положиться.

Жуков потом объяснил Ортенбергу:

«Наивный ты человек. Не по тем причинам он велел тебе напечатать мой портрет. Сталин не верил, что удастся отстоять Москву, точнее, не особенно верил. Он все время звонил и спрашивал меня: удержим ли Москву? Вот и решил, что в случае потери столицы будет на кого свалить вину…»

Вождь заранее решил, что за потерю столицы ответит Жуков, как расстрелянный генерал Дмитрий Павлов своей жизнью ответил за сдачу Минска.

(Окончание в следующем номере.)

Профиль > N36 (497) / Октябрь 2006 /NEW! > Жизнь > Октябрьский позор Москвы

Профиль