Передо мной — факсимиле нотного архива Шостаковича. Можно сказать, святая святых: эскизы, наброски — Дмитрий Дмитриевич (ДД) ничего не уничтожал. А Манашир Якубов стал — так получилось — главным (да и единственным) хранителем его архива. Сегодня — в день 100-летия со дня рождения ДД — мы прикасаемся к страницам мощной и трагической биографии…

— Вот, прочитайте-ка, что здесь написано. Над нотной строкой, давайте…

     — “Степь… не маками…” Не могу.

     — “Степь не маками цвела, казацкими погонами”. Вот и один из моих редакторов не смог это прочесть, теперь я расшифровываю.

     Передо мной — факсимиле нотного архива Шостаковича. Можно сказать, святая святых: эскизы, наброски — Дмитрий Дмитриевич (ДД) ничего не уничтожал. А Манашир Якубов стал — так получилось — главным (да и единственным) хранителем его архива. Сегодня — в день 100-летия со дня рождения ДД — мы прикасаемся к страницам мощной и трагической биографии…

     — После смерти ДД, — рассказывает Якубов, — я пришел к Ирине Антоновне (вдове композитора. — Я.С.). Сказал, что когда надо будет приводить в порядок архив, я готов это делать…

     — “Вот я присяду на шпалу, покурю, подумаю, и не с кем поговорить”, — я еле прочел.

     — От руки писал он быстро, а к концу жизни очень неразборчиво… Но самое сложное — это нотные автографы, многие из которых не подписаны. Теперь все эти наброски я печатаю в новом собрании сочинений как в первозданном виде, так и в расшифровке. Выпустили уже 23 тома, осталось всего 127.

     — А познакомились с ним в 1957-м?

     — Меня представили Шостаковичу в 57-м. Я был студентом, а ДД — председателем экзаменационной комиссии в Московской консерватории. Но более тесное знакомство состоялось позже; так, в начале 60-х он даже написал мне рекомендацию в аспирантуру.

     — Начнем с конца: вы помните последнюю встречу с ДД?

     — 1975 год, 8 мая. Ему осталось жить три месяца. Я пришел к ДД, потому что должен был писать статью для пластинки с его вокальными циклами. Взял ноты, спросил обо всём, что было нужно для работы, уже уходить собираюсь. Но вспоминаю, что 10 мая должна состояться премьера его вокального цикла “Четыре стихотворения капитана Лебядкина” из “Бесов” Достоевского (кстати, последняя при его жизни). И спрашиваю на всякий случай: “А будет исполняться цикл?” И ДД, несколько задергавшись, говорит: “Не знаю, не знаю. Если ничто не помешает, то будет…” Я в свою очередь задергался и вылетел вон. Великий композитор, одаренный всевозможными наградами, премиями и званиями, за день до премьеры не уверен, будет исполнение его сочинения или нет. И вот Ирина Антоновна позже рассказала: “Лит прислал разрешение только утром 10-го числа”. За несколько часов до концерта…

     — Лит — это что?

     — Цензура. Управление по охране гостайн в печати. Но в разговорной речи ее называли литом, потому что “дать разрешение” — это значит “литовать”, ну литер присвоить, штамп поставить…

     — А потом он умер. Вы были на похоронах?

     — Нет, я тогда в Махачкале был. Помню, пришел в Союз композиторов. А у нас в Дагестане Союз композиторов и Союз писателей были в одном помещении. И встретил Расула Гамзатова. Он стал выражать соболезнования, сказав: “Шостакович был великий музыкант и великий еврей”. ДД не был евреем, а я еврей. И Расул Гамзатов, думая, что ДД тоже еврей, выражал мне таким образом участие… Я не стал его разочаровывать.

     — ДД совсем-совсем не еврей?

     — Абсолютно. Он по отцу — поляк, по матери — русский. И он с полным правом в 13-й симфонии использовал слова Евтушенко: “Еврейской крови нет в крови моей, // Но ненавистен злобой заскорузлой // Я всем антисемитам как еврей, // И потому я — настоящий русский…” Но он очень много сделал для еврейской культуры.

     — Нынче ДД — икона, не подступишься…

     — Нет, очень прост был в общении. Деликатен. Внимателен. Феноменально точен: никогда никуда не опаздывал. Терпеть не мог своей идеализации. Однажды приехал в провинцию — давали концерты, потом обеды… Поднимается один композитор, говорит тост в честь Шостаковича: ДД такой доброжелательный, так хорошо относится к людям! На что ДД немедленно отреагировал: не ко всем, не ко всем! Был нетерпим к несправедливочти. Резко высказывался против использования “негров” — это когда композитор, имеющий положение и связи, использует своих коллег, чтоб те делали за него часть работы — инструментовку, например…

     Или в 1974-м он пригласил нас с женой на спектакль “Нос”. Оказалось, что я сижу прямо перед ним. А он у меня за спиной. Мне было ужасно неловко, я все время хотел сползти вниз с кресла, чтобы ему не загораживать. Но, как только пытался это сделать, он похлопывал меня по плечу и говорил: “Не беспокойтесь, не беспокойтесь!”

     — И пошутить любил!

     — А как же!

      Из письма к Соллертинскому:

     “3.5.1939, Гаспра. Дорогой Иван Иванович! Спешу описать тебе разговор, имевший место в поезде Москва — Севастополь. Зайдя в купе, в котором ехал академик Волгин с супругой, я обнаружил в нем гражданина, по виду доцента-орденоносца. Происходит следующий разговор:

     Волгин: Познакомьтесь.

     Доцент-орденоносец: Ляжка.

     Я (не расслышав): Конечно, попадаются превосходные, плотненькие такие, но не скажите: хорошо сложенный бюстик или упругий животик тоже имеют свои прелести…

     Доцент-орденоносец: Вы меня не так поняли: это моя фамилия Ляшко.

     …Доехали мы благополучно”.

     — Насколько я знаю, он был близко знаком с Прокофьевым…

     — Их знакомство продолжалось с 1927-го (первый приезд Прокофьева из-за границы) до 1953-го (кончина Прокофьева). Шостакович относился к Прокофьеву восторженно. Это малоизвестный факт: когда были учреждены Ленинские премии, Шостакович должен был первым получить ее за 11-ю симфонию. Но Шостакович сам был членом комитета по Ленинским премиям и отказался получать, доказывая, что первым лауреатом должен быть именно Прокофьев. И ему дали первую Ленинскую премию за 7-ю симфонию.

     — Кого он любил из композиторов-предшественников?

     — Когда один из знакомых спросил ДД, какое произведение тот взял бы с собой на необитаемый остров, Шостакович ответил: “Песнь о земле” Малера. Потом подумал и добавил: “И еще вот эту его симфонию. И вот эту. А вообще-то все…”

     — Часто слышен риторический вопрос: а состоялся бы Шостакович, не будь такого давления системы?

     — Оторвать Шостаковича от времени, в котором он жил, невозможно и не нужно. Но вот миновали страшные сталинские времена, террор, репрессии, война, а его музыку слушают во всем мире. И даже больше, чем при его жизни. Это факт: Шостакович занимает 5-е место по количеству исполнений после Бетховена, Моцарта, Брамса и Малера. Опережая даже Чайковского и Рахманинова. Его музыка нужна. В ней он выразил опыт выживания человека в нечеловеческих условиях.

     — Удивляешься его стойкости… Постоянный контроль, разве что телефоны не прослушивали…

     — Кто вам сказал, что не прослушивали? Конечно, прослушивали. А ДД как бы не знал об этом. Но он был не слепой. С конца 20-х годов вокруг него стали исчезать люди. В 1929 году был расстрелян его друг, композитор Михаил Квадри, потому что был итальянец, имел родственников за границей. Шостакович посвятил ему “Басни Крылова” и свою 1-ю симфонию. И это посвящение было напечатано в первых изданиях симфонии. Но после того, как Квадри расстреляли, посвящение не могло появиться в печати. ДД долгие годы поддерживал отношения с его семьей. Помогал, заботился о ней во время войны…

     Репрессиям подверглись близкие родственники ДД. Поэтому он очень рано узнал, что такое меч репрессий. Если в 1936 году в знаменитой статье “Сумбур вместо музыки” было написано “его музыка аполитична”, то сегодня мы не всегда понимаем, что это значило в то время. Но если взять философский словарь того времени, то там “аполитичный” трактуется отнюдь не как что-то, находящееся “вне политики”. Аполитичный — значит враждебный. И вот когда в 1936-м, после выхода этой статьи, Шостакович приехал на гастроли в Киев, то, как сообщает музыковед Генрих Орлов, в одной из газет было написано: “В наш город приехал известный враг народа Дмитрий Шостакович”.

     — Когда к Шостаковичу ближе всего подкралась опасность?

     — Думаю, после ареста Мейерхольда и Тухачевского. ДД в то время вызывали в прокуратуру, требовали, чтобы он подробно изложил, как при нем-де велись разговоры об уничтожении товарища Сталина. На том допросе он отказался давать показания. Тогда следователь ему сказал: “Ты хорошенько подумай, через неделю придешь и принесешь то, что написал”. Указал точное время. Шостакович к назначенному сроку пришел. С чемоданчиком. Но на проходной ему встретился охранник. Шостакович говорит: мне к такому-то. Охранник отвечает: иди отсюда. А потом оказалось, что этот следователь уже арестован.

     — Последний вопрос: Шостакович выезжал в Америку, а что если остаться там?

     — Он не считал, что это для него возможно. Как Ахматова, которая сказала, что она была “с моим народом, где мой народ, к несчастью, был…”

Московский Комсомолец

от 25.09.2006

Московский Комсомолец