Великий редактор, Егор Яковлев, работал на великую иллюзию — пересоздание страны. Он умел быть общественно страстным, профессионально азартным, изобретательно остроумным. Подозрительным, вспыльчивым, несправедливым. Тратить себя и создавать у всех в своей орбите чувство, что нет ничего важнее нашей профессии. Он умел то, о чем не знал сын, — дать тем, с кем делал газету, счастье работы и профессиональной оцененности.

У них всегда были непростые отношения, у Яковлева-старшего и Яковлева-младшего: отец явно гневался и тайно гордился, сын больше уклонялся и безмолвствовал. Отец жил и кипел в Москве, сын, продав «КоммерсантЪ», сделался гражданином мира.

На 70-летии Егора сыновнее письмо-поздравление стало событием поважнее приветствий первых лиц государства. Егор много чего рассказывал о сыне и его воспитании, Владимир об отце в основном помалкивал. Сегодня (не бывает поздно или рано, утверждал Конфуций, лишь вовремя) — в день, когда минуло двадцать лет, как Егор Яковлев переступил порог редакции на Пушкинской площади, чтобы создать свой главный триумф, это исправлено.

Танец с властью

…»В Москве оказалось очень интересно!» — такой фразой встретил нас один из самых успешных, загадочных и противоречивых персонажей нашего цеха. Известно: Яковлев-младший создал ИД «КоммерсантЪ» (эпохальная удача) и привил на древо отечественной традиции западные «дички» информационной, объективистской журналистики, во многом опровергающей журналистику воспитания и служения, которую исповедовал отец; впрочем, всей биографией Владимир Яковлев подтвердил силу булгаковской фразы: «Кровь — великая вещь!»

— Что вы помните о временах, когда Егор только пришел в «Московские новости»?

— Помню, он сидел где-то в Прибалтике и писал какую-то очередную книжку. Я решил сделать ему сюрприз, приехал и вошел. Он очень удивился, у нас такого рода вещи были абсолютно не приняты. Обрадовался. И мы с ним провели вместе два дня, редкий случай. Тогда он и сказал: «Мне предложили «Московские новости». А я сказал: «Ты с ума сошел!»

Но он принял предложение, что само по себе было вещью невероятной: «МН» тогда были газетой АПН, мало кому интересной. По какому наитию он согласился, я до сих пор не понимаю!

— «Настоящих буйных мало…

— … вот и нету вожаков». Можно разное говорить о том, каким он был сложным человеком, каким жестким редактором, но «Московские новости» получились такими, какими получились, потому что он был абсолютным профессионалом. И как профессионал он умел работать с фактом, с ситуацией и с властью.

Это его первый урок — то, что я поймал, может быть, не до конца, но почувствовал, насколько это важно: огромной частью профессии журналиста, особенно главного редактора является способность работать с властью.

— Что за способность?

— Умение находить и публиковать информацию, которая интересна и полезна читателю, хотя при этом не доставляет удовольствия власти.

В 90-м году мы выпустили первый номер «Коммерсанта» и провели его через цензуру (тогда в цензуре разрешалось бесцензурно пропускать рекламные материалы, и мы сказали: вот первый номер газеты, который является ее рекламой). И нас пропустили. А потом мне позвонили из Министерства иностранных дел: вы что — с ума сошли?! Кому вы подчиняетесь? — Никому. — Как это никому?!!

И я, сидя возле телефона, страшно гордый собой, подумал: «Какая глупость все это искусство отца добиваться своего от власти! Вот как должно быть на самом деле!» Теперь понимаю: то была специфическая ситуация развала, совсем не то, что происходит сегодня. Власть существовала тогда, существует сейчас, и бесконечный танец журналистики с властью — то, что было, есть и будет всегда. И он продолжается.

— Но бывает пристойным в большей или меньшей степени.

— Абсолютно! И тут второй урок Егора Яковлева, который я безмерно уважаю.

— Поподробнее с этого места, пожалуйста!

— Пожалуйста: власть журналист не выбирает.

— С ней живет и умирает?

— Желательно, живет. Он всегда твердил: когда журналист начинает говорить о том, что власть плоха, и поэтому он не может заниматься журналистикой, кончается журналистика! Но главный вопрос, который он в разные годы задавал: где потолок того, что можно сделать в газете при этой власти, в этой ситуации?

— И отвечал работой.

— И отвечал всей жизнью. Вся прелесть, весь успех «Московских новостей» не просто во времени, не просто в моменте, но в способности отца каждый раз добраться, допрыгнуть, доползти до этого потолка, тем самым каждый раз его повышая.

— Но он всегда знал: журналистика по природе критична. И у него не было ни мистического ужаса перед властью, ни вожделения к ней, которые в иных наших коллегах неуследимо переходят в страстное обожание.

— Конечно! Иначе он не смог бы сделать того, что сделал. Мне кажется, для журналиста не так важен вопрос отношения к существующей власти, сколько приятие того, что он, журналист, работает на читателя. Так было для отца. Он всегда работал на читателя. Для него вопрос взаимоотношений с властью был вопрос, который начинался на редколлегии. Есть тема или материал, который стоит дать. Можно дать так, чтобы никто не прочел. Можно так, чтобы было всем интересно.

Есть факт. И есть то, с помощью чего этот факт можно сделать интересным. Жанр, подача. Как мы его поворачиваем, куда мы по этому поводу идем, с кем мы по этому поводу связываемся и как добиваемся того, чтобы нам за это ничего не было!

Когда это определялось, возникал вопрос, как это протолкнуть. И начиналась игра. В ней свою роль исполнял профессионализм общения, профессионализм в расстановке фигур на шахматной доске, профессионализм в создании поддержки — все, что должен уметь редактор.

— …И Егор пускал в ход свое убойное обаяние.

— Он пускал в ход все, что у него было. Априорной частью профессии для него являлось умение работать с властью таким образом, чтобы достигать потолка. И максимально возможного качества.

— А профессиональный урок номер три?

— Что публиковать — нужное или интересное? Это всегда было большой темой. Смешно: то, что публикуется сейчас, сплошь и рядом нужное. Поэтому газеты такие скучные. А он умел превратить нужное в интересное и твердо знал: если не получается, значит, не нужно публиковать, даже если очень хочется! И это то, что сделало его Егором Яковлевым.

Про отца говорят, какой он смелый был человек. Это правда. Но мне кажется, очень важно понять: успех и взлет «Московских новостей» созданы не просто смелым человеком. Если бы он был просто смелым, «Московские новости» не прожили бы больше трех месяцев. Самое главное, он был великолепным профессионалом. Тем, кто способен делать журналистику в условиях, которые были ему предложены.

— Вы бывали в редакции «МН»?

— Редко.

— Какая была обстановка?

— Клевая. Здоровая, веселая, талантливая, пьющая редакция.

— И когда люди из этой редакции стали уходить к вам, в «КоммерсантЪ»?..

— Он был этому совсем не рад…

— Что осталось внутри от лучших времен «МН»?

— Как люди ждали газету, как дежурили на площади, как ее раздавали, как перепродавали. И я, наверное, никогда не забуду, как он выходит из «Московских новостей», на площади стоят люди, узнают его и начинают аплодировать. Мне кажется, для журналиста нет ничего выше…

Яковлев, сын Яковлева

— Триумф «МН» повлиял на ваше решение создать «КоммерсантЪ»?

— Нет!

— А идею своей газеты вы обсуждали с отцом?

— Нет. Наверное, я создавал «КоммерсантЪ» в пику ему.

— Да это-то понятно…

— Неужели? Что ж вы раньше не сказали?! А я вот только недавно это понял. В 90-х сначала стал организовывать агентство, которое занималось объективной информацией (тогда я еще считал, что можно приносить читателю объективную информацию), и вообще вроде не собирался больше заниматься журналистикой…

— Егор ценил то, что вы делали?

— Не знаю. У меня не было ощущения, что он следит за «Коммерсантом». Но в какой-то момент, года через два после того, как начался «КоммерсантЪ», мы с ним ехали в машине, у нас тогда были напряженные отношения, и он мне вдруг говорит:

— Ну, с «Коммерсантом» все.

— Что — все?!

— Ты перешел черту.

— Какую черту?!

Он объяснил: газета в какой-то момент переходит черту, когда уже нельзя упасть, черту, после которой она пошла, взлетела.

— Вы вернулись в Москву — снова затеваете что-нибудь?

— …Может быть. Когда я приехал, меня поразили две вещи. Я никогда не видел столько богатых, энергичных и несчастливых людей. Ощущение, что у них было убеждение: если заработать много денег, счастье происходит само собой. За последние десять — пятнадцать лет очень большое число людей в России эти деньги заработали. И сейчас одновременно проходят через процесс острого разочарования от того, что деньги счастья не приносят. Люди начинают метаться, пробовать разные вещи. В Москве эти процессы носят глобальный характер.

— Вы что — хотите помочь людям стать счастливее? Такое в нашей истории уже было…

— Нет, помочь людям стать счастливее нельзя, но можно вспомнить прекрасную цитату, которую приписывают Будде. Пути к счастью не существует, поскольку счастье и есть путь.

— …Не станция назначения, как сказал Теннесси Уильямс, а способ путешествия.

— Вот именно!

— А еще что вас поразило?

— То, до какой степени отец был прав! Я понял это, когда стал смотреть, что происходит в журналистике. Восемь — десять лет назад он говорил — мне и всем — какие-то странные, смешные вещи: утеряна связь с читателем, утрачен журналистский профессионализм, газета больше не трогает читателя, не пишет о человеке… Мне все это представлялось абсолютно не важным: главное было — донести факт, добыть информацию! Сейчас я вижу: причины нынешнего кризиса — ровно те самые, о которых говорил он.

Это же фантастика: московский тираж «Коммерсанта» тысяч шестьдесят, у «Известий», «Ведомостей» примерно то же… А знаете, какой тираж у «Нью-Йорк таймс»? Полтора миллиона. Тираж «Ньюсуика» — четыре миллиона. Это к вопросу о том, что у российских газет тиражи маленькие из-за интернета, телевидения и так далее. Тиражи маленькие, потому что годы, когда общество менялось, были годами информационного голода, а теперь его больше нет, есть только информационный аппетит. Нормальная ситуация, в которой остался нормальный читательский интерес, который нужно заново нащупывать, до которого нужно как-то дотягиваться. Мы утратили связь с читателем, говорил отец, и это правда. Уходит профессионализм, говорил он, и это тоже правда. Сегодняшний кризис журналистики — прежде всего отсутствие профессионализма, то есть способности делать факт интересным читателю.

— Куда девался профессионализм?

— Ушел, провалился в дырку между двумя поколениями.

— Вы тоже работали на этот провал, когда учили своих сотрудников все на свете укладывать в форму сухой информационной заметки?

— Нет, это был просто способ подачи, метод, который тогда был интересен читателю. Сейчас он превратился в общую установку, которой все пользуются, потому что так проще. Но у читателя информация уже лезет из ушей.

— Так, может, не только в информации дело, а в том, что на костяк профессии сегодня нужно наращивать совсем другое «мясо»?

— Абсолютно! Есть этические нормы, есть понятия «хорошо» — «плохо», какая-то эмоциональная среда. Все это в газетах отсутствует, да еще и читатель нам неизвестен.

— То есть?!

— Я пока здесь не встретил ни одного человека, который бы сказал, что ему интересно читать газеты. Книжки, интернет, только не газеты.

— А вам понятно, что сегодняшние читатели хотели бы видеть на газетных полосах?

— Вот в этом трюк! Это то, о чем всегда говорил отец, — одна из великих вещей, которые мне ужасно нравятся. Он говорил, что вся хохма и тайна журналистики в том, что у читателя нельзя спросить, чего он хочет. Потому что он сам этого не знает. Нужно попадать, нужно догадываться, нужно пробовать!

— Если б вы сегодня начинали газету, какую бы делали?

— Не скажу!

По-моему, в ситуации, которая есть сейчас, надо начинать почти с нуля. Это пространство чистого эксперимента. Нащупать утерянное ощущение читателя, утерянное понимание того, что ему надо, — очень интересная профессиональная задача. Есть несколько разных идей — и много места и возможностей на рынке…

Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется: через какое-то непродолжительное время журналистика в этой стране начнет переживать новый подъем.

Сроки сдачи

— Как вы себя ощущаете в родительском доме?

— Странно. Здесь очень много отца, он отсюда еще не ушел, он как будто бы здесь… Многие вещи, которые он делал, я начинаю понимать только сейчас.

— Во взрослой жизни у вас были сложные отношения. Отчасти сопернические?

— Не специально! В какой-то степени — да.

У отца были качества, которые я тогда не принимал и не могу принять сейчас. Он всю жизнь с чем-то боролся. Что мне и моей сестре всегда было сложно понять. И это, мне кажется, стало его трагедий. Он оказался в ситуации, когда больше не с кем было бороться, — и тогда ему стало по-настоящему пусто, по-настоящему тяжело, и возник вопрос, которого он всегда избегал: что есть в его жизни, кроме этого?.. Я думаю, это была его плата.

— Почему он отказался от «Общей газеты»?

— Потому что она не давала того, чего ему хотелось. Долгие годы, даже когда все закончилось, он еще жил журналом «Журналист», долгие годы оставался внутри себя главным редактором «Журналиста» — и когда работал в «Известиях», и когда жил в Праге… То же самое произошло с «Московскими новостями». В сущности, он до конца жизни оставался их редактором…

— Он ведь странным образом был одновременно и циником, и романтиком?..

— Удивительное качество, правда? Знаете, у меня есть некая знакомая дама, у нее детективное агентство, потрясающий человек, я ничего подобного никогда в жизни не встречал. Она поразительно романтична, но при этом способна достигать своих целей земными методами. Она живет в этой реальности, понимает, чего и как здесь можно добиться. Романтик, но не идеалист. У меня это качество вызывает огромное уважение. И отец был таким же кентавром цинизма и романтизма. Он умел принимать предложенные условия игры.

— Он разбирался в людях?

— Нет! Он в людей влюблялся, потом страшно разочаровывался. Я это помню с детства: папа в периоде влюбленности или папа в периоде страшного разочарования… Всякий раз, когда это происходило, он очень огорчался.

— Когда вы собирались за обеденным столом, о чем говорили?

— О том, почему семья так редко обедает вместе!

— У Грина есть рассказ «Гнев отца» про мальчика, который очень любил своего отца и боялся его гнева…

— Это точно я…

— Помню, он рассказывал в редакции, как учил вас плавать, то есть быть мужчиной…

— Это одно из самых жутких воспоминаний моего детства. В шесть утра в Крыму он выводил меня на море, было очень холодно, и пускал в воду. Я тонул. В какую-то последнюю минуту он меня спасал, конечно, и я понимал, что он меня спасет, но сам процесс мне очень не нравился.

— Ваше первое воспоминание об отце? v — Могу предложить только второе… У родителей гости, они пьют, гуляют и веселятся; у отца на старой еще квартире маленький кабинетик. Мне некуда было деваться, поэтому я пошел в кабинет и занялся рисованием; там были красные, синие карандаши, и к моменту, когда пора было ложиться спать, я много чего нарисовал. Тут выяснилось, что рисовал я на его рукописи, которую нужно было завтра утром отдавать в набор. Он ее заканчивал, старался как можно быстрее дописать статью перед тем, как пришли гости, сложил ее аккуратно на столе, стопочкой…

Вот тогда я впервые по-настоящему понял, как, оказывается, важны сроки сдачи…

Марина Токарева

«МН», № 31 от 18.08.2006

"Московские новости"