«Срок жизни увеличился, и, может быть, концы поэта отодвинулись на время», – пророчил он в своей песне о судьбе поэтов в России. Прожил 42 года, написал тысячи песен, снялся более чем в тридцати фильмах, играл в Театре на Таганке. Вчера исполнилось 26 лет с тех пор, как не стало Владимира Высоцкого. По всей России прошли вечера памяти, встречи, фестивали. В Москве люди, помнящие актера и поэта, собрались вечером у его памятника у Петровских ворот.

Его сокурсники, друзья по Школе-студии МХАТ вспоминают, что уже в институте вокруг него всегда роились люди. Его хриплый баритон собирались послушать студенты с разных курсов, выпускники, заглядывающие в альма-матер, педагоги. Николай Караченцов вспоминает, как «на лестничной клетке Школы-студии я впервые увидел Володю Высоцкого. Он тогда еще не был ВЫСОЦКИМ. Не имел той бешеной, ни с чем не сравнимой популярности. Он просто приходил в родную школу и пел песни. Приходил с одним своим приятелем и пел. Они даже не пели, а как-то иначе это надо называть. Это был крик души».

Хриплый баритон, приносящий в любую песню ощущение неизбывного трагизма, душевной муки и силы, скоро станет голосом страны. Безъязыкая улица именно его выбрала «своим голосом», – неподцензурным, обличающим, пророческим, юродствующим. Запела и заговорила словами его песен, присвоила его интонации и сорванный шепот.

Его мастер – Юрий Петрович Любимов, создатель легендарной Таганки, высшей точкой театра назовет гастроли в Набережных Челнах. Когда актеры вместе с Высоцким шли по центральной улице города, жители близлежащих домов устроили демонстрацию: окна почти всех домов были распахнуты, и тысячи магнитофонных глоток приветствовали таганковского Гамлета его же песнями. «Он шел по городу, как Спартак».

И эта спартаковская поступь не была позой. Его друг и коллега Валерий Золотухин уверяет, что Высоцкий не любил и не умел «выдумывать себя»: «Я знаю поэтов, которые следят за тем, как они выглядят в глазах современников и как они хотят выглядеть в глазах потомков. Я это вижу, и я сам этим грешу, иногда что-то не то из себя лепишь – может быть, в актерской профессии это как-то и простительно, но у Высоцкого этого не было. Он не выдумывал себя. Другое дело, что толпа выдумывала Высоцкого».

Он слишком спешил жить: сочинять, петь, играть, любить, дружить. Он жил, как писал: запойно, взахлеб. Все вспоминающие помнят его куда-то или откуда-то спешащим: на концерт, на репетицию, на встречу, на съемки. Он летел, как человек, увидевший смерть за плечами.

Смерть возникала в его песнях в самых разных обличьях: он снова и снова, как завороженный, писал разные варианты конца. Как актер он умирал Хлопушей, Галилеем, Гамлетом (именно своему Гамлету он отдал самые автобиографичные стихи: «Гул затих, я вышел на подмостки»). Стоя у открытой могилы, выкопанной тут же, на авансцене, он задавал извечный гамлетовский вопрос: «Быть иль не быть?» И выбирал борьбу, а значит – смерть.

Возможно, он предчувствовал краткость отпущенного срока. А может быть, сознательно шпорил жизнь, вторя пушкинскому: «Есть упоение в бою…» Он уверял всех и прежде всего себя, что «коварен Бог, ребром вопрос поставил: или-или». И приносил в сытое и застойное время 70–80-х веяние другой эпохи, когда умереть в постели от старости или болезни считалось позором.

На похоронах Олег Даль вдруг отрешенно скажет, что и ему немного осталось. Через полгода на съемках в Киеве его не стало. Менялось время, и вместе с ним уходили его герои, его кумиры, уходили «трагические тенора эпохи»: актеры, которые принесли в нашу жизнь накал собственных душевных страстей, актеры-лирики, которые каждую роль превращали в исповедь. Они ушли вместе с эпохой, которая была озвучена их голосами.

Осталось поколение людей, которым привычно обмениваться, как паролями, строчками его песен или цитатами из его ролей. Остались книги, песни и магнитофонные записи, где знакомый сорванный голос сообщает: «Я когда-то умру, мы когда-то всегда умираем».

ОЛЬГА ЕГОШИНА

26.07.06

среда

Новые Известия