На прошедшем недавно фестивале «Кинотавр», помимо прочих, неожиданно актуальной стала тема мата на экране. Доминировать стало не столько изображение, сколько слово, точнее – стихия русского языка. Тон задал фильм «Остров» Павла Лунгина – с церковно-славянской речью трех главных персонажей, замечательно интонированной Петром Мамоновым, Виктором Сухоруковым и Дмитрием Дюжевым.

За ним последовали «Странник» Сергея Карандашова, где эта «высокая» речь схлестнулась с современным бытовым чернословием, и «Свободное плавание» Бориса Хлебникова, в котором на косноязычное мычание одних персонажей накладывалось абсурдное словоизвержение других. Затем язык окончательно распустился – пришла «Эйфория» Ивана Вырыпаева, в которой второстепенная героиня с удовольствием сообщила зрителям, чем только что занималась, обозначив это занятие популярным непечатным глаголом. А закончилось все продолжительным и яростным матерным монологом следователя в фильме «Изображая жертву» Кирилла Серебренникова. Сквернословие российского розлива впервые появилось в американских фильмах в устах плохих русских парней. В отечественном игровом кино мат впервые прозвучал в самом финале «Астенического синдрома» Киры Муратовой (1990), когда женщина в метро, ранее не появлявшаяся на экране, несколько раз пообещала сделать со всеми то, что на блатном жаргоне называется «опустить». Этот взрыв, не имеющий никакого отношения к сюжету, но спровоцированный всей атмосферой фильма, производил жуткое и шоковое впечатление.

Неподцензурная нецензурщина

В Госкино режиссера упрашивали (требовать уже не могли – цензуру к тому времени отменили) вырезать эпизод, но Муратова была непреклонна. Однако ее художественный жест был чересчур радикален для своего времени и не нашел последователей, по крайней мере в общепрокатном кинематографе. Зато матерщина широко применялась в «параллельном» кино 90-х – например, в лентах Олега Мавроматти и Светланы Басковой, где ненормативных слов подчас было больше, чем нормативных.

Тем временем процесс освоения мата пошел в документальном кино. Бытовая нецензурная стала звучать в «перестроечных» фильмах конца 80-х, азартно освещавших теневые стороны жизни, но на нее почти не обращали внимания как на случайный словесный мусор. В качестве художественного приема матерную речь персонажей использовали Виктор Косаковский в «Беловых» (1992) и Виталий Манский в «Благодати» (1995), но оба режиссера подавали ее в «обезболивающем» комическом регистре. Пуритане морщились, но большинство смеялось – для героев материться было так же естественно, как дышать, и ругались они со вкусом. Некоторые зрители, правда, советовали заглушать «пиканьем» известные слова, обозначающие половые органы и взаимодействие между ними, но это было то же самое, что глушить голос «Свободы».

Следующий шаг в документальном приближении к русской языковой реальности делает Александр Расторгуев. Сначала в «Мамочках» (2001), потом в «Чистом четверге» (2004) и «Диком диком пляже» (2005). Здесь, благодаря видеонаблюдению, на предельно коротком расстоянии между режиссером и персонажами матерщина – обыденность, неотъемлемая часть жизни и язык ее осмысления.

В 2002 году Геннадий Сидоров, работая над игровым фильмом «Старухи», задействует в нем настоящих деревенских бабок, сыпавших матерком через слово. Зал хохочет и аплодирует, триумф полный, и «Старухи» получают главный приз «Кинотавра».

Через год Павел Костомаров и Антуан Каттин снимают «Трансформатор», где мат по-прежнему производит комическое впечатление, а затем, в 2004-м, «Мирную жизнь», где он вызывает ужас, поскольку так же беспросветен, как жизнь чеченцев в русской деревне. Картина получает Гран-при Екатеринбургского кинофестиваля, а его президент Клим Лаврентьев в знак протеста объявляет об уходе со своего поста.

Случившееся на только что завершившемся «Кинотавре» было, таким образом, подготовлено развитием российского кино последних 20 лет. Это развитие ведет к тому, что мат занимает на экране такое же место, как и в жизни – не большее, но и не меньшее. Матерная экспансия нам вряд ли угрожает, но если она и случится под воздействием моды, то быстро сойдет на нет. Мат, как и некоторые лекарства, действенен в малых дозах. Лошадиные его порции, будь то в документальном или художественном кино, способны привести к тому, что из-за своей редкости шоковое впечатление станут производить обычные слова русского языка, и маятник качнется назад.

«Кушать, … , подано»

Экспансия мата характерна не только для кино, но и для российского театра. В советскую эпоху представить себе героя, посылающего кого-то по-матушке или обозначающего предельную неудачу емким словом на «…ец», было решительно невозможно. Драматурги (а чаще сами актеры) в случае необходимости создания «правды образа» использовали слова-звукоподражания. Или дополняли высказывания мимикой. Перестройка в театре ознаменовалась отменой всяческих цензурных запретов. И прежде всего отменой запрета на ненормативную лексику.

Однако если в кино внедрение «передового мата» шло постепенно, в театре произошла революция. Андрей Житинкин в 1994 году поставил пьесу Михаила Волохова «Игра в жмурики». Там герои матом не ругались. Они на мате разговаривали. Малая сцена Театра имени Моссовета была забита публикой. Первая реплика, вторая, третья – и из зала выскочили возмущенные мать и дочь. Потом за ними последовала немолодая семейная пара. В течение пятнадцати минут зал очистился больше чем на треть. Остальные зрители уже храбро выдержали до конца. Семиэтажные построения были разнообразны, изощренны и – стыдно признаться – иногда не очень узнаваемы. За полтора часа действия русский мат явился во всей своей впечатляющей силе. После спектакля на свежем воздухе, идучи по улице, ты минут двадцать удивленно прислушивался к речи людей вокруг (словно после заграницы вдруг входишь в плоскость иной речи).

После опыта Волохова–Житинкина все «отдельные вкрапления» мата в речь сценических персонажей стали восприниматься как безобидные словесные украшения. Благо, как правило, набор матерных фраз (ныне обязательный в «новой драме») удивительно ограничен. Три-четыре знакомых слова, которые, не особенно варьируя, повторяют персонажи, уже давно и никого особо не задевают. И из шокирующего приема мат потихоньку перешел в разряд привычных штампов (почти на уровне реплики: «кушать подано»).

Чтобы мат заставил зрительный зал взволноваться, нужны особые условия. Иногда это может быть повышенная «сакральность» текста. Так, зрителей шокировал мат в немецком спектакле «Отелло». А когда в спектакле МДТ король Лир отправил Кента в ж…, зал вздрогнул именно от нарушения привычного стереотипа классической пьесы.

Наконец, самый редкий случай, когда матерная речь вызывает раздражение, потому что звучит в сакральных стенах. Так, возмущение вызвал мхатовский спектакль «Изображая жертву» по пьесе братьев Пресняковых. Офицер милиции излагает свои мысли о современной России в рамках нетрадиционной лексики. И это вызвало бурную дискуссию в средствах массовой информации. С одной стороны, апеллировали к святому: «Художественный театр, наследие Станиславского» – и вдруг мат. Их оппоненты резонно возражали: а как сказать о сегодняшней России без мата? И правда, как?

Брань для фортепиано с оркестром

Этой же причиной можно объяснить любовь к ненормативной лексике современных рок-музыкантов. Классикой матерного рока последнего десятилетия стала, конечно же, группа «Ленинград». Добрая половина страны сражалась в дискуссиях на тему секрета успеха творений Сергея Шнурова: одни полагали, что Шнур своими альбомами просто-напросто сделал себе дешевый пиар, другие же склонялись к тому, что сработала старая как мир формула «Все гениальное просто». Последних набралось так много, что местные власти в некоторых регионах страны (и прежде всего в Москве) отдали негласное распоряжение не пускать группу на большие площадки.

Шнур со своим отношением к мату всегда ходил по лезвию ножа, но никогда по этому поводу «не парился» и при первой возможности шел на провокацию, которая, впрочем, для него была просто «приколом». В тот год, когда фестиваль «Нашествие» выгнали из Раменского и он проходил в прямом радиоэфире, группа «Ленинград» была одним из хедлайнеров. Радийщики, досконально знающие репертуар коллектива, сидели на звукорежиссерском пульте в нервном напряжении. В ту секунду, когда Шнуров должен был спеть слово из трех букв, прозвучал знакомый всем звук «пи», однако, предвидя это, секундой ранее музыкант остановил свою нетленную песню и, ехидно поинтересовавшись, «Ну что, пропикали уже, да?», заявил: «А я вас обману!» И к ужасу радиоменеджеров, продолжил исполнение безо всяких купюр. Успокаивал музыканта лично генеральный директор станции: за такие шутки в прямом эфире запросто могут лишить лицензии на вещание.

Шнуров благодаря своему простодушному эпатажу достиг того, чего не удалось ни Муратовой, ни Житинкину – он стал сверхпопулярной, чтобы не сказать культовой персоной (кстати, в ближайшее время готовится переквалифицироваться в телеведущие новой программы о путешествиях на НТВ). Переплюнуть, например, его песню «Шоу-бизнес» никто пока не смог.

Однако практически каждый музыкант, претендующий на «титул» альтернативщика, старается вставить в свою песню крепкое словечко. Если оно уместно, смысл удается передать точнее, а одно- или двухсложного слова иногда как раз не хватает для полноты строчки. К примеру, у московской группы «Шашкi» есть песня о разлуке со словами «И даже, блин, прописку не предоставила». Так она звучит в «официальной» версии, на студийном альбоме. Но на концертах слово «блин», к радости публики, заменяется на более брутальный синоним, а после «прописки» следует уточнение, кем же на самом деле является девушка, не только бросившая парня, но и не предоставившая ему прописку. Этим же незамысловатым методом время от времени пользуются и более известные музыканты – к примеру, Гарик Сукачев. На концертах, где царит высокая энергетика, зачастую без умеренного мата не обойтись. Иначе теряется градус напряжения.

Для того чтобы замаскировать свои матерные словечки, но в то же время обратить на них внимание, музыканты пользуются самыми разными ухищрениями. К примеру, одна из песен Умки (голоса московской хиппи-тусовки) называется «Станция Peacedeath». Глядя на трек-лист, подвоха не замечаешь, но стоит произнести название песни вслух…

Однако апофеозом матерного творчества стало в свое время творение группы «Ногу свело!». Парни записали трехминутную песню, в которой слово из трех букв встречалось… около 50 раз! Поскольку в альбом ее включать было нельзя по моральным соображениям, хит решили издать отдельным синглом. Название песни совпадало с часто встречающимся словом, и звукозаписывающая компания наотрез отказывалась ее брать в таком виде из уважения к дистрибьюторам. Пластинку политкорректно назвали «Матная песня», но обложку оформили таким образом, что покупатель издалека видел заветное словечко (вблизи это был безобидный набор маленьких фотографий).

ВИКТОР МАТИЗЕН, ОЛЬГА ЕГОШИНА, КОНСТАНТИН БАКАНОВ

Новые Известия