Память о войне… Какое же это трудное, порой мучительное, но святое чувство. Одни с этим чувством родились, а став взрослыми, втихомолку страдают оттого, что так и не ощутили тепла отцовской руки. Другие — идут по жизни, не расставаясь с костылями, страдая от старых ран, но трепетно и сурово сохраняя в нестареющей душе эту память. Третьи — до сих пор чуть ли не каждую ночь в тяжелых снах ходят в атаки, хоронят друзей, бросаются на амбразуры.

В свое время мне посчастливилось встретить одну из годовщин начала войны с Маршалом Советского Союза Иваном Христофоровичем Баграмяном. Прославленного советского полководца с нами уже нет, а запись многочасовой беседы с ним у меня сохранилась.

    — В 1940-м меня назначили начальником оперативного отдела штаба Киевского особого военного округа, — вспоминал Иван Христофорович. — К этому времени на большей части западной границы Советский Союз и гитлеровская Германия стали непосредственными соседями. Мы прекрасно понимали, чем чревато это соседство. Ведь на эту армию работала экономика не только Германии, но и порабощенных стран Европы, что солдаты и офицеры успели приобрести основательный боевой опыт, что полками у немцев командовали полковники, дивизиями — генералы, а у нас после сталинских чисток на полках, как мы тогда говорили, сидели капитаны, а на дивизиях — майоры, рассчитывать на успешное отражение атак этой военной машины было трудно.

    Против нас было брошено 5,5 миллиона солдат и офицеров, 4300 танков, 4980 самолетов, 192 боевых корабля, 47 тысяч орудий и минометов. Красноармейцев и командиров в Красной Армии было примерно столько же, да и танков с самолетами не намного меньше, но наши солдаты были с винтовками-трехлинейками, а немецкие — с автоматами, наши “ишачки” и “чайки” намного тихоходнее “мессеров” и “фоккеров”, наши танки со слабенькими пушками и тонкой броней не могли противостоять немецким. “Илы”, “Яки”, “МиГи”, а также знаменитые “Т-34” были только-только разработаны и выпускались в мизерных количествах.

    — И все-таки какой была обстановка на границе в июне 1941-го? Как шла учеба в войсках, готовы ли они были к встрече с вермахтом? — поинтересовался я.

    — Чтобы ответить на эти вопросы, я должен вспомнить заседание Военного Совета округа, которое состоялось в середине июня 1941 года.

    Начальник разведотдела полковник Бондарев доложил, что вблизи границы немцы оборудуют множество полевых аэродромов, прокладывают железнодорожные ветки, а грунтовые дороги тянут прямо к нашей границе. С апреля началось интенсивное передвижение фашистских войск, из приграничной зоны выселено все мирное население, больницы переоборудованы в военные госпитали, на территории всей оккупированной Польши введено военное положение.

    Особенную досаду Бондарева вызвало то, что резко участились нарушения нашей границы немецкими самолетами, а мы не имеем права их сбивать.

    “Что значит — не имеем права?! — взорвался командующий Военно-воздушными силами генерал Птухин. — Я хорошо помню фашистов по боям в Испании. Это такие наглецы, что будут плевать в физиономию, пока не схватишь их за горло. Так что, если собьем пару-тройку “мессеров”, они тут же подожмут хвост!”

      “К сожалению, мы еще не имеем разрешения хватать их за горло, — сухо и спокойно сказал командующий округом Михаил Кирпонос. — Найдите способ без стрельбы помешать им вести разведку. Ясно одно: обстановка очень тревожная. Фашисты готовят против нас что-то очень серьезное”.

    И вот настал воскресный день 22 июня 1941 года, — продолжал Иван Христофорович. — Так случилось, что я в этот день был в дороге. Дело в том, что за три дня до этого из Москвы пришла телеграмма от Жукова с приказом создать новое фронтовое управление и перебросить его в Тернополь. Всю эту короткую ночь мы двигались без остановок и на рассвете были неподалеку от Бродов.

    Здесь мы сделали короткую остановку. Вдруг в воздухе послышался гул. Все подняли головы, вглядываясь в небо. Мы знали, что в этом районе расположен наш аэродром, и подумали, что там начались утренние полеты. Но вдруг послышались взрывы! Над Бродами поднимались клубы дыма. “Неужели война?” — тревожно подумал я. Последние сомнения покинули меня, когда три самолета с черной свастикой на крыльях ринулись на нашу колонну…

    Если в первые месяцы войны Ивану Христофоровичу пришлось сначала оборонять, а потом сдавать Киев, то несколько позже он участвовал в контрнаступательных операциях под Ростовом-на-Дону и Ельцом. А в 1943-м его гвардейская армия громила врага под Орлом, затем, став командующим сначала 1-м Прибалтийским, а затем 3-м Белорусским фронтом, дважды Герой Советского Союза Баграмян выдворял фашистов из Белоруссии, Прибалтики и Восточной Пруссии.

    А теперь о том, чего маршал Баграмян не знал, так как многие архивы в восьмидесятые годы прошлого века были наглухо закрыты, а также и о том, что он знал, но рассказать не мог, потому что требования военной цензуры распространялись и на него.

    Сначала несколько слов о якобы царящем в бункере Гитлера единогласии по поводу разработки и реализации плана “Барбаросса”, первые наметки которого были готовы летом 1940 года. В соответствии с этим планом предполагалось “нанести поражение Советской России в быстротечной кампании за 8—10 недель, еще до того, как будет закончена война против Англии”. Для этого надо было захватить Москву и Ленинград, потом выйти на линию Астрахань, Волга и через Казань и Котлас дойти до Архангельска.

    Одним из самых ярых противников этого плана был, как это ни покажется странным, Герман Геринг. Доказательством этому служат воспоминания одного из ближайших друзей Геринга, генерала Каммхубера, который командовал эскадрильями ночных истребителей, которые базировались в Голландии и прикрывали Германию от налетов английских бомбардировщиков. Поздним вечером Геринг вызвал Каммхубера в свою штаб-квартиру и потребовал перебросить в Польшу все подчиненные ему эскадрильи.

    — Зачем? — изумленно воскликнул Каммхубер. — Так мы откроем воздушные коридоры для английских “ланкастеров”, и тогда немецким городам несдобровать.

    — Черт с ними, с городами! — раздраженно воскликнул Геринг. — Таков приказ фюрера! Мы готовимся к нападению на Россию.

    — Это… это… это неразумно, — стушевался генерал.

    — Какой к черту разум?! — вскочил Геринг. — Послушайте, Каммхубер, я не хочу этой войны с Россией. На мой взгляд, это худшее, что мы могли бы теперь предпринять. Но этой войны хочет Риббентроп, этой войны хочет Геббельс, и они сделали так, что фюрер тоже захотел ее. Я спорил с ними до посинения, но они не слушают. Теперь я умываю руки.

    Но “умыть руки” Герингу не удалось и пришлось командовать подчиненными ему люфтваффе. Надо сказать, что, будто забыв о том, что нападение на Советский Союз он считал военной ошибкой, своими эскадрильями Геринг командовал блестяще: только за четыре дня войны его самолеты уничтожили более 3800 советских машин, причем большую часть — на земле.

    Мало кто знает, что несколько позже, а именно в сентябре 1941 года, Геринг предотвратил полное уничтожение Москвы и Ленинграда. Будучи уверенным, что война уже выиграна, Гитлер предложил Герингу провести самую крупную в истории воздушной войны бомбежку Москвы и Ленинграда.

    — Надо собрать в один кулак все наши бомбардировщики, дислоцированные во Франции, Скандинавии и Средиземноморье, и после чего начать круглосуточные воздушные налеты на Москву и Ленинград, — вдохновенно вещал фюрер. — Эти города должны быть полностью уничтожены! И бомбардировки надо продолжать до тех пор, пока там будет хоть что-то шевелиться. Бои вот-вот прекратятся, и мы приступим к вывозу всего имеющегося в России продовольствия в Германию. Среди населения возникнет голод, а с ним и беспорядки. Это значит, что потребуются значительные силы, чтобы держать население под контролем. А бомбежка — мощные удары объединенными воздушными флотами люфтваффе — уничтожит огромные массы населения быстро и без всяких беспорядков. Каково, а?! — воскликнул Гитлер. — Гуманно и чисто!

    Под громкие восторги окружающих, выражавших свое одобрение “блестящим озарением фюрера”, все обернулись к будущему исполнителю этой “гуманной” акции. Но Геринг молчал. А потом, к ужасу присутствующих, заявил, что будет верхом глупости уводить самолеты со всех фронтов лишь затем, чтобы провести одну операцию. Потом он говорил что-то еще и закончил поразившей всех фразой:

    — Это невозможно, мой фюрер. Это осуществить нельзя!

    По свидетельству участников этого совещания, Гитлер пронзил его испепеляющим взглядом и оставшуюся часть совещания не обращал на Геринга никакого внимания. С этого момента отношения Гитлера с его рейхсмаршалом стали меняться от плохих к очень плохим.

    Прекрасно понимая настроение фюрера относительно уничтожения всего, что будет шевелиться, Гиммлер представил Гитлеру отчет о состоянии дел с негерманскими национальностями. Фюреру этот доклад понравился, и он велел принять его как руководство к действию. Вот какая ожидала участь белорусов, украинцев, русских, а заодно и поляков, проживавших на оккупированных территориях. Так как их надлежало рассматривать как рабочую силу рейха, уровень образования покоренных народов следовало ограничить умением считать не более чем до пятисот и писать свое имя, а вот умение читать исключалось.

    Внимательно ознакомившись с этим планом, заместитель фюрера по партии Мартин Борман добавил несколько своих мыслей. Во-первых, он предложил использовать в качестве домашней прислуги “обладающих красивой фигурой и привлекательной внешностью” молодых женщин, для чего отправить в Германию не менее 500 тысяч девушек и женщин в возрасте от 15 до 35 лет. Что касается мужчин, то их ждало либо рабство, либо смерть.

    Когда возник вопрос о евреях, количество которых увеличивалось по мере захвата новых земель, то инициативу решения этого вопроса взял на себя Гитлер. “К концу войны на территории Германии, включая покоренные земли, не должно остаться ни одного еврея! — провозгласил он на одном из фашистских сборищ. — Следует решительно от них избавиться! В конце концов несколько миллионов евреев — это не так уж много”.

    Не остался в стороне от формирования так называемой восточной политики и Геббельс. Через несколько месяцев после начала войны он сделал в своем дневнике такую, более чем откровенную запись: “Выстрел в голову не всегда оказывается лучшим аргументом, но именно так мы действовали и будем действовать в отношении украинцев и русских”.

    Как видите, планы у гитлеровской верхушки были не просто чудовищные, а убийственно чудовищные. Самое скверное, возможности для реализации этих планов у немцев были: ведь Красная Армия, попадая в бесчисленные “котлы” и “клещи”, позорно отступала. А потери в живой силе были просто катастрофические. Только в июле 1941-го Красная Армия потеряла около миллиона солдат и офицеров, из которых 724 тысячи попали в плен. В конце лета противник пленил еще 665 тысяч человек, осенью — еще столько же, а затем еще 230 тысяч человек.

    И тогда Сталин издал хорошо известный приказ №227, который вошел в историю под названием “Ни шагу назад!”. Долгие годы его полный текст был неизвестен. И хотя в июле-августе 1942-го, как и предписывалось, он был прочитан во всех ротах, батареях, эскадрильях и штабах, ни в одном органе печати он не был опубликован.

    Недавно этот уникальный документ наконец-то был извлечен из архивов, и мне довелось ознакомиться с его подлинным текстом, на котором сохранилась правка Сталина.

    Основной лейтмотив документа: отступление без приказа — преступление, которое будет караться по всей строгости военного времени. Констатируя, что часть войск Южного фронта, идя за паникерами, покрыла свои знамена позором, Сталин пишет такие горькие слова.

    “Население нашей страны, с любовью и уважением относящееся к Красной Армии, начинает разочаровываться в ней, теряет веру в Красную Армию, а многие из них проклинают Красную Армию за то, что отдает наш народ под ярмо немецких угнетателей, а сама утекает на восток”.

    В следующих абзацах тоже видна рука Сталина, причем он не затушевывает, а, наоборот, обнажает горькие для нас истины.

    “Некоторые неразумные люди на фронте утешают себя разговорами о том, что мы можем и дальше отступать на восток, так как у нас много территории, много земли, много населения, и что хлеба у нас всегда будет в избытке. Этим они хотят оправдать свое позорное поведение на фронтах. Но такие разговоры являются насквозь фальшивыми и лживыми, выгодными лишь нашим врагам. Территория Советского государства — это не пустыня, а люди — это рабочие, крестьяне, интеллигенция, наши отцы, матери, жены, братья и дети.

    У нас уже нет теперь преобладания над немцами ни в людских резервах, ни в запасах хлеба. Отступать дальше — значит загубить себя и вместе с тем нашу Родину.

    Из этого следует, что пора кончить отступление. Ни шагу назад! Таким должен быть наш главный призыв. Паникеры и трусы должны истребляться на месте”.

    Призывы — призывами, но как добиться поставленной цели? И тут Сталин предпринимает потрясающий по своей циничности и, если хотите, наглости ход: он заявляет, что методам укрепления дисциплины надо учиться у врага. Оказывается, после поражения под Москвой в немецких войсках расшаталась дисциплина. И тогда, чтобы восстановить порядок, фашистское командование сформировало более ста штрафных рот из солдат и около десятка штрафных батальонов из офицеров, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости.

    Кроме того, сзади неустойчивых дивизий поставили заградотряды с приказом расстреливать на месте всех, кто вздумает самовольно оставить позиции или попытаться сдаться в плен.

    “Эти меры возымели действие, — пишет Сталин, — и теперь немецкие войска дерутся лучше, чем они дрались зимой”.

    Далее Сталин практически один к одному переносит опыт вермахта на Красную Армию. В очень жесткие условия были поставлены и командующие армиями, а также командиры корпусов, дивизий, полков и батальонов: за самовольный отход вверенных им войск, частей и подразделений приказано снимать их с постов и предавать суду военного трибунала.

    Как же этот приказ был встречен в войсках, достиг ли поставленных перед ним целей? Я мог бы привести множество свидетельств фронтовиков, в которых говорится о своевременности появления этого приказа, о том, что он помог остановить немцев на берегах Волги, что он отрезвил солдат, удесятерил их силы и наполнил сердца неукротимой ненавистью к врагу. Но есть немало и других свидетельств — об обреченности попавших в штрафбаты людей, о неправомерных расстрелах, о жестокости заградотрядов, о судах над командирами, которые не смогли взять ту или иную высоту. Но факт есть факт: советский солдат не только выстоял, но и погнал немцев на запад, он почувствовал вкус победы, он понял, что немец не так уж и силен и его можно бить. И били, да еще как!

    Чего только не придумывали берлинские бонзы, чтобы поднять боевой дух своих солдат! Начинали они с обещаний каждому желающему выделить по нескольку гектаров русской или украинской земли, а когда это не помогло, призывали помнить о величии Германии, о том, что каждый немец должен убить не менее ста русских варваров, о том, что германец — абсолютный хозяин мира, что немцы призваны поставить весь мир на колени, поэтому должны беспощадно уничтожать все живое, сопротивляющееся на их пути.

    И они уничтожали… Но странное дело: чем больше русских людей погибало от немецкой пули, тем мужественнее и яростнее становились оставшиеся в живых. А это привело к общегерманской трагедии под Сталинградом, к поражению под Орлом и Белгородом, к бесславной сдаче Киева, разгрому в Белоруссии и, в конце концов, к падению Берлина.

Московский Комсомолец

от 23.06.2006

Борис СОПЕЛЬНЯК

Московский Комсомолец