Свободы слова в России нет не потому, что ее отобрали, а потому, что ее никогда в нашей стране не было. Так считает президент Фонда защиты гласности Алексей Симонов. В интервью «НИ» он рассказал о том, что ограничивает его личную свободу слова и почему он больше никогда не будет участвовать в передаче «К барьеру».

– Подготовка к выборам 2007/2008 года на медийном пространстве уже в чем-то проявляется?

– Если и проявляется, то пока не очевидно. Конечно, где-то присматривают или прибирают к рукам какие-то ресурсы. Но нельзя определить, происходит ли это в связи с выборами, или из-за естественной потребности наших государственных органов держать средства массовой информации поближе к собственному карману. То, что происходит на региональном уровне, с выборами не связано. Например, идет зачистка СМИ в Волгограде после того, как мэра Ищенко посадили. Теперь проверяют газету, которая выходила на его деньги. Она пять лет выходила на его деньги, но раньше никому не приходило в голову ее проверять.

– А может, все уже и так выстроено, победители выборов определены априори?

– Ну, во-первых, нам еще не рассказали сюжета. Мы не знаем, будет ли это операция «преемник» или операция «третий срок». Или операция «демократические выборы с неопределенным финалом». Поэтому сейчас трудно определить, под что выстроено. Да, телевидение построено поголовно. И очень своеобразная Россия видится на трех государственных каналах, включая НТВ. И это пространство страдает фантомными болями. Наш патриотизм постоянно переплескивается через границы, и поэтому мы не знаем, где эти болевые точки. Отсюда возникают всякие боржомные дела. Была песенка: «Мы всю Америку оденем в галифе, построим им дворцы культуры» – вот примерно таково отношение к Украине, Белоруссии или Грузии. Можно подумать, что когда мы принадлежали к единому государству, кто-то кому-то сделал очень хорошо. Спор «кто кому должен» – это безумный спор. А мы продолжаем спорить, не отдавая себе отчет в том, что тенденция крушения империй очевидна во всем мире, и крушение нашей империи не является исключением.

Подлинной страны на телеэкране нет. Нет нормальных средних граждан. Или они стоят в массовке на третьем плане, потому что первый и второй отобраны под выступления кого-то из верхушки.

– В газетах по-другому?

– В газетах по-разному. Там картинка бывает трезвая и горькая, но, всмотревшись в нее, нормальным людям хочется что-то сделать. Я считаю это нормальным. Но цельных газетных коллективов мало. И все время возникают легенды, что одну газету закроют, а другую купят.

– На Всемирном газетном конгрессе президент Гильдии издателей периодической печати Леонид Макарон сказал, что он уже 15 лет читает в газетах об угрозе гибели свободы слова, но свобода слова не гибнет, и это внушает ему оптимизм. Вы этот оптимизм разделяете?

– В нашей стране никогда не было свободы слова. Это феномен, который нам недоступен. Свобода слова – это социальный договор между обществом, властью и прессой. Он существует на уровне общественного сознания. И не может существовать в обществе, где 85% людей не верят прессе, а пресса на 85% своей территории пишет о власти. Это называется «непобуждающий к жизни климат». Кроме того, этот общественный договор опирается на законы, традиции и привычки. А может ли существовать свободная пресса в стране, где нет закона о свободе доступа граждан к государственной информации?

Откуда традиции свободного слова взяться в стране, которая никогда не была свободной. А свободное слово – это слово, свободно осмысленное свободными от политической ангажированности людьми. Таких людей у нас никогда не было. Например, в 96-м году мы сделали все, чтобы нарушить естественный ход политических событий. Я никогда не испытывал симпатии к коммунистической идеологии. Но то, что СМИ за деньги или бесплатно все сблудили при втором сроке выборов Ельцина, не сомневаюсь. И тогда обнаружилось, что их легко купить, на них легко надавить. Тайна свободы СМИ стала секретом Полишинеля. А для новых привычек и навыков нужен хотя бы Моисеев срок в 40 лет. Одно дело теоретически об этом рассказывать, и другое – с этим родиться.

– Если все так плохо, почему иностранные медиакомпании приходят в Россию?

– Спасибо им большое, что они рискуют своей репутацией, чтобы в России появились островки нормальной журналистики. Чем больше придет сюда иностранных компаний, тем больше будет свободы на этом поле. Пример окажется заразительным. Другое дело, что будут бить по рукам тому, кто заразится.

– Может быть, все дело в том, что они умеют работать и зарабатывать деньги, а наши журналисты не умеют, и поэтому вынуждены кому-то продаваться?

– Прошу прощения, но журналисты и не обязаны уметь зарабатывать деньги.

– Менеджмент, главные редакторы…

– А это еще одна из советских традиций, которая довлеет даже над вами, молодым человеком. В Союзе журналистов главные редакторы и журналисты было одно и то же. Но это не так. Это две принципиально разные профессии. Если я был журналистом, а стал главным редактором, я сменил профессию, а не просто дорос до новой должности. Вы посмотрите, что говорит Венедиктов. Я беру все на себя, чтобы мой коллектив не знал запретов, чтобы они не боялись сказать правду. Это работа менеджера –проблемы, которые будут возникать у моего средства массовой информации, я буду решать на своем уровне.

– Можно сделать вывод, что по вине менеджеров наши СМИ после недолгого периода свободы в начале 90-х оказались в руках государства или олигархов?

– Это все либеральные глупости. Не бывает СМИ, которые никому не принадлежат. Последнее, которое было, и то недавно акционировалось. Я имею в виду «Новую газету». Где вы видели издание, которое принадлежало бы журналистам, кроме самодеятельных листков с тиражом в две-три тысячи? Вопрос заключается в том, чтобы были нормальные отношения между тем, кому это принадлежит, и тем, кто это делает. Здесь должны быть прописаны процедуры. Но ничего этого нет, поэтому, в частности, и нет свободы слова. Если нет ясности, как что может быть достигнуто, свобода становится фантомом. Ее либо выносят на знамя, либо топчут ногами.

– Вашу лично свободу слова что ограничивает?

– Ограничивает невозможность реализовать ее там, где бы мне хотелось. Или где я считаю нужным ее реализовать. Есть три издания и пять Интернет-порталов, где еще сохранилась для меня возможность высказываться.

– А телевидение, может быть, считает, что вы не интересны широкой публике, не наберете рейтинг?

– Они правильно считают. Особенно господин Познер, который приглашает господина Жириновского обсудить экстремизм или ксенофобию. Или господин Соловьев, которому нужен только скандал. И который всегда выступает на стороне одного из участников поединка.

– Несколько месяцев назад вы были на его передаче в качестве секунданта.

– У Никиты Белых. Это был последний раз, когда я себе это позволил. Я поклялся, что больше не переступлю порога этой передачи. Но никого не осуждаю за то, что они туда ходят. И восхищаюсь Ирой Хакамадой, что она выдержала напор такого оппонента, как Проханов.

– С падением цен на нефть маятник в обратную сторону качнется?

– Кто сказал, что наличие денег в экономике отодвигает людей от политики? Мерзость политики отодвигает людей от политики. Реакция людей на отсутствие денег может быть острой, в чем мы убедились на примере закона номер 122. Вопрос социальной напряженности – это вопрос для политиков. Но есть ли политики, которые этим серьезно занимаются? Это, во всяком случае, не либералы. Они проявили большое пренебрежение к своему народу и при всех своих достоинствах показали, что корни их интересов проникают не глубже слоя среднего класса. А какой у нас численный состав среднего класса?

– По оптимистичным оценкам, четверть населения.

– А решать государственные судьбы будет мнение трех четвертей, и никуда вы от этого не денетесь. Это у нас еще грядет и не зависит от преемника. И либо придется это жестоко подавлять, чему мы не один раз были свидетелями в советском прошлом, которое кажется многим замечательной идиллией. Либо это надо слышать, понимать и что-то делать, думать о народе сегодня.

АЛЕКСАНДР КОЛЕСНИЧЕНКО

16.06.06

пятница

Новые Известия