Надо бы в этот день, день 85-летия со дня рождения, с первых же строк говорить о высокой личности и высоком деле Андрея Дмитриевича Сахарова. Но что-то мешает. Слышится в этом какая-то фальшивая нота. Вроде бы утверждается: «Мы, соотечественники, всегда его любили и уважали». А ведь мы знаем, что это не так.

1973-й год. «Поставщик клеветы» (Ю. Корнилов, «Литературная газета», 18 июля); «Деятельность Сахарова в корне чужда советским ученым… Мы выражаем свое возмущение…» (Письмо членов Академии наук СССР, «Правда», 29 августа, 40 подписей); «…Считаем своим долгом выразить глубокое возмущение деятельностью этого человека…» (Письмо действительных членов ВАСХНИЛ, «Известия», 31 августа, 33 подписи); «Мы, представители многотысячного коллектива рабочих Автозавода имени И. А. Лихачева…»; «Мы, хлеборобы…»; «Мы, советские композиторы и музыковеды…»; «От лица рабочих…»; «Мы, советские кинематографисты…» («Правда», 5 сентября, 28 подписей); «Мы, советские художники…» («Правда», 6 сентября, 21 подпись). Важно было (по сталинским лекалам) выпачкать всех — ни один слой не пропустить. Более или менее удалось.

Хорошо известно про нас, произрастающих в России, что мы — люди крайностей. Советский режим на это будто опирался и это же свойство укреплял. Вот Троцкий, Бухарин и другие — вожди. И вдруг сначала один, а за ним остальные не просто смещены, отставлены, отправлены в ссылку, а «разоблачены», обруганы распоследними словами, изображаются потерявшими человеческий образ и физически уничтожаются — под овации. Сменяется, наконец, государственное устройство. И вот уже Бухарин становится рыцарем без страха и упрека, вместо того чтобы стать объектом трезвого исторического анализа. Почему? Потому что действительно после поношений и расстрела трудно перейти к такому анализу, легче — к обелению и украшению.

Я не сравниваю людей — сопоставляю способ обхождения с ними. Власть сидела посреди общества, воздействовала на него, за него решала, но частично и от него получала мандаты — от его, по крайней мере, инертности. Проходят ли без остатка эти поношения?.. Все ли терпит общественная совесть?

Или, если таковой не существует, — общественная память? Отношение общества (тогда еще советского) к академику Сахарову, волею Горбачева возвращенного из ссылки, — дело другое, чем посмертные реабилитации партийных вождей. Светлое к нему отношение было одним из лучших проявлений тогдашних общественных настроений. Рады были прежде всего, что он остался живым (вроде не взяли все мы еще одного греха на душу). На радостях избрали народным депутатом. Не кажется ли вам, однако, — «но осадок остался»?.. И именно память о том, что проделала Родина с Сахаровым, стала заволакивать черным туманом светлое отношение «народа» к его депутату? Не от того ли наливалось краской гнева лицо Горбачева, сгонявшего депутата с трибуны?.. Да, судьба Сахарова встала ребром как раз на переломе эпох. И дважды оказалась лакмусовой бумажкой для того, кто начал этот перелом.

А что именно проделала, надо бы нам в день его рождения не постесняться вспомнить. А то очень стали забывчивы, крепнет клич: «Зачем ворошить прошлое?» Да затем хотя бы, чтоб оно действительно прошло. Ворошить головешки и угли кочергой, чтоб поскорей прогорели.

… Десятилетием позже газетной кампании, уже оторванный от страны и мира ссылкой в Горький, Сахаров протестует против отказа его жене в поездке за границу — и для лечения, и повидать 84-летнюю мать, детей и внуков. Тогда, напомню забывшим, встречи с родными регулировала родная (официальный эпитет) советская власть. Не имея иных возможностей для протеста, Андрей Дмитриевич начинает голодовку. Жену его в это время таскают на допросы — за помощь Хельсинкской группе. О происходившем с ним далее он сообщает в письме президенту Академии наук, действительным членом которой по-прежнему является: нарушить свой устав академики не решились. Когда он провожал жену на очередной допрос, его «схватили переодетые в медицинские халаты сотрудники КГБ и с применением физической силы доставили в Горьковскую областную клиническую больницу… Там меня насильно держали и мучили четыре месяца. Попытки бежать из больницы неизменно пресекались сотрудниками КГБ, круглосуточно дежурившими на всех возможных путях побега. С 11 мая по 27 мая я подвергался мучительному и унизительному принудительному кормлению… Способы принудительного кормления менялись… 11-15 мая применялось внутривенное вливание питательной смеси. Меня валили на кровать и привязывали руки и ноги. В момент введения в вену иглы санитары прижимали мои плечи. …Кто-то из работников больницы сел мне на ноги. …До введения питательной смеси мне ввели в вену какое-то вещество малым шприцем. Я потерял сознание… 16-24 мая применялся способ принудительного кормления через зонд, вводимый в ноздрю. …25-27 мая применялся наиболее мучительный, варварский способ. Меня опять валили на спину на кровать без подушки, привязывали руки и ноги. На нос надевали тугой зажим, чтоб дышать я мог только через рот. …Иногда рот открывался принудительно, рычагом, вставленным между деснами. Чтобы я не мог выплюнуть смесь, рот мне зажимали, пока я ее не проглочу… Я чувствовал, как бились на лбу жилки, я чувствовал, что они вот-вот разорвутся… В беседе со мной главный врач О. А. Обухов сказал: «Умереть вам мы не дадим. …Но вы станете беспомощным инвалидом (кто-то из врачей пояснил: не сможете даже сами надеть брюки)». Кто помнит его в 1988-1989-м на телеэкране — этому изможденному человеку всего 67 лет.

Ну, скажите же гордо, господа-товарищи патриоты: «Это наша история!» Ни от чего не отречемся, правда? Не удивлюсь, узнав, что те, кто привязывали, зажимали нос и т. п., сегодня с гордостью упоминают, что были с академиком знакомы. И ругают при случае Горбачева и уж тем более Ельцина, все испортивших.

Помимо того, что множеству людей Сахаров помог непосредственно, за ним — особые заслуги человека, думавшего об общем благе. В долгие семидесятые годы он разрабатывал проекты нового устройства страны — пока интеллигенция пила «за успех нашего безнадежного дела» (что и было единственным вкладом большинства мыслящих в разработку).

Сегодня очень сильно возросло в цене соответствие некой мировоззренческой позиции — человеческому облику. Господствуют два суждения: 1) честных людей нет и быть, в сущности, не может, 2) и не нужно.

Есть другой разворот, напоминающий сказания, эпос. «Были у нас на Руси честные люди. Академик Сахаров, академик Лихачев. Теперь их нет — так чего ж ожидать? С кого требовать?» В подтексте — «нам же легче».

Его претензии к Западу были совсем иными, чем у сегодняшних высокомерных политологов. Тех самых, на лицах которых (существует мимика времени) застыло утомление от всезнания и легкая нестираемая самоирония по поводу того, что они при этом («да, такой уж я чудак…») еще снисходят до говорения с непосвященными.

Например, насчет поправки сенатора Джексона. Кто у нас сегодня, кстати говоря, наберется духу защищать ее — даже задним числом? Кто такой храбрый? Да ведь советское время — «это наша история», с ударением на «наша» — то есть это нас с вами американские сенаторы обидели, понятно? Сахаров же писал: «Я считаю, что принятие Конгрессом США поправки к закону о торговле является актом исторического значения, который продолжает лучшие демократические и гуманистические традиции американского народа». Он настаивал: «Право уехать должно быть у всех, в том числе и у тех, составляющих подавляющее большинство, которые не собираются уезжать. Только имея все права, человек свободен. Живя с дверью на замке, ты чувствуешь себя узником, даже если у тебя и нет необходимости выйти на улицу и ты не бьешься головой об эту дверь день и ночь. Такие узники — сейчас мы все». Претензии же его были — к «недостатку единства стран Запада» в их воздействии на СССР. Он верил в возможность некоторого очеловечивания советского режима при условии такого воздействия. И современному Западу, уверена, следует учитывать его уроки, не обольщаясь добродушием кремлевских шуточек и пресловутой нашей стабильностью, все более грозно напоминающей тот самый застой, при котором возвысил свой голос Сахаров.

Сегодняшняя Россия не знает, что ей делать с академиком Сахаровым. Да и он, возможно, был бы в замешательстве, увидев, как далеко ушла страна — чуть не половина населения считает Сталина положительной фигурой ХХ века (незаметно подтягиваются, похоже, и те, кто считает таковой же и Гитлера), и все больше тех, кто хотел бы вернуться в ту страну, где академика кормили насильно вышеописанным образом. А почему нет? Они ж голодовок не устраивали и сейчас не собираются.

Да, его не хватает сегодня в России. Но — что скрывать? — за него самого я рада, что его сегодня нет с нами. Прошу близких Андрея Дмитриевича простить меня за эти слова.

"МОСКОВСКИЕ НОВОСТИ"