15 мая 1891 года в Киеве, на Воздвиженской улице, дом 28, в семье преподавателя духовной академии Афанасия Ивановича Булгакова и его жены Варвары Михайловны родился первенец — Михаил. С этого дня прошло 115 лет, но событие, во всех его подробностях, не утратило значимости, а может быть, еще и набрало ее с течением времени.

Детство Булгакова достаточно широко освещено в мемуарах и исследованиях, так же как и его студенческие годы. Собственно, это можно сказать о всей биографии писателя, и это замечательно, поскольку, почти не оставляя белых информационных пятен, позволяет свободно располагать сведениями для того, чтобы сделать выводы о векторе его судьбы, об изменениях в его личности, о совершенствовании его дара. Впрочем, в силу этого же обстоятельства – обилия и доступности материала, – выводы всякий делает свои.

   В любой жизни есть наиболее значимые точки, некие пункты-развилки, определившие судьбу и оставившие за скобками возможные варианты развития событий. В биографии Булгакова этих развилок несколько. Первая, конечно, поразительная история о том, как молодой человек, пристрастившийся к морфию, нашел в себе силы преодолеть зависимость – если бы не это, не было бы у нас великого писателя, а лишь туманное воспоминание (в лучшем случае) об одаренном молодом человеке, сгинувшем в результате пагубного пристрастия. Второй необыкновенно важный пункт – постигшая Булгакова болезнь, которая не дала ему отступить с Белой армией, что он несомненно бы сделал, если бы не проклятый, воистину переломивший судьбу возвратный тиф. Неизвестно, как развивался бы талант Булгакова в эмиграции – собственно, нет оснований считать, что при отсутствии мощного цензурного пресса он не вырос бы до немыслимых высот, – но совершенно несомненно, что человеческая судьба Михаила Афанасьевича сложилась бы несравненно благополучней и не обрушила бы на голову писателя таких тяжких невзгод, как это неотменяемо произошло на родине. Еще несколько беспомощных попыток Булгакова выехать за границу, о чем он даже умолял Сталина в личном письме, стоит, вероятно, причислить к этим поворотным пунктам потенциальных кардинальных перемен судьбы – несостоявшихся, увы.

   Но, конечно, говоря о художнике, нельзя отслеживать его житейские перипетии, не отдавая себе отчета, что, как бы цинично это ни звучало, судьба писателя – это, прежде всего, судьба его таланта и его книг. Если бы не скитания Булгакова по бурлящей, воюющей с самой собой стране, не было бы ни «Бега», ни «Дней Турбиных», ни многих страниц в «Мастере и Маргарите», не имеющих, казалось бы, прямой связи с Гражданской войной. И если бы не жизнь под недреманным оком ГПУ, где в списке Ягоды Булгаков числился под номером семь, никогда не смог бы родиться сам Роман, потому что существование в советском зазеркалье давало уникальный душевный опыт, претворившийся в гениальные страницы. Другой вопрос – какова цена этих страниц, да и не только булгаковских, написанных «из-под глыб» и пропитанных если не живой кровью, то душевной – уж точно. Стоило ли оно того? Окупились ли страдания раздавленных душ тем великим, что было создано в каземате диктатуры? На этот вопрос нет честного ответа.

   Страдания Булгакова среди дробящих изображение кривых зеркал советской власти усугублялись тем, что, как по рождению и воспитанию, так и по складу личности, он тяготел к гармонии и упорядоченности существования, и его невероятно тяготил абсурдизм окружающей реальности. Об этом говорят его дневниковые записи и письма, и по ним видно, как формировалась и откуда брала начало его убийственная сатира, осуществившаяся в «Собачьем сердце», «Роковых яйцах», в «Театральном романе», да, собственно, и в «Мастере» – просто другого спасения от действительности, кроме как ее высмеять, не существовало.

   Но булгаковская насмешка, естественно, не могла спасти его от сонма персонажей, на которые уже не хватало ни сатиры, ни терпения. Вокруг него творилась истинная фантасмагория, и, если почитать переписку официальных лиц, вплоть до самых высоких, касающуюся писателя и его произведений, создается впечатление, что перед нами материалы к ненаписанному роману Булгакова, который мог бы стать посильнее «Фауста» Гете. К примеру, П. М. Керженцев в январе 1929 года шлет в Политбюро ЦК ВКП (б) некое загадочное по жанру исследование, содержащее подробный разбор «Бега». Расписаны действующие лица («характеристика персонажей»), по винтикам разобрана фабула, проведен тщательный «анализ пьесы» и, разумеется, выявлено ее «политическое значение». Становится ясно, что «Бег – это апофеоз Врангеля и его ближайших помощников», что, естественно, влечет за собой вывод: «Необходимо воспретить пьесу «Бег» к постановке и предложить театру прекратить всякую предварительную работу над ней (беседы, читка, изучение ролей и пр.)». Страшно представить себе, какова участь художника, обретшего столь заботливых «литературоведов в штатском».

   И вот под этим гнетом Булгаков пишет роман о добре и зле, об истинной любви и о судьбе художника – да не сошел ли он с ума? Причем писатель трезво отдает себе отчет, что в обозримом будущем не видать ему ни публикаций, ни славы, на которую он вправе был надеяться, ничего, в сущности, кроме очень вероятных крупных неприятностей. Пишет потому, что это должно быть написано, потому, что знает правду и обязан перенести ее на бумагу. Не есть ли это единственный верный импульс к творчеству?

   Разумеется, значение и притягательность «Мастера и Маргариты» не исчерпываются, да и не определяются условиями его создания – но знание этих условий добавляет оптике читателя глубины и резкости. Сегодня, когда стало стильным ругать Булгакова, упрекая его Роман в поверхностности и нарочитости, вульгарности и небрежности, и еще Бог знает в чем, имеет смысл просто раскрыть «Мастера» на любой странице и отдаться непосредственному впечатлению. Если так поступить, даже самый предвзятый критик не сможет отрицать, что книга не просто мастерски сделана – в ней есть то непреодолимое обаяние, та мощная аура, которые отмечают только великие произведения. И если бы даже предположить, что, кроме Романа, Булгаков не написал больше ничего – хотя многие из его текстов воистину замечательны, – за ним неизбежно осталось бы в русской литературе место Мастера – его законное место.

Ведущая рубрики «От и до. Люди во времени»

Влада ЛЯЛИНСКАЯ

N- 19/2006 15.05 — 21.05

"Русская Германия"