Вспоминает Игорь Кваша. Идея создания театра родилась у нас во время учебы в Школе-студии. Мы считались одним из самых сильных курсов. Доверие и интерес друг к другу, существовавшие всегда, значительно усилились с появлением нового педагога — Олега Николаевича Ефремова. Между нами словно состоялся некий сговор. С каждой репетицией становилось все яснее, что мы постепенно нащупываем какую-то новую интонацию в театре. Нас волновало, раздражало, радовало одно и то же. Рождалось взаимопонимание такой глубины и такого качества, что становилось невозможным и неправильным существовать отдельно друг от друга.

Тогда главным делом страны была целина. Туда бесконечно ездили профессионалы — и никогда студенты. На этом и решили сыграть, чтобы «пробить» для себя театр. Предложили ЦК комсомола отправить наш курс с гастролями на целину, с тем, чтобы впоследствии организовать особый театр. Хорошо помню, что существовал реальный план его будущей работы: полгода — репетиции новых спектаклей в Москве, следующие полгода — гастроли на целине. Нас, конечно, обманули. На целину мы съездили, но никакого театра открывать не стали. Решили, что гораздо правильнее отправлять туда новые курсы студентов.

Окончив студию, мы разошлись кто куда. Кого-то, как меня, взяли во МХАТ, кто-то нашел себе место в других коллективах, но нас не оставляла идея создания театра, который позволил бы существовать на территории искусства так, как мы, а не кто-то другой, чувствуем и понимаем. Театра, со сцены которого мы обращались бы к современному нам человеку на понятном ему языке и говорили бы с ним о проблемах, которые волнуют его здесь и сейчас, не идя на компромиссы ни в форме, ни в содержании. Театра, во главе которого оказался бы Олег Ефремов, к тому времени ставший нашим безусловным лидером, сумевший увлечь нас своей личностью и своим пониманием искусства.

Мы были очень молоды, а следовательно, достаточно нахальны и при этом напрочь лишены наглой самоуверенности и ощущения, что любое наше проявление будет непременно встречено овациями. «Вечно живые» затевались как первый шаг, своего рода проба. Мы хотели проверить свои силы — будем ли мы кому-то нужны, по-настоящему интересны?

Репетировали по ночам. Другого времени просто не было. За редким исключением, все были заняты в своих театрах, а нагрузка на молодого артиста тогда была огромная — по двадцать пять спектаклей в месяц, массовки, эпизоды, роли… Вениамин Захарович Радомысленский — ректор Школы-студии, удивительный человек, умный, добрый и все понимающий «папа Веня» — позволил нам репетировать по ночам на крохотной учебной сцене.

Помню, что на первый спектакль мы позвали студентов — из МГУ, МАИ, каких-то технических вузов. О приглашении коллег, даже студийцев, не могло быть и речи. Мы были очень не уверены в себе. И к нашему огромному удивлению, на ночной спектакль никому не известных молодых артистов набился зал. Закончили играть около четырех утра. Принимали очень хорошо, что само по себе очень обрадовало. Возбужденные, мы ушли со сцены, и вдруг кто-то ворвался в гримерку: «Срочно все идите в зал! Там люди отказываются расходиться! Они хотят говорить с вами, обсуждать спектакль».

Получилось не обсуждение, а, скорее, стихийный митинг. «Вы не должны расходиться, потерять друг друга!!! Это будет театр нашего поколения!!! Вы должны его создать во что бы то ни стало!» Эти слова и уверенность в наших силах оказались не просто важны, но жизненно необходимы, чтобы вера в возможность создания театра не погибла ни тогда, ни впоследствии.

Но в 1956 году никаких реальных путей для открытия нового театра не было. На третий ночной спектакль мы пригласили корифеев МХАТа и директора А.В. Солодовникова. Люди были сплошь пожилые. Мы боялись, что ночь — не лучшее время для них смотреть спектакль. Потому все время подглядывали в щелочку, как там. Спал, взбадриваясь на аплодисменты, лишь один незнакомый нам человек в первом ряду. Как потом выяснилось, им был зам.министра культуры Кабанов. Спектакль мхатовцам понравился. Но идея создания пятой студии Художественного театра не прошла — победили разговоры о том, что хорошо в камерном пространстве, неизвестно как будет выглядеть на большой сцене. Солодовников же в нас почему-то был заинтересован. Говорят, страшный в советское время был человек, но по отношению к нам — благодетель. Ухватившись за слова, что надо посмотреть, смогут ли они на большой сцене, разрешил по ночам репетировать и несколько раз сыграть новый вариант «Вечно живых» в филиале.

Ефремов обратился за помощью к Алексею Аджубею — своему бывшему однокурснику по Школе-студии, в то время могущественному человеку, зятю Хрущева. Он помог организовать приход на спектакль в филиал Фурцевой и Шепилова — секретаря ЦК партии и кандидата в члены Президиума ЦК. В их власти было решить вопрос об открытии театра, но реакции не последовало.

Мы продолжали искать способ. Ходили вдвоем с Ефремовым по инстанциям, к людям, которые были связаны со студиями двадцатых годов, чтобы понять, как нам обойти советскую власть и — открыться. К Р.Н. Симонову, к Ю.А. Завадскому, к знаменитому администратору И.В. Нежному… И все напрасно. Условия переменились, время стало другое.

На наше счастье, во МХАТе работал аккуратный, маленький человек — экономист Г.А. Заявлин. Сидел себе тихо в кабинете. Его мало кто сегодня помнит. Он нам и подсказал ход — юридически безупречный. Напомнил, что в СССР на законных основаниях существуют «шабашники». Едут, к примеру, бригадой в колхоз, строить свинарник. Колхоз им платит, а они выдают продукцию. И если директор МХАТа разрешит, мы сможем существовать как «театральные шабашники» при Художественном театре. Мы с Олегом рты разинули. Поняли, что это единственный шанс — возникнуть без санкции Совета Министров и ЦК! Солодовников с нами заключил договор, черновик которого и сейчас хранится у меня дома. С одной стороны, пофамильно — «группа молодых актеров» (так мы тогда назывались), с другой — Художественный театр в лице его директора.

После этого мы все ушли из своих театров. Как это ни парадоксально, но без Солодовникова, даже при мощной поддержке общественности, даже притом, что мы были «дети ХХ съезда», — никакого «Современника» не возникло бы. Это нужно помнить. И имя к нам пришло через него. Мы стояли на лестнице — Ефремов, В.З. Радомысленский, я — и Солодовников нам сказал: «Ребята, пора название придумать. Вы превращаетесь в известный коллектив. «Студия молодых актеров» — не годится».

Мы тут же начали придумывать, набрели на слово «Современник». Стали сомневаться: «Нескромно… Знаменитый журнал Пушкина носил это имя». Но Солодовников возразил: «Наоборот — хорошо. Будете преемниками».

Так у нас появились имя и хоть какой-то статус.

Вспоминает Нина Дорошина

Спектакль «Голый король» мы репетировали долго. Пьесу, которая 25 лет находилась под негласным запретом, принесла Маргарита Микаэлян, она же начала репетировать. Потом к репетициям присоединился Ефремов, он и выпустил спектакль. Такие «приходы Ефремова» для «Современника» были обычным делом.

Нашим репетициям это определенно пошло на пользу — с его приходом все резко поменялось. Микаэлян ставила Шварца как сказку, лирическую и прекрасную. Ефремов моментально внес в спектакль экспрессию, нерв, остроту, другой темпоритм — стремительный и жесткий. Из-за этой особенной остроты, жесткости и нервности, у нас и начались неприятности. Пошли активные слухи, что спектакль закрывают, — а, возможно, не только спектакль, но и театр. И тут произошла интересная история.

Шел 1960 год. Хрущев задумал организовать широкомасштабную встречу с интеллигенцией. Не в Москве, а в Подмосковье — в селе Семеновском. Встреча была закрытой, законспирированной, охраняемой самым серьезным образом. На нее пригласили всю творческую элиту — руководителей театров, кинорежиссеров, ведущих актеров театра и кино, оперных, балетных звезд, всех чиновников, все Политбюро. Поставили огромные шатры со столами, по озеру плавали черные лебеди — советский номенклатурный шик. И в этих шатрах был задуман многочасовой эстрадный концерт, вести который назначили меня.

На эту встречу с Хрущевым позвали всех главных режиссеров московских театров; единственным, кого не позвали, оказался Ефремов. И когда он узнал, что я буду там работать, то сказал: «Не бойся, прямо подойди к Хрущеву и скажи: «Наш театр закрывают несправедливо. Помогите нам». Прямо вот не бойся — подойди и скажи».

Концерт длился семь часов — бесконечный марафон. Были перерывы — в маленьких шатрах накрыли скатерти-самобранки. И вот в один из таких перерывов я пошла искать Хрущева. Все это массовое празднество происходило на свежем воздухе — люди гуляли свободно (конечно, под надзором охранки), кто-то в шатрах выпивал и закусывал, кто-то рыбу ловил (в озеро запустили невероятное количество рыбы — она сама выпрыгивала, ее можно было руками ловить), кто-то на лодках катался… Хрущев, например, как мне удалось узнать, с Ворошиловым в тире стрелял по мишеням. Недолго думая, я направилась в тир.

На пути из-за какой-то березы или осины выходит Кедров, останавливает меня и спрашивает: «Ниночка, вы кого-то ищете? Вы хотите на нас пожаловаться? Смотрите, не рискуйте. Будьте осторожны!» В то время «Современник» и МХАТ находились в конфликте, они практически выгнали нас на улицу.

Иду дальше. Неожиданно из-за другой березы или осины ко мне выходит Рубен Николаевич Симонов: «Что ты тут ищешь?» Я ему тут же рассказала о проблемах театра: что «Голого короля» закрывают, а ходят слухи, что и театр собираются закрывать, что Ефремов попросил рассказать все это Хрущеву, попросить помощи… Мудрый Симонов остановил меня на полуслове и сказал: «Не ищи Хрущева. Зачем он тебе? Он не знает ни о вашем театре, ни о пьесе, ему вообще не до вас, все бесполезно… Ты иди вон к той даме — видишь, вон дама стоит в шляпе? Она скоро станет министром культуры. Подойди к ней».

Я подошла к этой даме — элегантно одетой, красивой. Рядом с ней стоял Микоян, и они о чем-то разговаривали. Во время разговора она несколько раз улыбнулась мне, продолжала разговаривать, а я лихорадочно про себя повторяла только одну фразу: «Ну, как мне начать?.. Как начать, что мне сказать?..» Повторяла-повторяла и от жуткого напряжения — разревелась.

Микоян удивленно посмотрел на меня и спросил: «А почему девочка плачет?» Элегантная дама тут же ответила ему: «Я знаю, почему девочка плачет, знаю, почему она ко мне подошла и о чем она хочет меня попросить». И тут я сквозь слезы выдала какой-то поток слов: «Олега Николаевича не пригласили, театр закрывают из-за «Голого короля», а там то-то, то-то, то-то…» Она остановила меня на полуслове: «Не волнуйтесь, не плачьте, вам же сегодня работать. И вам надо много работать. Я постараюсь помочь».

Это дама оказалась Екатериной Алексеевной Фурцевой, которая вскоре действительно стала министром культуры.

Фото из архива театра «Современник».

Благодарим театр «Современник» и лично Евгению Кузнецову за предоставленные фрагменты книги «Московский театр «Современник» — 50 лет» (издательство Index Design Publishing). Ее презентация состоится 17 апреля на Другой сцене театра «Современник».

Дата публикации 14 апреля 2006 г.

"Российская газета"