12 февраля 1974 года в квартиру Солженицына в Москве ворвались сотрудники «правоохранительных органов». Писателю был предъявлен документ, предписывающий ему явиться в прокуратуру.

Акция не была спонтанной. Собственно говоря, еще 20 ноября 1970 года Андроповым и Руденко был составлен проект указа о высылке Солженицына. Формулировка тогда была такой: «За несовместимые с высоким званием гражданина СССР попытки опорочить Советское общество, за направленность литературной деятельности, ставшей орудием самых реакционных антикоммунистических сил в их борьбе против принципов социализма и социалистической культуры». К 1974 году, к моменту описываемых событий, «попытка» превратилась в «действия, несовместимые с принадлежностью…».

   Естественно, последние годы Солженицын был у властей, как кость в горле. Упорство и прямота бывшего зэка, научившегося ничего не бояться и бравировать этим бесстрашием, никак не вписывались в структуру общества, полностью построенного на страхе. К тому же тексты Солженицына источали столь мощную ауру противостояния режиму, что трудно себе представить ощущения партийных функционеров, вынужденных по долгу службы читать несгибаемые строки.

   Сигналом к началу избавления СССР от беспардонного правдолюбца послужила публикация в «ИМКА Пресс» «Архипелага ГУЛаг». При аресте Е. Воронянской экземпляры рукописи попали в руки властей, несчастная женщина покончила с собой, а у ГБ появилось великолепное обоснование того, что с непокорным писателем надо что-то решать.

   7 января 1974 года «вопрос о Солженицыне» стоял на повестке заседания Политбюро. Колеблясь между двумя вариантами, классическим – посадки, и выдворением из страны, кремлевские старцы довольно долго не могли прийти к единому решению – большинство из них склонялось к аресту – как-то надежнее, но Брежнев с Андроповым решили подождать, во что выльется ситуация. 7 февраля Андропов написал Брежневу: «Если же по каким-либо причинам мероприятие по выдворению Солженицына сорвется, мне думается, что следовало бы не позднее 15 февраля возбудить против него уголовное дело (с арестом). Прокуратура к этому готова». Побаивались все-таки – как обернется, поскольку вариант с выдворением не был еще настолько отработан, как привычное отправление по этапу. Но поскольку 2 февраля Вилли Брандт заявил, что ФРГ готова принять Солженицына, а 8 февраля состоялась встреча по этому поводу представителя СССР с его доверенным лицом, то сомнения несколько развеялись.

   Несомненно, мероприятие, как свойственно Советской власти, было совершенно бандитским. Эмиграция как выражение свободы перемещения свободного человека – есть великое благо. Удерживать своих граждан в гигантской тюрьме, пусть даже и занимающей одну шестую земной поверхности, как это практиковалось десятилетиями в СССР, – разбой и безобразие. Однако выдворять прочь человека, совершенно подобных намерений не имеющего, вышвыривать прочь за порог великого писателя, как нагадившего котенка – безобразие не меньшее. Солженицын же планов отъезда отнюдь не вынашивал, более того, убоялся отправиться в Стокгольм за Нобелевской премией, предвидя возможное лишение гражданства, как только он окажется за пределами страны. Почему, за что, если вдуматься, писателя лишали права жить на родине? Разумеется, столь наивные вопросы в голову властям даже не приходили, настолько они, развращенные абсолютной властью, были уверены в своем праве распоряжаться жизнями и судьбами подданных.

   Посему Солженицына доставили в Лефортовскую тюрьму и в присутствии заместителя Генерального прокурора СССР предъявили обвинение в «измене Родине» (ст. 64 УК РСФСР). Он переночевал в камере, а наутро, выслушав Указ Президиума Верховного Совета СССР о лишении его гражданства, был препровожден в самолет, направляющийся в Германию. Семья писателя последовала за ним 30 марта.

   Солженицына встретили на Западе весьма радушно: масштаб его фигуры ни у кого не вызывал сомнений. Другое дело, что он производил, как на западных корреспондентов, хлынувших к нему потоком, так и на общественных и политических деятелей, несколько даже шоковое впечатление: как ни говори, к моменту высылки Солженицын уже давно и твердо уверовал в свою пророческую миссию – ну, и вел себя соответственно. Это вообще вопрос неразрешимый в рамках простых нравственных категорий: имеет ли право человек, совершивший – на самом деле, а не в своем воображении, нечто великое, осознавать себя как титана и открыто позиционировать себя таким образом. Если пользоваться толстовской формулой, то знаменатель дроби, куда Лев Николаевич помещал самооценку человека, в этом случае становится настолько велик, что, как бы ни был значителен числитель, абсолютная величина дроби стремительно падает. И это грустно и жаль. Тем более, что, проживая жизнь дальше – и дай ему Бог еще на долгие-долгие годы здоровья и сил, – Солженицын, похоже, с каждым днем все более утверждался и утверждается в невероятных масштабах собственного величия и планетарной значимости. Впрочем, на планету ему более или менее наплевать, поскольку для него единственно важной территорией является Россия.

   Представления же его о благе России, претерпевая с ходом времени некоторые изменения, отходят все дальше от традиционного либерального идеала, который Солженицын и раньше (к примеру, в полемике с Сахаровым) не жаловал, а нынче и вовсе почитает отжившим и для такого «уникального» образования, как Россия, чуждым и непригодным. Пожив на Западе – впрочем, нельзя сказать, чтобы он там реально жил, поскольку находился в глухом затворе и никакого достаточно адекватного представления о западной демократии составить попросту не имел возможности, – пророк уверился в богоизбранности своей родины и строит свои сегодняшние конструкции исходя исключительно из этого тезиса. И это опять же очень грустно. Переубедить же Александра Исаевича в чем бы то ни было – задача заведомо невыполнимая, поскольку, как показывает его литературная деятельность в последние годы, Солженицын обладает, кроме прочих, великолепным талантом подгонять реальность под собственные тезисы – и в этом ему нет равных, как и во многом другом. Звание действующего пророка в своем отечестве не случайно звучит вразрез с пословицей – оно таит в себе весьма и весьма коварные соблазны. Но, как бы то ни было, гонители Солженицына, выставившие его за порог, слились с горизонтом, а его фигура возвышается над российским пейзажем, по-прежнему мощная и значительная, хотя далеко не столь цельная, какой она представлялась в те далекие времена.

N- 06/2006 13.02 — 19.02

"Русская Германия"