Телевизионный сериал по роману «В круге первом», который идет в эти дни по телеканалу «Россия», дает повод еще раз присмотреться к феномену недавней советской истории — подневольному труду ученых, конструкторов, инженеров, лишенных свободы и собранных в так называемые «шарашки».

Откуда пошло такое выражение и что за ним скрывалось? Почему стало возможно это явление в нашей стране? Первое объяснение находим у самого Александра Солженицына: «Все эти шарашки повелись с 1930 года, как стали инженеров косяками гнать, — вводит он читателя в «первый круг» ГУЛАГа. — На воле невозможно собрать в одной конструкторской группе двух больших инженеров или двух больших ученых: начинают бороться за имя, за славу, за Сталинскую премию, обязательно один другого выживет. Поэтому все конструкторские бюро на воле — это бледный кружок вокруг одной яркой головы. А на шарашке? Ни слава, ни деньги никому не грозят… Так создано многое в нашей науке! И в этом — основная идея шарашек».

Бывших узников НИИ и КБ за тюремными дверями и колючей проволокой, которые могли бы сегодня, подобно Солженицыну, рассказать от первого лица о прожитом и пережитом, остались единицы. Да и те, как правило, неохотно соглашаются об этом вспоминать. И потому что тяжело, и потому что не во всем согласны с автором романа «В круге первом», а в некоторых оценках и выводах диаметрально с ним расходятся. Такова противоречивая реальность наших дней, не говоря уже о нашей непредсказуемой истории.

Но действительно ли таков был советский человек, что, поставленный в жесткие условия, он быстрее достигал требуемого результата?

— Спорный тезис, — отозвался на наш звонок академик Сергей Ковалев, генеральный конструктор санкт-петербургского ЦКБ «Рубин», создатель нескольких поколений стратегических подводных лодок. — Чтобы люди эффективно работали, вовсе не обязательно сажать их за колючую проволоку, лишать естественного человеческого права — свободы. Или все время держать на крючке, угрожать расправой. Когда было надо, я сам себя «обносил колючей проволокой» — работал без сна и отдыха, без выходных, но никакого погонялы «сверху» нам не требовалось…

В оценке телепремьеры Сергей Никитич скуп на слова — удалось посмотреть только первые серии, и те не полностью. А что касается самого романа, по которому снят фильм, заметил: «Как человек, на себе это испытавший, Солженицын знает, о чем пишет».

Я позвонил академику Ковалеву в Санкт-Петербург еще и затем, чтобы узнать, насколько результативной, по его мнению, была работы ОКБ-196, как официально именовалась одна из тех самых шарашек в послевоенном Ленинграде, где конструировали подводные лодки. По архивам, там работали инженеры-конструкторы П. Гойнкис, П. Орас, влившиеся потом в коллектив КБ-18 — ныне известное как «Рубин».

— В наше КБ, где я работаю с 1944 года, действительно приходили оттуда специалисты, — подтвердил мой собеседник. — Причем многие уже после освобождения. А там они занимались, в частности, разработкой подводных лодок с единым двигателем. То есть таким, который мог бы работать и в надводном, и в подводном положении без прямого соединения с атмосферой. В системе его питания использовали жидкий кислород или перекись водорода. Но на флоте подводные лодки проекта 615А не прижились и получили прозвище «зажигалок» — из-за высокой пожароопасности…

Разумеется, из одного этого примера широких обобщений сделать нельзя, но факт красноречивый. Он лишний раз подтверждает, что ни жесткий административный прессинг, ни тюремная дисциплина не могут гарантировать немедленный и бесспорный результат. Сегодня, сидя у телевизора, мы можем спокойно об этом рассуждать, ничем не рискуя. А в конце 40-х, и еще раньше — в 30-е уже за одни только мысли об этом, за малейшие сомнения люди отправлялись по этапу с перспективой оказаться в одной из шарашек. В секретных бумагах ОГПУ — НКВД в период с 1931 по 1955 годы эти объекты именовались Особыми конструкторскими бюро или Специальными техническими бюро. До 1938 года они подчинялись наркому внутренних дел, а затем перешли в ведение 4-го спецотдела НКВД.

Пожалуй, первым подобным учреждением стало Особое конструкторское бюро на Лубянке — в главном здании ГПУ в Москве. Как утверждают, именно тут проектировали Беломорско-Балтийский канал. Требуемое количество ИТР — специалистов по ирригации и водным сооружениям — нашли в Средней Азии. Сфабриковали против них «дела», в сжатые сроки провели через «тройки», осудили и привезли в Москву, превратив в даровую рабочую силу.

Еще одна довоенная шарашка — Особое конструкторское техническое бюро N 12 — была организована в 1931 году в Ленинграде, помещалась в Доме предварительного заключения и специализировалась на архитектурных и проектных работах. В небезызвестных «Крестах», прямо в здании самой тюрьмы, было организовано ОКБ управления НКВД по Ленинградской области (с 1942 года — ОКБ-172). Здесь разрабатывали артиллерийское вооружение, в частности 130-мм двухорудийную башенную установку, 45-мм противотанковую пушку М-42.

Опробованная в разных формах, практика принудительной мобилизации интеллекта на решение прикладных, как правило, узковедомственных задач приобрела массовый размах с выходом 9 ноября 1949 года приказа главы МВД СССР Круглова об организации 4-го спецотдела МВД — «особых технических, конструкторских и проектных бюро для проведения научно-исследовательских, опытных, экспериментальных и конструкторских работ по тематике Главных управлений МВД СССР…».

Опыт спецтюрем для ученых и инженеров стал активно внедряться по всей стране. Начальнику ГУЛАГа Добрынину и начальнику 4-го спецотдела МВД Кравченко было отдано распоряжение в двухмесячный срок отобрать из числа заключенных необходимое для комплектации ОКБ количество специалистов.

Именно в это время появилась описанная Солженицыным в «Круге первом» спецтюрьма в подмосковном тогда еще Марфино — рядом со входом в Ботанический сад. «Первые полгода мы тут жили удивительно свободно, — вспоминает Александр Солженицын в одном из интервью начало работы на объекте. — Занимались полегонечку, оборудовали лаборатории, я библиотеку устраивал. Вечерами читал сколько угодно. В «общежитии» слушали Би-би-си. Ходили мы свободно, убежать ничего не стоило, только никому это в голову не приходило. А два уголовничка были с нами, они взяли и убежали…»

Из местечка под названием Москва-400 или Арзамас-16, как стали потом именовать первый советский ядерный центр и где в ту пору начинал работать подающий надежды физик Аркадий Бриш, убежать было куда труднее — может, поэтому никто и не пытался. Конструктор Бриш на два года старше конструктора Ковалева — родился еще до штурма Зимнего, но не в Питере, а в тихом приграничном Минске. В годы войны был в партизанах, держал связь с подпольщиками, едва не погиб. А в конце 40-х оказался в команде Юлия Харитона и Якова Зельдовича — вместе с теми, кто создавал и испытывал первые советские атомные бомбы. Жили в буквальном смысле за тремя рядами колючей проволоки, но ни узниками, ни жертвами Системы себя не ощущали.

— Мы любили свою страну и все готовы были для нее сделать, — предельно просто объясняет свои тогдашние чувства и настроения Аркадий Адамович. — Увлеченный научным поиском человек сам себя может заточить сильнее любого режима. Американцы в Лос-Аламосе работали в таком же изолированном режиме — нужно было решить задачу, и ни с чем не считались. А что касается фильма — не могу найти объяснения поступку преуспевающего дипломата, который звонит в посольство США, чтобы выдать человека, помогающего нашей стране. Есть в этом какая-то историческая неправда. Люди в моем окружении, которых я помню, были исключительно доброжелательные, никакого озлобления не было. Да, мы обсуждали меж собой ситуацию и какие-то события в нашей стране, были, разумеется, причины для недовольства. Но одно дело быть недовольным, и совсем другое — предать. Подобный шаг в моем понимании был абсолютно не характерен для ученых того времени. И, главное, ничем не мотивирован: недовольство и предательство, повторюсь, понятия из разных этических категорий…

Легализованные приказом министра внутренних дел СССР в ноябре 1949-го, всего через два месяца после первого ядерного испытания в Советском Союзе, спецтюрьмы и приписанные к ним шарашки просуществовали в таком виде сравнительно недолго — до 1954 года. Но и после смерти Сталина они не исчезли бесследно, а превратились в «почтовые ящики» и отдельные города — с еще более строгим режимом секретности. В некоторых из них продолжали работать вольнонаемными специалистами вчерашние заключенные: одних удерживала подписка о неразглашении, других — научные перспективы и грядущие открытия мирового масштаба, как это было, например, в авиастроении и нашей ракетно-космической отрасли, где в полной мере раскрылся талант Андрея Николаевича Туполева и Сергея Павловича Королева. И пришло признание — после долгих лет унижения и перенесенных страданий…

А марфинская, как ее называет Солженицын, шарашка превратилась в суперзасекреченный (и по сей день!) НИИ автоматики на пересечении улиц Ботаническая и Академика Комарова, в полукилометре от телецентра в Останкино. НИИ автоматики, по признанию тех, кто имел с ним дело в последние десятилетия, относилось к министерству авиационной промышленности. Эта ведомственная подчиненность позволяет отличить его от почти одноименного и тоже московского ВНИИ автоматики. Именно сюда еще в 1964 году был переведен из Арзамаса-16 Аркадий Бриш и проработал тут до 1997 года — сначала заместителем главного конструктора, а затем главным конструктором ВНИИА.

Приводящая к путанице схожесть в названии этих двух режимных организаций, судя по всему, тоже не была случайной. Не только иностранцы, охотники за нашими секретами, но и свои, доморощенные эксперты то и дело путаются в прогнозах и утверждениях — в котором из двух НИИ придумали спецтелефоны для высших советских чинов и пресловутый «ядерный чемоданчик»? Тот самый, что неотступно следует за главой государства, где бы он ни находился.

Нет твердого ответа, где именно произвели на свет еще одно уникальное детище — автоматизированную систему управления стратегическими ядерными силами России. И есть лишь подозрение, что в недрах одного из этих НИИ родилось в свое время 8-е Главное управление КГБ СССР, отвечавшее за создание шифровальных систем.

Александр Емельяненков, Москва — Минск

Дата публикации 2 февраля 2006 г.

"Российская газета"