В прошлом году ведущий журнал музыкальной индустрии США Billboard назвал в числе первой полусотни альбомов, выпущенных независимыми фирмами, альбом рэп-группы Junior Mafia. Альбом был записан бруклинской компанией Mega Media, и в его записи принял участие Женя Кочубей. Профессиональный музыкант, аранжировщик и звукоинженер из Москвы, сейчас живущий и работающий в Нью-Йорке, отвечает на вопросы корреспондента НРСлова Вадима Ярмолинца.

– Начнем с того, как ты пришел к своей нынешней работе инженера звукозаписи?

– Окончил музыкально-педагогический институт с дипломом преподавателя музыки и дирижера хора. Это было в самом начале 80-х, когда возможностей для приложения своих сил у музыкантов было немного. Можно было играть в филармонии, но не то, что тебе хочется, можно было играть в полуподпольной рок-группе, где никто играть толком не умел. И был еще третий путь – варьете. Это была уникальная ниша в нашей профессии, редкая возможность свободно работать под эгидой Интуриста, позволявшего играть хиты всех времен и, главное, народов. И мы исполняли все, от «Дип-перпл» до грузинских хоровых вещей. Я играл на клавишных. Потом я увлекся звукозаписью. У меня была своя студия в Москве, где я работал с Леонтьевым, Малининым, другими. Потом приехал в США. Нью-Йорк – Мекка современной звукозаписи. Я убедился в этом, побывав на здешних студиях Sony и BMG.

– У меня постоянно возникают проблемы с переводом английских терминов на русский язык, особенно в сферах новых технологий. Ты себя называешь рекординг-продюсером, а у меня со словом «продюсер» ассоциируется только тот человек, который финансирует тот или иной проект. Но это, кажется, не твой случай?

– Я бы сказал, что продюсер – это тот, кто несет ответственность за успех капиталовложения. Продюсер собирает команду, в которую войдут инженер по звукозаписи, аранжировщик, автор песни, музыканты, Вася, Петя, Коля… и поставит перед ними задачу. Выполнение условий этой задачи должно обеспечить художественный и коммерческий успех предприятия. Я, как правило, все эти задачи ставлю сам себе.

– Как это выглядит в жизни?

– В студию приходит заказчик и излагает пожелания. После этого я задаю ему вопрос: вы хотите получить удовольствие от процесса или же вы хотите создать конкурентоспособный товар? Если человек хочет конкурировать, то это мою задачу усложняет.

– Я могу предположить, что одна из сложностей – борьба за качество с самим заказчиком.

– Конечно! Поэтому я сразу выясняю такие вопросы, как например, кто составляет репертуар. Очень часто человеку самому не видно, насколько его имидж и творческий потенциал соответствует тому, что он хочет делать. Значит, моя задача – найти такие произведения, которые совпадают с потенциалом исполнителя и одновременно нравятся ему. Когда репертуар составлен, пишутся аранжировки, ну и так далее.

– А если заказчик абсолютно уверен в себе?

– Такое бывает, но обычно, когда человек приносит свою фонограмму, то ощущение такое, что она была сделана лет пять назад.

– Как ты это определяешь?

– Сейчас все построено на ритме. Нет ритма – нет хита. А ритм – грув постоянно меняется.

– Сейчас масса музыкантов оборудуют домашние студии звукозаписи. Это не оставляет без работы представителей твоей профессии?

– Ну, это как в анекдоте: «Права купил, ездить не купил!». Действительно, оборудование стало компактней и дешевле. Любой человек может поставить студию у себя дома. Но процесс-то остался тем же! Качественный продукт может сделать только профессионал. Мой путь к пульту начался с музыкальной школы, работы на сцене, а потом – тонны прочитанной специальной литературы именно по специальности инженера звукозаписи. А те, кто дома работают – я не знаю… Ну, может быть им сам процесс нравится. Это – увлекательно, я согласен. Но вот чтобы положить в коробочку компакт-диск, закрыть ее и сказать: «Вот вам моя законченная работа, это мало кто может».

– Среди русских звукоинженеров есть такие, которых ты бы без колебания назвал профессионалами?

– Я, Дима Соболев и Володя Логозинский. Но, что я хочу сказать, чтобы это не звучало рекламой ни мне, ни названным мной людям. Профессиональные музыканты прекрасно знают всю табель о рангах в нашем бизнесе. Человек, который затевает какой-то проект, четко представляет, кто и сколько берет за свои услуги, и что он конкретно может предоставить за ту или иную сумму. Если музыкант говорит, я – талантище, и поэтому ставлю только на себя, то это означает что он сходу вступает в конкуренцию со всем музыкальным рынком Америки. Даже если ты возьмешь такую уникальную исландскую певицу как Бьерк, то ты можешь не сомневаться, что она нанимает специалиста, который не только понимает ее менталитет, но и обладает соответствующим профессиональным опытом и связями.

– Какую тенденцию на рынке популярной музыки ты бы сейчас назвал главной?

– Как мне кажется, сейчас наступает время индивидуальных продюсеров. Раньше, чтобы сделать запись, надо было 20 музыкантов, тысячи часов студийной работы, дорогостоящие инструменты. А сейчас ты можешь купить самую большую и самую дорогую библиотеку музыкальных сэмплов, и все равно она будет дешевле всего перечисленного выше. Есть, конечно, случаи, когда в студию заводят живого музыканта, чтобы добиться какого-то характерного звучания. Но в целом сейчас уже нет проблемы в том, чтобы компьютер передал нужный тебе звук. Сложность, может быть, в том, чтобы правильно управлять этим звуком, то есть передать ту специфическую технику, которую исполнитель применяет при игре на скрипке, на фортепиано, на трубе. Звук то извлекается из инструмента по-разному, верно? Там пальцами, там смычком, там губами… Все эти перемены, конечно, вызывают цепную реакцию – уменьшаются площади студий, уменьшается число людей вовлеченных в проект. В конечном итоге все заканчивается в саунд-руме, где работает один человек – продюсер. И уже сейчас есть продюсеры, к которым стремятся попасть. Взять, например, такого продюсера, как Макс Фадеев. У него один трэк стоит 35 тысяч баксов.

– Но я так полагаю, что продюсер пока еще не может целиком заменить того товарища, который заходит в студию и поет или играет?

– Конечно нет, но чтобы его песня осталась не только в нашей памяти, но и в виде записи для миллионов сегодняшних слушателей и, может быть, для потомков, нужен вот этот самый рекординг-продюсер.

– Мы говорили о технической стороне вопроса, давай поговорим собственно о музыке. Ты наблюдаешь какие-то перемены, скажем, в жанровой сфере?

– Если коротко, то можно сказать так: ритм победил мелодию.

– А какой ритм?

– До сих пор был один – черный. Сейчас я вижу два. Второй – восточный.

– Черный, это, как я понимаю, хип-хоп. Поскольку я не являюсь его поклонником, меня беспокоит одно – это скоро кончится?

– Хип-хоп стали слушать белые. Больше всего в стране по-прежнему продают записи кантри, но хип-хоп уверенно занял второе место. Но я не могу прогнозировать, это дело музыкальных критиков. Мне видней перемены в технологической сфере. Сейчас практически перестали использовать прямые звуки, все сэмплируется, потом собирается в группы, снова сэмплируется и только тогда используется музыкантами.

– Какие записи, из сделанных на нашем веку, ты бы назвал лучшими именно с технической точки зрения?

– Понимаешь, поскольку произведение поп-музыки –это товар массового потребления, то его характеристики постоянно меняются. То, что два года назад считалось высоким классом, сегодня воспринимается как анахронизм. Но можно назвать новаторов, которые постоянно двигали звук вперед, экспериментировали с ним, влияли на рынок в целом. Это были Квинси Джонс, Майкл Джексон, Бейби Фейс. Если бы не Бейби Фэйс, то, наверное, Клэптону уже не довелось бы всплыть к массовой аудитории из минувшей блюзовой эпохи.

– В чем именно заслуга Бейби Фэйса?

– Он приблизил звук вплотную к нашему уху. Это чисто технологический трюк. Раньше звук считался хорошим, если ты мог ощутить объем сцены, на которой стоит музыкант, атмосферу. А сейчас ощущение такое, что между тобой и музыкантом, его инструментом, никакой дистанции нет. Как это сделано? А вот он взял каждый инструмент и сделал его в два раза больше, максимально приблизил его к тебе. Поэтому ты слышишь лучше высокие частоты, поэтому ты слышишь больше деталей в звуке.

– Это если мы говорим о популярной музыке, а что изменилось в записи симфонической музыки?

– Ничего, я думаю. Тот уровень записи, который существовал 20 лет назад и динамические возможности передачи звука вполне позволяли делать качественные записи и тогда. Главное мастерство должен был проявить тот человек, который расставлял микрофоны в оркестре. Когда в Москву приехал Ростропович, он выступал в зале Чайковского, и концерт транслировали по телевизору. И я тогда отметил, насколько хорошо все звучит. На моей памяти это был просто первый случай, когда в трансляции из этого зала оркестр зазвучал именно так, как надо – он дышал, как живой организм. И я тогда еще подумал, что, наверное, Ростропович просто привез из Америки своего звукоинженера.

Сейчас мне и самому было бы интересно поработать в России со своим американским опытом!

NRS.com

01.17 10:53 am

NRS.COM