(МК). За время двух чеченских кампаний мы слышали массу страшных историй о том, как наших солдат угоняли в рабство. Но, оказывается, не нужно далеко ехать, чтобы тебя унизили, оплевали, сделали рабом. Ефрейтор Максим Гугаев попал в самое настоящее рабство на генеральской даче под Санкт-Петербургом. Спал в подвале, ел от случая к случаю. Хозяин бил его, а однажды плеснул в него кислотой, после чего мальчишку едва спасли. …Теперь он сидит напротив меня на КПП военной пересылки — щуплый парнишка с коротким ежиком волос. Под военной формой — уродливые шрамы от химических ожогов. Для него уже все позади. Рассказывая о своей “рабской” службе, он иногда даже улыбается. >>>

ПРИСЯГА

    Я (фамилия, имя, отчество) торжественно присягаю на верность своей Родине — Российской Федерации.

    Клянусь свято соблюдать ее Конституцию и законы, строго выполнять требования воинских уставов, приказы командиров и начальников.

    Клянусь достойно выполнять воинский долг, мужественно защищать свободу, независимость и конституционный строй России, народ и отечество.

    Как и большинству молодых людей, Максиму, жителю Ярославля, в армию, честно говоря, идти не очень-то хотелось. Но школа окончена, стукнуло восемнадцать, а тут подкрался очередной призыв, который настойчиво звал в ряды защитников Родины.

    Откосить не получилось: у родителей не нашлось столько денег. Откуда они, когда мать — инвалид, а отец — пенсионер, да еще шестеро сестер и братьев в семье? Максу ничего не оставалось, как бриться наголо и идти “отдавать” конституционный долг.

    Дальше все как обычно: сборы, проводы, военкомат, вокзал… Рядовому Гугаеву в каком-то смысле повезло — он не попал на Кавказ. Максим оказался в Питере, в батальоне обеспечения Академии тыла и транспорта.

* * *

    — Поначалу служилось замечательно, — вспоминает Максим. — У нас был отличный комбат. Гонял, конечно, но в меру. В общем, обыкновенные армейские будни. С декабря прошлого года до июня я не знал горя. Как говорится, не служба — сказка!

    Сказка закончилась в один миг с приходом нового командира батальона. Максим даже с трудом вспомнил его фамилию. Полковник Погудин, пришедший из штаба Военно-медицинской академии, перевернул жизнь солдата с ног на голову. Ефрейтора Гугаева он отправил “в командировку”.

    “Служебным заданием” оказалась дача знакомого Погудина, отставного генерала. Правда, в документах было написано, что солдат командирован в… Военно-медицинскую академию, которая находится в двухстах метрах от части, где служил Максим. Впрочем, генеральская дача тоже была недалеко.

    — Мне не объяснили, куда меня везут. А когда спросил — не ответили.

    Первое, что поразило Максима, — высокий забор с колючей проволокой. В большой двухэтажный коттедж его не пустили, велели подождать на улице. Через какое-то время к нему подошел охранник, он и устроил Максиму экскурсию по генеральским владениям. Выяснилось, что дальнейшая служба в Вооруженных силах для Гугаева будет заключаться в разведении кроликов, уходе за свиньями, курами и гусями. Ну и так — по хозяйству. Во дворе как раз велась стройка хозблока — это и стало основным занятием Максима на ближайшие четыре месяца.

    Вскоре Максим познакомился со своим “рабовладельцем”.

    — Называй меня “товарищ генерал”, — приказал ему мужчина в протертых трениках и майке. Ни имени, ни фамилии он не назвал. А в ухо дал крепко — чтоб не улыбался боец!

    Позже Максима озарила страшная догадка: да “товарищ генерал-то” — контуженный! С психикой у него явно было не в порядке. Ну разве станет нормальный человек истошно орать, брызгать слюной и избивать другого из-за пустяков типа: “не так быстро подбежал” или “не нравится мне твой внешний вид”?..

    Как-то в ответ на очередной удар Максим поставил блок — остановил занесенную над ним дубинку. И тут с его хозяином случился истерический припадок: он исступленно топал ногами, орал и звал охрану. Крепкий “качок” накостылял Максиму так, что он твердо решил: лучше уж покорно сносить побои. А через пару месяцев привык и к нагрузкам — таскал бревна, строил хлев, ухаживал за скотиной, — и к подвалу, где спал, и даже к ежедневным генеральским побоям. Только к голоду привыкнуть никак не мог.

    — Сначала кормили меня хорошо — три раза в день овсянкой, — рассказывает Максим. — Потом завтрак сместился ближе к полудню, а обед — к полуночи. Через какое-то время питание стало одноразовым, а потом и вовсе не ел по два дня…

* * *

    В генеральском доме Максиму больше всего нравились большой бассейн и камин на веранде. Иногда он невольно останавливался и завороженно смотрел на огонь — до тех пор, пока за спиной не раздавался привычный вопль: “Эй, ну где ты там, урод?!!” И все начиналось заново.

    Как-то после очередных побоев Максим Гугаев решился. Вечером, когда все в доме притихло, он направился к забору. Ни секунды не раздумывая, он подпрыгнул — и вдруг его ладони обожгло. Огонь прошел сквозь все тело. Макс упал на землю и долго не мог прийти в себя. Оказалось, по колючей проволоке, которая шла по всему периметру забора, был пропущен ток. Как в концлагере.

    Солдата тут же схватили подбежавшие охранники. Его опять били. Но не все. Максим вдруг почувствовал, что один из телохранителей просто “обозначал” удары. Видимо, жаль стало парня. Он-то потом и рассказал беглецу-неудачнику, что до него здесь уже было два солдата. Одного якобы спасли медики, а другой скончался от нанесенных ему травм… У Максима опустились руки, он понял, что выхода нет.

    Он понимал, что о его “командировке” там, “на воле”, никто из его сослуживцев наверняка ничего не знает. А значит, и помочь ему — некому. Даже домой Максим не мог сообщить о себе ни слова. Все это время, пока он жил в подвале на генеральской даче, за забор его не выпустили ни разу.

* * *

    …Голос Галины Александровны дрожит в телефонной трубке:

    — От Максимки долго не было писем, и мы затревожились. Послали телеграмму в часть — не ответили. — Матери, которая не может ходить, и слова даются с трудом. — Потом обратились в наш Дзержинский военкомат, но и там ничего не знали…

    Через несколько дней на имя Галины Александровны и Николая Петровича Гугаевых в Ярославль пришла телеграмма за подписью сына: “Все в порядке. Не волнуйтесь”.

    — Я сразу почувствовала, что это не Максим писал, материнское сердце не обманешь…

    Через день после телеграммы ей позвонили из госпиталя: “Обстоятельства получения травмы вашим сыном заинтересовали прокуратуру, но командование части постарается это дело замять…”

    …Как ни парадоксально, солдата спасло от гибели его предсмертное состояние. 29 августа (это был последний день рабства) Максим как всегда работал на хоздворе — таскал бревна. “Товарищ генерал” только-только приехал откуда-то из города, злой как пес. Увидев Максима, он взвизгнул и бросил на измученного мальчишку испепеляющий взгляд. Затем повернулся к столу, схватил какую-то банку с жидкостью и направился прямо в сторону Максима.

    Макс покорно выпрямился, понимая: сейчас опять будут бить. Но на сей раз генерал почему-то не подошел к нему близко, а остановился чуть поодаль. Потом вдруг как-то нелепо подпрыгнул и плеснул в солдата жидкостью из банки. От боли у Максима потемнело в глазах, даже крик застрял в горле…

    …Очнулся Максим в реанимации клиники военно-полевой хирургии Военно-медицинской академии. Врачи охали и хватались за голову. Когда принимали пациента, в медицинской карточке записали: доставлен с черепно-мозговой травмой, многочисленными ушибами брюшной полости (травмы печени, почек, селезенки, поджелудочной железы), гематомой верхних конечностей, химическими ожогами нижних конечностей.

* * *

    Странными “ранениями” солдата заинтересовалась Военная прокуратура.

    — Мальчишка был уж очень плох, жаль его стало, вот мы и написали письмо его маме, — рассказали нам сотрудницы госпиталя.

    Когда ефрейтора Гугаева перевели в стационарное отделение, к нему пожаловала целая делегация. Первым посетителем оказался тот самый полковник Погудин, который отправил солдата в “концлагерь” к отставному генералу.

    Следом за полковником пожаловал сам “товарищ генерал”. Соседи по палате даже шутили, что Макс — блатной солдат: такие посетители к нему ходят! Генерал не юлил, сказал прямо, что язык оторвет, если Гугаев хоть слово скажет военной прокуратуре. Максим молчал, ждал обещанного отпуска. Домой он поехал прямо из больницы, не заезжая в часть. Сразу пошел в военкомат, а затем — в ярославскую прокуратуру и рассказал все, что с ним творилось в последние месяцы, откуда на самом деле взялись побои и ожоги…

    — Боюсь ли я? Да не то чтобы… — Макс невольно улыбается вопросу, а потом становится серьезным. — Просто знаю, что если буду молчать, как мои товарищи по несчастью, то скоро в том “концлагере” появятся другие пленники, которым может повезти еще меньше… У нас тут есть телевизор, и мы вечером смотрим сериал “Солдаты”. Перед армией я тоже его смотрел, и, признаться, мне казалось, что я окажусь в той атмосфере, какую показывают по телевизору. Однако все оказалось куда страшнее…

    Вот уже месяц, как Максим живет в Москве в пункте сбора военнослужащих и ждет своей дальнейшей участи. В Северную столицу Максиму ехать не хочется: что там с ним будет? Нет пока и военно-врачебной комиссии, которая бы могла комиссовать его по состоянию здоровья. Возможно, что солдата-раба еще отправят дослуживать Родине… На даче очередного “товарища генерала”.

    Яна КАШТАНОВА, член Союза комитетов солдатских матерей России:

    — Я направила запрос в Главную военную прокуратуру по делу Максима Гугаева, и мне прислали вот такой ответ: “Военному прокурору ЛВО генерал-майору юстиции Лебедю И.И. От 10.11.2005 года, в соответствии с указанием начальника третьего управления надзора ГВП, направляется обращение для разрешения обращения Союза комитетов солдатских матерей России, обусловленное заявлением военнослужащего в/ч 78451 Гугаева М.Н., в связи со злоупотреблением должностными полномочиями командира части. О результатах и принятом решении прошу сообщить инициатору обращения”.

    По информации “МК”, уголовное дело в отношении полковника Погудина не возбуждено.

Московский Комсомолец

от 24.11.2005

Ирина КУКСЕНКОВА

Московский Комсомолец