Выходит триллер созерцания «Последние дни», посвященный смерти Курта Кобейна. Хоть это и невежливо, хороший способ посмотреть это кино – это заснуть на нем. Не тем праведным сном хорошо поработавшего и плотно поужинавшего человека, с оскорбительным храпом и причмокиванием. Нет, дремой городского невротика, короткими движениями перебрасывающей тумблер между явью и грезой.

И когда короткие сны и фильм слипнутся в рыхлый неряшливый ком, эффект, которого добивался режиссер Гас Ван Сент, будет достигнут в полной мере. Скажeте ли вы ему за это спасибо, зависит от ваших склонностей.

То, что «Последние дни» сняты по мотивам страстей Курта Кобейна, одновременно неважно и существенно – в той мере, в которой существенно место рок-н-ролла в ряду мертвых религий.

Однако надо признать, что выбор Кобейна на место прототипа главного героя фильма по имени Блэйк вполне удачен. Трилогия о безвременной смерти, начавшаяся с гибели от сил природы в «Джерри», продолженная смертью от насилия в «Слоне», получила идеального героя для истории смерти от саморазрушения.

Пересказывать сюжет «Последних дней» – все равно что ловить решетом воду. Блэйк, невероятно органичный актер Майкл Питт, просто проживает свои последние дни: бродит по лесу, варит макароны, очень вежливо беседует с зашедшим книгоношей, торгующим «Желтыми страницами». То, что Тадеуш Томаас, добропорядочный бизнесмен, и вправду является продавцом «Желтых страниц», случайно зашедшим на съемочную площадку и тут же взятым в оборот Ван Сентом, изрядно украшает эту историю.

Одинокий дом, где живет Блэйк, наполнен людьми. Кто-то еще пытается с ним разговаривать, кто-то уже нет. Молчание – универсальный ответ Блэйка. «Ты поговорил с дочерью? Ты сказал ей: «Я сожалею, что превратился в ходячее рок-н-ролльное клише»?» – спрашивает его женщина. Бесполезно. Молодой музыкант пытается уговорить Блэйка послушать его записи – Блэйк не отказывает, он дружелюбно молчит. Скрежещет гениальная Venus in Furs Лу Рида, перепетая в свое время «Нирваной», предлагая нечто вроде объяснения:

I am tired, I am weary, I could sleep for a thousand years. A thousand dreams that would awake me, Different colors made of tears.

Но это скорее ловушка. Не так уж интересует Ван Сента Кобейн. Блэйк – не столько изнуренный человек, сколько мифологический герой, зашедший за Геркулесовы столбы, бедняга, видевший тотальную пустоту, лежащую за пределами мира, и этот предел – только руку протяни. Близость этого человека к смерти обессмысливает все происходящее вокруг.

В сущности, так можно было бы экранизировать Гамлета, если предположить, что бедный принц и впрямь был безумен. Убийство отца, заговор придворных, любовь и смерть Офелии – все морок, есть только одинокий человек, бродящий по коридорам замка, бормоча под нос что-то невнятное, и лишь верный Горацио иногда улавливает в этом лопотании: «Уснуть, уснуть – и видеть сны».

Доверившись Харону – Ван Сенту, можно зайти довольно далеко.

За парадоксальностью его картин может потеряться тот факт, что он принадлежит к малочисленной группе режиссеров, которые сумели создать свежий киноязык в условиях тотальной инфляции изображения. Вглядываясь в пейзажи и интерьеры, опираясь на общие планы в противовес общепринятому торжеству «крупняка», затягивая мизансцены, в своих последних картинах Ван Сент научился добиваться напряжения там, где его просто не может быть, – в чистом созерцании. И невыносимая красота, которую обнаруживает это созерцание, неожиданно оказывается невозможной без смерти.

Текст: Антон Костылев

Газета.Ru