Мне выпало неоднократно общаться с патриархом космонавтики дважды героем Советского Союза генерал-майором авиации Павлом Поповичем. Первый групповой полет двух пилотируемых космических кораблей, первый из носивших чисто военный характер полет на орбитальной станции — эти вехи в истории мировой космонавтики связаны с его именем.

5 октября Павлу Романовичу исполнилось 75, но он бодр и жизнедеятелен. С неизбежными в этом возрасте недомоганиями предпочитает бороться при помощи физических упражнений и народной медицины. И глубоко убежден: в космосе многое проще, чем на Земле, хоть и расстается с ней каждый космонавт, сознавая, что может не вернуться.

Прошедших строжайший отбор в первый на земле отряд космонавтов собрали вместе в середине лета 1960 года. Было их 20 летчиков-истребителей со всех концов страны. И все в цвете лет, все практически ровесники Павла. Из них сразу выделили шестерых, которым было сказано: «Кто-то из вас через год станет первым космонавтом Земли».

Летчиков начали готовить к полету на кораблях «Восток». «Восток» — это скорее не корабль, а снаряд, шар. И готовиться к полету означало не столько освоить управление кораблем, сколько приучить организм выдерживать неизбежные на старте и при посадке перегрузки, конечно же несравнимые с теми, к которым летчики уже привыкли. Однако это ничего не стоило без самодисциплины. Павел Романович вспоминает эпизод, когда он на целых полгода потерял форму из-за того, что на свадьбе приятеля выпил 50 граммов водки. И говоря о форме, здесь следует иметь в виду не показания приборов и результаты анализов, а способность пройти совершенно конкретные испытания.

К примеру, было в арсенале работавших с будущими космонавтами тренеров, медиков и физиологов кресло-юла. Только юла эта не вертелась — вертелось то, что вокруг. А вертелась вокруг раскрашенная под зебру сфера. В задачу же испытуемого входило, глядя на кружение это и мелькание широко раскрытыми глазами, балансировать в кресле-юле так, чтобы ножка его остро заточенная сохраняла строго вертикальное положение. Так вот, оказалось, что даже молодому, сильному, здоровому, тренированному организму стопарик горькой «икается» не один месяц. Только через полгода смог Павел Попович балансировать в том кресле как надо.

В том, что первым космонавтом Земли будет не он, Попович не сомневался. Первым, конечно же, должен был стать русский. И Павел даже догадывался кто. Его, как и многих, не миновала участь попасть под обаяние Юрия Гагарина. Но была в характере Гагарина черта, которой Павел Попович восхищался и которой завидовал: Гагарин на все имел свою точку зрения и, что немаловажно, мог аргументированно ее защитить. А в деле, у истоков которого они стояли, это было очень важно — ведь все делалось впервые в мире. Так что и медики, и конструкторы к мнению будущих космонавтов прислушивались внимательно. Особенно характерно было это для КБ Челомея.

Цена ошибки

Да иначе и нельзя. Это доказывает вся последующая история космонавтики. Мы хорошо помним трагическую посадку «Союза-11» в июне 71-го. Это была первая экспедиция на космическую станцию «Салют-1». Космонавты Георгий Добровольский, Владислав Волков и Виктор Пацаев провели на ней 22 дня и 22 ночи и погибли при возвращении, всего за полчаса до посадки, из-за стремительной разгерметизации спускаемого аппарата. А трагедии могло бы не быть, если бы регулирующие давление между окружающей средой и спускаемым аппаратом клапаны располагались, как и в «Востоках», таким образом, чтобы космонавт мог до них дотянуться будучи пристегнутым к креслу. Но конструкторы разместили их не перед креслом командира корабля, а за креслом, да еще под обшивкой. Павел Романович вспоминает, как во время подготовки к полету космонавты указали на эту несуразность, на что получили гневную отповедь одного из ведущих конструкторов «Союза»: «Вы, военные, я вижу, просто лететь не хотите. Что ж, полетят гражданские». И вместо военных Алексея Леонова, Валерия Кубасова и Петра Колодина полетел гражданский экипаж-дублер: Добровольский, Волков, Пацаев.

Мы привыкли к несколько иной версии этих событий — она связана с обнаружившимся перед самым полетом нездоровьем одного из членов готовившегося к старту экипажа. Но многие причастные к космосу помнят, как непросто было гражданским специалистам завоевать право на полеты. Этот запомнившийся космонавту N 4 эпизод, очевидно, отголосок той борьбы.

Изучавшие обстоятельства трагедии эксперты установили, что хлынувшая в кабину атмосфера Земли убила космонавтов не в одну секунду — и космонавты закрыть эти злосчастные клапаны пытались. Но как дотянешься, если намертво пристегнут к креслу?

После этой трагедии орбитальную станцию «Салют-1» в пилотируемом режиме больше не использовали, а через четыре месяца сняли с орбиты и затопили в океане. Экипаж «Союза-11» так и остался единственным из посетивших ее. Приостановили и пилотируемые полеты космических кораблей.

Враг N1

Юрий Гагарин находился в космосе всего 108 минут. Что перегрузки — не единственное, к чему необходимо готовить космонавтов, в ЦУПе поняли только во время второго, более длительного полета человека на «Востоке». Старт и выход на орбиту Герман Титов перенес нормально, но когда корабль делал третий виток, на земле почувствовали неладное: реакции космонавта стали заторможенными, ответы — односложными. А когда на пятом витке на вопрос: «Как самочувствие?» — он честно ответил: «Хреново».

На Земле начался параллельно мозговой штурм, в основном среди медиков: что могло стать причиной плохого самочувствия? Родилась следующая рекомендация: закрыть глаза и лежать не двигаясь. И помогло. Положенные сутки Герман Титов отлетал. Выполнил все пункты программы полета. Но при этом периодически полеживал с закрытыми глазами.

Вернувшись на землю, космонавт рассказал, что стояло за его определением: «Хреново». Страшная тошнота и головокружение. Так почему же становилось легче без движения и с закрытыми глазами? Да потому, что таким образом отключался зрительный анализатор и, следовательно, устранялось противоречие между его «показаниями» и «показаниями» вестибулярного аппарата. А вестибулярный аппарат устроен таким образом, что в отсутствие притяжения земли он посылает в мозг искаженную информацию. Реакция мозга на взаимоисключающие сигналы воспринимается человеком как тошнота и головокружение.

Так ученые поняли, что более коварный, чем перегрузки, враг космонавта, враг номер один, — невесомость. И немедленно внесли соответствующие коррективы в программу подготовки к полетам.

Впрочем, эти муки постижения космической реальности для всех, кроме узкого круга специалистов, в те времена оставались за кадром. По официальной версии, полеты проходили нормально, а самочувствие космонавтов было хорошим. Сохранять «военную тайну» в эфире помогала нехитрая уловка: головную боль договаривались называть в переговорах с землей, к примеру, ромашкой, а рвоту, скажем, грозой. Болит, например, у космонавта голова, а он невинно так на землю сообщает: «Мне приснилась ромашка». Но если ромашку из космоса не разглядеть, то грозу — за милое дело. И зрелище это, оказывается, захватывающее. Павел Попович во время первого своего полета был настолько им потрясен, что напрочь забыл про изобретенный на время полета и малоприятный синоним слова, его обозначающего. Правда, донесение его об этом на землю выглядело вполне прозаично: «Лечу над Мексиканским заливом. Вижу грозу». Но тем не менее вызвало в ЦУПе шквал эмоций: шутка ли? У космонавта на орбите рвота! Как только корабль оказался вновь в зоне радиовидимости с территории СССР, на Поповича посыпались встревоженные вопросы: «Какая такая гроза?» «Обыкновенная, — отвечает, — очень красивая». И только выходя из зоны радиовидимости, сообразил, отчего земля встревожилась, и закричал: «Чувствую себя прекрасно!»

Ювелирная дружба

Третий и четвертый полеты человека в космос призваны были олицетворять собой дружбу народов — в космосе украинец и чуваш: Андриян Николаев и Павел Попович. «Сокол» и «Беркут». Этот полет планировался как первый групповой полет космических кораблей. Но в ЦУПе волновались: Титов летал всего сутки и в полете чувствовал себя неважно, Николаеву и Поповичу предстояло пробыть в космосе значительно дольше — окажутся ли тренировки эффективными при столь длительном пребывании в невесомости? Сергей Королев Павлу Поповичу сказал: «Если Андриян будет чувствовать себя плохо — ты не полетишь». И Попович Николаева напутствовал: «Помирать будешь — говори, что все хорошо».

Но космонавту N 3 кривить душой не пришлось: все действительно было хорошо. Попович стартовал вслед за ним через сутки. И в этом полете космонавты впервые отстегнулись от кресел и парили в свободном полете, и это впервые наблюдали по каналам советского телевидения и через системы «Интервидения» советские люди и жители большинства европейских стран. Космонавты и техника впервые доказали возможность согласованных действий двух экипажей в полете. Во время полета корабли разделяло расстояние не более пяти километров.

Перчатка судьбе

В 60-е годы Павла Поповича в числе других космонавтов готовили к облету Луны. Облет этот был сопряжен с большим риском, точнее не сам облет, а возвращение на землю — велика была опасность стать искусственным спутником Земли. Космонавты готовы были рисковать — даже письмо в ЦК КПСС писали. Но наверху рисковать не решились. А после того как не стало надежды обогнать в этом американцев, и вовсе подготовку прекратили.

Во второй раз лететь в космос Павлу Поповичу выпало после трагической гибели космонавтов Добровольского, Волкова и Пацаева. Пауза тогда затянулась на целых три года. И все это время экипажи отрабатывали новую систему «взлет — стыковка — расстыковка — посадка» только в скафандрах. Состав экипажа при этом предусматривался не более двух человек — иначе трудно было разместить системы жизнеобеспечения. Вместе с Павлом Поповичем полетел военный борт-инженер Юрий Артюхин. Военный потому, что в этом полете экипажу впервые предстояло работать в интересах министерства обороны. Дыхательные клапаны в «Союзе-14» располагались уже в зоне досягаемости из кресла командира. Скафандры на космонавтах были такие, что гарантировали полную их неуязвимость (хоть в космос выходи) в течение четырех часов. Предполагалось, что именно столько времени необходимо экипажу для принятия решения и посадки в случае нештатной ситуации.

Но именно скафандр в самый ответственный момент полета чуть было эту нештатную ситуацию и не создал. Корабль причаливал к станции. Предстояло осуществить стыковку. Во время стыковки, как уже говорилось, реальна опасность разгерметизации корабля. И космонавты были в скафандрах. Когда кораблю до станции оставалось всего пятьдесят метров, космонавты заметили, что она как-то странно уходит влево и вверх. Но ведь станция четко зафиксирована. Следовательно, от курса отклоняется корабль. Попович быстро сбавил скорость до нуля и стал лихорадочно соображать, в чем же может быть дело. Взгляд упал на его же перчатки — и все сразу стало ясно. Перчатки огромные, а ручки управления кораблем просто крохотные. Касаясь одной из ручек, ничего не стоит, даже не заметив того, коснуться и другой. Очевидно, это и произошло. Думать было некогда. Обсуждать ситуацию вслух не хотелось — «земля» наверняка занервничала бы. А время было дорого. Попович жестом показал Артюхину, что перчатки снимает, а вслух только и произнес: «Потом скажешь: это мое решение». Корабль он причалил точно. Герметичность не нарушилась. Будь иначе — это могло бы стоить командиру жизни.

«Российская газета» №224 (3893), 7.10.05