В обществе по-прежнему регулярно вспыхивает волна дискуссий на тему о возврате к практике применения смертной казни. При этом, как правило, спорят о том, отменить ли введенный ранее мораторий, а не о том, отменить ли окончательно саму смертную казнь. Председатель Комитета Думы по международным делам Константин Косачев рассказывает о том, почему в России нельзя вводить смертную казнь.

Волна дискуссий на тему о возврате к практике применения смертной казни захлестывает наше общество со стабильной периодичностью. Вопрос, к сожалению, чаще стоит именно в такой плоскости: отменить ли введенный ранее мораторий? А вовсе не так: отменить ли окончательно саму смертную казнь?

Я убежден, именно такой должна быть постановка вопроса для демократической России в XXI веке. Даже на фоне волны насилия, захлестнувшей общество, на фоне новых, зверских форм, которые сегодня обретает террор.

Я бы сказал — именно поэтому.

Ибо, ввязываясь в «гонку насилия», напоминающую по бесперспективности прежнюю «гонку вооружений», мы не увеличиваем свои шансы на победу.

Между тем очень многое, возможно, даже невосполнимо утрачиваем сами как общество, как нация. И это для нас гораздо важнее и серьезнее по потенциальным последствиям, чем, казалось бы, очевидная и заслуженная казнь нескольких, даже самых отъявленных головорезов.

Ожесточение имеет мало общего с решительностью. Злоба, даже ответная, — плохой советчик и тем более плохой законодатель и судья. Мы сетуем на волну насилия, захлестнувшую общество, на всеобщую озлобленность, но сами при этом требуем крови. Не понимая, что это вещи взаимосвязанные.

Конечно, трудно удержаться от эмоций, когда речь идет о гибели близких людей, мирных жителей, детей. И все же полагаю, что вопрос о применении смертной казни слишком серьезен, чтобы решать его, руководствуясь исключительно эмоциями. Даже если это эмоции большинства. Ибо оно отнюдь не всегда право. Зато очень часто — весьма категорично.

В конце концов самая массовая мировая религия началась с несправедливой казни по требованию народа, адресованному к представителю власти: «Распни его!». И сама Россия, пережившая болезненный этап самоочищения, еще с содроганием вспоминает свое недавнее по историческим меркам прошлое, где в массовых учебниках писали: «Советский суд приговорил бухаринско-троцкистских извергов к расстрелу. НКВД привел приговор в исполнение. Советский народ одобрил разгром бухаринско-троцкистской банды и перешел к очередным делам…»

Конечно же, речь идет о весьма разных вещах, о преступлениях мнимых и очевидных. Хотя та власть также считала преступления, караемые исключительной мерой, вполне очевидными, да и сейчас многие не стали бы ограничиваться одним лишь терроризмом в качестве основания для применения столь суровой меры.

Но беда и в том, и в другом случае одна. Заключается она именно в состоянии самого общества, которое и тогда, и сейчас жаждет крови. Власть, которая идет на поводу у ожесточенного народа, а то и искусственно подогревает такие настроения, использует их в своих целях, на самом деле расписывается в своем бессилии. В бессилии противодействовать злу, караемому смертной казнью, и в бессилии создать иной моральный климат в обществе, при котором государственное убийство станет недопустимым.

Генеральный секретарь Совета Европы Терри Дэвис как-то в личной беседе сказал мне: «Цель террористов — навязать всему цивилизованному сообществу свой уровень мышления. Низвести общество до варварского уровня террора. Наша же первоочередная задача — ни в коем случае не допустить этого. Отличие цивилизации от этих бандитов в том, что они готовы убивать невиновных, а мы не лишаем жизни даже виновных».

Убежден, что это — мораль совершенно иного порядка. Мораль сильного. Который вершит правосудие, не мстя и не озлобляясь.

Совет Европы упомянут здесь, конечно же, не случайно. Вступая в эту организацию, мы приняли на себя обязательство присоединиться к сообществу тех государств, которые отменили у себя смертную казнь. А это все — европейские государства, без исключения.

Единственным исключением остается Россия, которая ограничилась лишь мораторием на применение этой меры наказания. Мы, гордящиеся своими традициями гуманизма, добра и духовности, остались последним государством Европы, которое сохранило высшую меру в своем законодательстве. Факт, на мой взгляд, весьма и весьма безрадостный.

Отсутствие или наличие института смертной казни для европейцев — один из основных показателей демократического развития общества. Если угодно, это критерий доверия к тому или иному государству, когда то утверждает о своем демократическом выборе. Не случайно в Совете Европы сегодня всерьез обсуждают даже вопрос о применении к России санкций в этой связи.

Однако при всей важности сохранения лица по отношению к нашим политическим партнерам мы, конечно же, должны руководствоваться в каждом случае прежде всего собственными национальными интересами. Берусь утверждать, что с этой точки зрения имеется также немало доводов в пользу полной отмены смертной казни.

Наш национальный интерес заключается прежде всего в законодательно закрепленном, достаточно жестком, эффективном и неизбежном наказании за тяжкие преступления. Речь, конечно же, в первую очередь о терроризме. Но в еще большей степени — о предотвращении новых актов террора. В этом смысле особую значимость приобретает неотвратимость санкций, а не их жестокость. Борьба с причинами и корнями, а не со следствиями и плодами. Надо лечить болезнь, а не симптомы.

В мире не существует достоверной статистики, которая математически выводила бы причинно-следственную связь между применением смертной казни и снижением преступности. Не существует именно потому, что такой связи, очевидно, нет. Скажем, в США, где в некоторых штатах смертную казнь еще практикуют, по статистике, на 100 тысяч человек приходится около 6 убийств. При этом число убийств в казнящих штатах значительно выше, чем в неказнящих.

В европейских странах, отменивших казнь, эти цифры значительно ниже: Германия — 1,28 убийства, Франция — 1,63. Ни в одной стране — члене Совета Европы отмена смертной казни не привела к росту кровавых преступлений.

Можно вспомнить и такие доводы. Террористы сегодня все чаще прибегают к услугам фанатиков-смертников, которым, со всей очевидностью, нечего терять. Смерть они нередко воспринимают, как самый короткий путь в рай. Наличие смертной казни не остановит фанатика от свершения теракта. Гораздо важнее и эффективнее было бы для него, например, знание, что это — богомерзкий поступок, не приветствуемый его религией. Лжеучениям тех, кто снаряжает и обучает смертников, должна быть противопоставлена четко и ясно выраженная воля и мораль всех религий, запрещающая убийство по каким бы то ни было соображениям.

Сила государства — не в жестокости наказания, а в обеспечении его неотвратимости. И бессилие власти заключается именно в неспособности поймать и наказать преступников. Громкими требованиями ввести смертную казнь политики зачастую пытаются прикрыть именно это свое бессилие.

Террор нередко сопряжен с захватом заложников. Это в свою очередь приводит к напряженным переговорам: по сути — к торгу, ставка в котором беспрецедентна: человеческая жизнь. Здесь каждый довод может стать решающим, спасительным.

И единственным аргументом может оказаться обещание жизни тем, кто еще может услышать наши доводы. Им нужно предложить путь назад, возможно, даже к раскаянию. Наличие смертной казни в стране в этом смысле существенно усложняет проведение такого рода переговоров, ослабляя нашу аргументацию и тем самым создавая дополнительный риск для заложников.

Нередко уцелевшие преступники после совершения терактов пытаются скрыться за рубежом. Зная об их местоположении, мы обращаемся к иным странам с просьбой об экстрадиции террористов. Однако и в этом случае наличие у нас смертной казни может послужить единственным аргументом, по которому нам будет отказано.

В некоторых странах Европы, например в Великобритании, существует законодательный запрет на выдачу подозреваемых в страны, где существует угроза их жизни. Получается, что даже если бы политические власти и хотели по тем или иным причинам оказать России содействие, закон им это однозначно запрещает.

Статья 11 «Европейской Конвенции об экстрадиции» говорит: «Если преступление, в связи с которым запрашивается экстрадиция, наказывается смертной казнью в соответствии с законом запрашивающей стороны.., в экстрадиции может быть отказано, если запрашивающая сторона не предоставит таких гарантий, которые запрашиваемая сторона сочтет достаточными в отношении того, что смертный приговор не будет приведен в исполнение».

Не стоит забывать, что существуют вполне конкретные обязательства, которые мы взяли на себя при вступлении в Совет Европы, в том числе подписав упомянутый 6-й Протокол. Когда Россия проявила медлительность в вопросе введения моратория, в частности, когда в 1996 году законопроект не прошел первое чтение в Госдуме, в январе 1997 года последовало предупреждение Совета Европы (резолюция N 111) о возможном неутверждении полномочий российской парламентской делегации на следующей сессии.

Россия сама обязалась отменить смертную казнь в мирное время в течение года и ратифицировать Протокол N 6 в течение трех лет. Этого не произошло до сих пор. И Россия существенно теряет в своем авторитете как государство, ответственно относящееся к своим международным обязательствам.

Разумеется, не все страны отказались от смертной казни. Даже «ведущая мировая демократия» — США — применяет ее. Но Америка и не брала на себя никаких обязательств на сей счет. Но нужно ли нам именно в этом вопросе равняться на США? В конечном итоге пусть лучше критикуют их, а не нас.

Удивляет, что нередко отменить мораторий на смертную казнь призывают те, кто позиционирует себя как патриоты, традиционалисты, православные. Полагаю, в данном случае традиция понята неверно и речь чаще всего идет о банальной спекуляции на актуальных эмоциях народа. Для России не было свойственным проявлять жестокость к побежденным и осужденным. Кстати, вопреки некоторым стереотипам в плане казней и их жестокости мы заметно отставали от просвещенной Европы. Суровость в бою, но милость к поверженному — это нам гораздо ближе. Как утверждал Достоевский, «лучше уж ошибиться в милосердии, чем в казни».

Хотел бы в заключение отметить, что приведенные выше доводы — исключительно мои личные соображения, а не точка зрения партии ли, думского Комитета по международным делам или всех моих коллег. Полагаю, в таком серьезном вопросе каждый имеет право на личную точку зрения так же, как и право ее высказать, которым я и хотел бы в данном случае воспользоваться.

Более того, считаю своим долгом высказать свою позицию, которая заключается, повторюсь, в том, что России нужно ратифицировать 6-й Протокол к Конвенции о защите прав человека и основных свобод. Очень не хотелось бы отмечать малоприятный десятилетний юбилей его «нератификации», который уже не за горами. И если чаша весов все же склонится в пользу положительного решения, полагал бы наиболее правильным вести дело к ратификации до начала нашего председательства в Совете Европы в мае 2006-го. Это позволило бы нам более эффективно использовать председательство для достижения прежде всего наших собственных целей по всем важнейшим для нас позициям, сняло бы многие аргументы и претензии к России наших оппонентов.

Но дело в конце концов не в Совете Европы и наших обязательствах перед ним, как ни важны они с точки зрения политиков. Дело прежде всего в нас самих. Тем самым мы доказали бы, что не опустимся до примитивного и варварского — «око за око», не примем бесчеловечную мораль террористов, не впадем в озлобление и одичание, губительное для человека не меньше, чем насилие.

Россия XXI века в конце концов все же не будет убивающим государством. Уже у нашего поколения политиков есть исторический шанс сделать это реальностью. Сделать еще один значительный шаг к окончательному возвращению нашей страны в лоно европейской цивилизации. Ее органичной составной частью была Россия прошлых веков, внеся значительный вклад в формирование ее гуманистической культуры.

«Российская газета» №3885, 28.09.05