Светлану Крючкову приняли в общество георгиевских кавалеров и дали роль Кручининой на сцене БДТ. Насколько высок сегодня авторитет творческого человека в обществе и во власти? Что ощущают знаменитые актеры репертуарного театра, получая приглашения в бесчисленные антрепризные постановки? Почему женщины хватаются за бразды правления? Об этом мы говорим с народной артисткой России Светланой Крючковой накануне ее юбилея.

Накануне Крючкова дала творческий вечер в БДТ. Машинист сцены прибежал перед самым началом вечера за кулисы: «Поздравляю, Света, аншлаг!» Чему же удивляться? Крючковой нет на родной сцене несколько лет, она ездит на работу в Москву, а в Петербурге просто живет. А когда генерал-аншеф в белом мундире под овации зала вручил ей серебряный знак члена общества георгиевских кавалеров, кто-то крикнул: «Молодец, Крючкова!».

— Наша культура переживает не лучшие свои времена. Почему власть относится к ней плохо, несмотря на то, что самые знаменитые актеры, режиссеры, художники изо всех сил ее поддерживают?

Крючкова: Потому что власть считает, что артисты — это обслуживающий персонал. И они должны пропагандировать те идеи, которые выгодны руководству.

— Скажем, Валерия Гергиева не назовешь обслуживающим персоналом, он министрам говорит то, что думает. Но государство помогает Мариинскому театру, равно как и Большому.

Крючкова: Наш балет и наших музыкантов ценят во всем мире, и поддерживать музыкальные театры престижно. Власти делают вид, что что-то понимают в классической музыке. Нот не знают, вот и не лезут. Что же касается драматического искусства, то почему-то каждый считает, что он может дать совет, как нужно играть и что нужно ставить. Чиновники русским языком владеют, а раз так, считают себя вправе говорить «не так сели».

— Бесправие толкает на компромиссы с властью?

Крючкова: Конечно. Даже Георгию Александровичу Товстоногову приходилось ставить идеологически верные спектакли. Но он, кажется, был единственным главным режиссером — не членом партии, и у него была своя позиция. Я помню, Товстоногов после одного из указаний из Смольного положил заявление об уходе, и это заявление подписали. И забирать опасную бумагу ездил Кирилл Лавров. У Товстоногова спектакли были всегда остро-социальные.

— Но во все времена художники были барометром общественного настроения.

Крючкова: Увы, власти никогда к ним всерьез не прислушивались. Пушкину царь сказал: «Я сам буду вашим цензором». Он взял вольнодумца под свое крыло и под свою цензуру и пытался хоть как-то обезвредить поэта. Сталин любил театр, ходил во МХАТ. А на самом деле они и сейчас считают нас клоунами. Им надо, чтобы мы стояли рядом только потому, что нам верит народ. Вы посмотрите, что творится с Солженицыным. Приехал, шумно прошел от Владивостока до Москвы — сама Правда прибыла в Россию. И кто его сейчас слышит?

— Недавно Александр Исаевич нарушил молчание, дал телеинтервью, наша газета опубликовала этот материал.

Крючкова: Ну и что? Вот если бы по всей стране выключили остальные программы и дали всему народу услышать слово Солженицына. Вроде не затыкают, но его уже никто не слушает. А разве слушали Лихачева или Сахарова?

— В основе проекта реформы культуры как раз идеи Лихачева.

Крючкова: Документ так и не прошел. Зачем принимать закон, не несущий выгоду? У народного артиста России три тысячи рублей пенсия, а у временщиков во власти зарплата сто десять тысяч. Мы-то знаем, что, если их не будет, в стране ничего не изменится, а вот если не будет художников и творцов, некому будет воспитывать народ, сохранять его душу, человечность, нравственность. У меня спрашивают: «Что это вы ездите на непрестижном «уазике»? Я отвечаю: «Потому что я не воровка и не проститутка. Непрестижно ездить на ворованной машине «. Спрашивают: «А что ты сошьешь на свой юбилей?» Я отвечаю, что ничего не сошью, потому что сейчас у меня на новое платье нет денег.

— Почему бы вам, как Ольге Волковой, не перебраться в Москву окончательно? Там ваша школа, там среда, соответствующая вашей витальности, там аншлаги на ваших спектаклях. Честно говоря, ездить на работу из Петербурга не всякому под силу.

Крючкова: Я была бы рада работать за углом своего дома и получать за это деньги. Если бы это было возможно. Я люблю Петербург, в нем я обрела дом, в этом городе родились мои сыновья, с ним связаны дорогие воспоминания. Ленинградская, петербургская среда меня сформировала. Да, в Москве много денег, работы. Но жить я хочу в своем доме окнами на Фонтанку, с балкона которого виден купол Исаакиевского собора. Почему надо выдавливать из города хороших артистов, не давать им возможности здесь зарабатывать, жить, зачем лишать зрителя возможности видеть нас? Вы посмотрите, что творится, уезжают все! Ну это же нелепо.

— Словом, сопротивляетесь.

Крючкова: Ну почему я должна уезжать? Потому что кому-то не нравлюсь? Как говорил отец Бунина: «Я не червонец, чтобы всем нравиться». Хозяева города и к самому Петербургу относятся не любя, все хотят от него что-то урвать, вместо того чтобы это уникальное место на земле привести в порядок.

— Говорят, Товстоногов взял вас в БДТ не только за талант, ему понравилась ваша смелость.

Крючкова: Чувствую, мне пора браться за книгу, в которой нужно отделить байки от правды. О том, что я стала жить в городе на Неве, Товстоногову рассказал редактор Третьего творческого объединения Яков Рохлин. Раздался звонок, меня пригласили в знаменитый кабинет. Товстоногов спрашивает: «Мне сообщили, что вы хотите у меня работать. Это правда?» Я отвечаю: «Конечно, кто же не хочет у вас работать». И он предложил мне роль школьницы в спектакле «Фантазии Фарятьева», который ставил на малой экспериментальной сцене Сергей Юрьевич Юрский.

— Он же видел Нелли Ледневу в «Большой перемене».

Крючкова: И тут я встала, — а я всегда была большая, плечи широкие, мама и бабушка у меня поморки, — и говорю: «Вы посмотрите на меня, разве я похожа на школьницу?» Он говорит: «Нэт, нэ похожа, но там такая нужна». И предложил поработать на договоре три месяца. Мол, сыграю роль — возьмут, нет — расстанемся друзьями. Я согласилась. Потом он произносит: «А вы нэ могли бы показаться нашему худсовету?» Тут я сказала, что только что снялась в фильме по пьесе Александра Вампилова, и если худсовет БДТ хочет посмотреть, какая я артистка, я могу для них организовать специальный просмотр. Он сказал: «Нэт, этого дэлать нэ надо». Так возникла версия, что меня взяли по блату. Потом пошли роли, но я никого ради них не расталкивала. Просто я московская ученица, а Москва дает свободу! И я говорила коллегам: «Да что вы все такие испуганные?» Георгий Александрович как-то сказал Шимбаревич: «Ира, пачему она меня не боится?»

— Смелостью не Москва награждает, а родители. Ваш папа был майором СМЕРШа. Наверное, относился к вам, как к мальчишке. Кстати, почему вы до сих пор рассказываете, что он не имеет отношения к артисту Николаю Крючкову?

Крючкова: Потому что народ все равно убежден, что я дочь артиста, и мне звонят и пишут: «Вашего папу мы тоже очень любим». Нет, мой папа был суровым военным человеком, у нас в семье была военная дисциплина. Отсюда мой командный голос, отсюда не люблю лишних разговоров, не люблю повторять дважды, все записываю.

— Приятно вспоминать о том, что БДТ был театральным олимпом? Неужели его слава никогда не возродится?

Крючкова: Не хотелось бы так даже думать! А какие были мэтры! Наташа Тенякова говорила: «Ты для них внучка. Тебе повезло, они уже к тебе приставать не будут». Роскошные мужчины! Почему я об этом говорю? Потому что сейчас в театре очень мало мужчин. Если есть роль, проблема найти мужчину, какие-то все полумальчики! А в БДТ все были мужчинами, и они были моими партнерами, и с каждым из них я играла любовь.

— Вам нравится сравнение Михалкова любви с искусством?

Крючкова: Он абсолютно прав. Потому что искусство должно быть таким же обжигающим и чувственным, обладать той же степенью открытости и доверия, какая существует только между двумя голыми людьми в замкнутой комнате. Таким же должно быть существование между актером и режиссером во время репетиции. Иначе «ребенок», то есть спектакль, не родится. Георгий Александрович давал мне роли богатых, красивых, счастливых, легкомысленных и любвеобильных женщин и почему-то любил надевать на меня черный парик. Любопытно, что, когда я репетировала любовные сцены, он меня никогда не направлял. Вот начинаем репетировать любовную сцену, и Георгий Александрович замолкает. Мы видели, как горела его лампочка, как он, всхрапывая, курит очередную сигарету, и… тишина. Я училась у всех мэтров этой сцены. Училась у Натальи Теняковой, у Эмилии Анатольевны Поповой. Великолепен был Борисов. Блистателен Владислав Игнатьевич Стржельчик, такого больше нет. Олег Валерьиянович Басилашвили — это счастье, Вадим Александрович Медведев, Ленечка Неведомский, Лебедев, Николай Николаевич Трофимов, Юра Демич, — я перечисляю вам своих партнеров. И когда мне теперь говорят: «Ну почему тебе никто не нравится?», я отвечаю: «Понимаете, мне есть с кем сравнивать!»

— О театральной реформе задуматься удается? Или некогда, надо деньги зарабатывать?

Крючкова: То, что хотят ликвидировать репертуарный театр, страшно. Потому что та, с позволения сказать, драматургия, которая сейчас господствует на сцене, это непрофессионально, беспомощно, сленгово, сиюминутно.

— Сейчас в Петербурге модна машинерия.

Крючкова: Мне всегда интересно не «как», а «про что». Я посмотрела спектакль Саши Кладько, ученика Григория Козлова, который называется «По ту сторону смысла». Вот это настоящий театр, где от сцены не оторваться, где артисты не играют, а живут, и ты забываешь, что сидишь в зале. Настоящий театр — это то, что умеем мы и не умеет никто в мире. А мы зачем-то копируем Запад: «Смотрите, мы можем, как вы». Мне трюки на сцене неинтересны. И режиссура, которая сделана по принципу клипа. Тот же Серебряников с его «Сладкоголосой птицей юности». Но ей-богу, мне достаточно Марины Нееловой, мне не надо, чтобы за ней развешивали простыни, носили какие-то тазы. Мне не нужно, чтобы Нина Садур улучшала драматургию Уильямса. Клиповое сознание, желание развлечь зрителя и слушателя навязывается со всех экранов, из приемников, — певица поет, вокруг нее подтанцовка. Все это теперь и в театре. Или Гришковец со своими разговорами на кухне: «Я сегодня проснулся, у меня зачесалось левое ухо, я вышел на кухню, почесал правую ногу, поставил кофейник, сварил себе кофе…» Честное слово, убого. Это не драматургия, это не театр, отчего кричат «браво!»?

— Термин «антреприза» стал пугалом. Тем не менее вы играете много антрепризных спектаклей.

Крючкова: С одной стороны, да, пугалом, с другой — зритель туда валит. Потому что собирают звездные имена. Но даже в антрепризе актер Иванов должен не просто ходить по сцене, мол, кушайте меня, вот он я, — а публика за это платит деньги. Антреприза антрепризе рознь. Я, простите, играю Елизавету Тюдор! По замечательной пьесе Разумовской «Ваша сестра и пленница». Это спектакль, который бы сделал честь любой сцене любого репертуарного театра.

— А принимаете предложения ради заработка?

Крючкова: Ну конечно, ведь мне надо кормить семью. Я никого из артистов не осуждаю, боже упаси. Мы ничего не умеем делать кроме как выходить на сцену. Чем мы еще можем зарабатывать? Не на панель же в нашем возрасте идти?

— Режиссеры в вас видят в основном удачливую, богатую, любвеобильную героиню, а где драма, трагедия, глубина, мощные пласты чувств?

Крючкова: Я все это играю, но в Москве. В Петербурге я играю свою любимую роль в спектакле моего Театра-студии.

— Есть ли роль, о которой вы мечтаете?

Крючкова: Королевы Лир! (смеется). Если бы я была мужчиной, я бы сыграла Лира.

— Пока же самая сильная и ужасная ваша героиня — Лени Рифеншталь. Газеты после премьеры «Марлени» написали «Крючкова — подруга Гитлера». Как вы это перенесли?

Крючкова: Это просто PR-акция. Все ринулись смотреть. Я-то убеждена, что Лени интересовало творчество и она, как миллионы немцев, не представляла себе, что таит нацизм. В Интернете я видела фотографию искаженного ужасом лица Рифеншталь, стоящей за спинами солдат, расстреливающих безоружных людей. Она сразу все бросила и уехала из страны. За что Геббельс выслал на Восточный фронт ее брата, где тот погиб. Правда, живя в Испании, Лени снимала свою «Долину». Но давайте сравним ее действия с нашими властителями умов. Кто автор книги «Беломорско-Балтийский канал»? Так что же теперь, эти имена вычеркивать из истории советской литературы? Они же тоже все кланялись власти. А Пырьев, а Александров, а «Ленин в Октябре»? Ну давайте не будем подавать им руки! Для меня важно, что Лени — гениальный оператор, человек, рождающий идеи. Она была первой женщиной-оператором, придумавшей пленку, которая может снимать в темноте. Она применяла такой метод, как съемка большим количеством камер, до нее этого не было.

— Да, тридцать восемь камер снимали Гитлера.

Крючкова: Она гениальный режиссер. Если бы она сняла фильм про «Гринпис», все бы записались в экологи. Но время было такое, что ей довелось снять «Триумф воли». Много раз в жизни ее предавали, но она не была расчетливым человеком. В отличие от Марлен Дитрих, которую все считают однозначно положительной. Между тем, замужняя фрау Марлен, снимаясь «Голубом ангеле» у Штернберга, стала его всячески обхаживать. Штернберг звал в Голливуд Рифеншталь, но она не поехала, так как любила другого человека. А Дитрих уехала.

— По пьесе они подруги?

Крючкова: Они не подруги! Они связаны общей биографией, им от этого никуда не деться. Одной 99, другой 98 лет, при гипотетической встрече в ночь смерти Дитрих они понимают друг друга с полуслова. И обе способны снять новый шедевр.

— Сколько времени живет спектакль «Марлени»?

Крючкова: Уже три года.

— Вам есть кому передавать приобретенное мастерство, духовную наполненность — ребятам из собственного театра-студии. Ваш спектакль «Домой!» по пьесе Людмилы Разумовской ценят взрослые и, самое главное, подростки.

Крючкова: У нас есть и другие хорошие спектакли, например, «Блаженный остров». А за спектакль «Прекрасен, чуден божий свет» я получила приз за лучшую женскую роль на первом всероссийском конкурсе антрепризных спектаклей. Председателем жюри был Донатас Банионис, в жюри были Зинаида Шарко, Валентина Талызина. Я этим призом горжусь, это значит, что иду в нужном направлении, что не нужно показывать голые части тела, что со зрителем нужно разговаривать на равных, уважительно, на основе хорошей драматургии. Сейчас мы делаем с ребятами «Лисистрату» Аристофана, к счастью, комитет по культуре финансово помогает. Мы ведь как ставим? Таскаем в театр свои вещи из дома, одели-обули артистов. Мой муж Саша декорации сам делает. Но вот нам официально помог комитет, выделил часть денег на оформление спектакля: на декорации, костюмы, бутафорию и запись музыки. Но ведь нужны же деньги еще и на концертмейстера, на балетмейстера, на афиши, буклеты. Сто афиш — двенадцать тысяч рублей.

— У вас даже интонация меняется, когда вы такие речи произносите. Как вы себя чувствуете в роли администратора и режиссера?

Крючкова: Лучше всего я чувствую себя в роли артистки. Потому что гораздо меньше ответственности. А здесь огромная ответственность за людей, которым надо дать работу, зарплату.

— Не жалеете, что не обучались на режиссерских курсах?

Крючкова: А что я делала, работая у Товстоногова? У него можно было при желании научиться всему. Но мне неинтересно придумывать трюки: вот здесь дым пойдет, там полетит петарда. Это прекрасно умеют делать режиссеры массовых зрелищ. Мне интереснее, что происходит с человеком и между людьми. Сказать, что у меня есть постановочный талант, не могу.

— Но командовать любите.

Крючкова: Что значит «любите»? Режиссер должен быть диктатором, я другого не признаю. У нас была история, когда мы репетировали один спектакль, и осветители распоясались. Собрались четыре немолодых народных артиста, работаем, а на нас то свет не могут точно направить, то слайды включить забыли, то еще что-то. Режиссер у нас очень интеллигентный, он ругаться не умеет. Я терпела-терпела, а потом вышла на авансцену и сказала им все по-русски. Вы даже не представляете, как резко изменился персонал. Сразу собрались, сразу стали работать по-другому. Режиссер меня поблагодарил, а я ему говорю: «Это должны были сделать вы». Я не люблю командовать. Но если корабль идет ко дну и мечутся растерявшиеся люди, я вынуждена становиться на капитанский мостик. Я была бы счастлива, если бы проблемы за меня решал кто-то другой. Но поверьте, даже Юра Векслер, с которым мы прожили четырнадцать лет и который всегда казался суперменом на «Ленфильме», дома ничего не решал. Решения принимала я.

— Быть слабой непозволительная роскошь.

Крючкова: Это действительно роскошь. Мы не рождаемся сильными женщинами, нас такими делает жизнь.

Наталья Шергина, Санкт-Петербург

Дата публикации 22 июня 2005 г.

«Российская газета»