В почте нашей рубрики есть письма-отклики, письма-воспоминания, свидетельства очевидцев, интересные документы военного времени.

Вот письмо из Одессы, от нашей землячки, ветерана труда, учительницы Альфии Шайхулловны Шафигуллиной.

Когда началась война, мне было пятнадцать лет

Суровая необходимость обеспечить фронт и тыл продовольствием с первых дней войны легла на плечи сельчан, в том числе на детей и подростков. Нас, камышлинских школьников, отправили на колхозные поля. Мои сестры Фануза и Фания, наша подружка Нагыймя Салахова, соседки Хаят Магдиева, Фагимя Бадретдинова, став одним звеном, пололи в колхозе «Яна турмыш» («Новая жизнь») посевы проса, картофеля, овощей, складировали сено, собирали скошенный лобогрейкой подсолнух для силоса на корм колхозному скоту. Подошла жатва – вязали в снопы рожь и пшеницу. Исполосованные сухими, жгучими стеблями, израненные в кровь руки к вечеру отекали до плеч, а по ночам так стонали и ныли, что не забыть мне эту боль и поныне…

Работали от зари до зари. А еда была – хлеб с водой. Бригаде выдавали в день на человека по 500 г хлеба. У кого-то еще были свои пара картофелин или катык (кислое молоко) из домашнего «снятого» молока (сметану и масло сдавали государству в уплату налога).

Некоторых из наших друзей забрали в Куйбышев, в школы ФЗО. Моя одноклассница Камиля Галиуллина попала в тот набор. На заводе они одновременно и работали за взрослых, и учились. Жили впроголодь. Не выдержав голода, Камиля решила съездить домой, запастись какой-никакой едой. В Камышле ее арестовали и, осудив как дезертира, посадили в тюрьму. Вышла она оттуда очень больным человеком. Это и стало причиной безвременной ее кончины…

Не прекращали мы работать в колхозе и став студентами Ульяновского татарского педагогического училища, эвакуированного с началом войны в Камышлу. Вместе со своими преподавателями мы с утра до ночи были заняты на молотьбе. Намолотое зерно в огромных железных коробах таскали в амбары. Для нас, плохо одетых, ослабленных недоеданием подростков работа была невероятно тяжелой. Помню, зимой студентка первого курса Нурия Габунова застудила на этих работах легкие и умерла.

Не забыть мне никогда и такое. Однажды мы с утра до позднего вечера молотили подсолнух. Возвращаемся в деревню, а на дороге нам наперерез тарантас, запряженный рысаком: а в нем сам председатель колхоза Хайров. Спешился и стал нас обыскивать. Вывернул карманы, вытряхнул на землю пару горстей семечек и, бесцеремонно расстегнув наши пальтишки, полез в карманы платьев… Мы застыли, словно от пощечины. Унижение было таким горьким, что я до дома не могла справиться со слезами. Помню, как мама, выслушав меня, разговаривала с председателем райисполкома Фатыйх абый Тарзеевым (мы были соседями). Больше подобного не случалось.

Когда возобновились занятия, стали трудиться в колхозе по выходным: добирали оставшийся в поле неубранным подсолнечник, молотили хлеб, ходили по дворам, собирая золу. Даже после выпускных экзаменов наш курс две недели заготавливал в лесу дрова. И сегодня, вспоминая об этом, диву даюсь, как нам, вечно полуголодным, удавалось справляться с толстыми, тяжеленными бревнами? Как не покалечились, не поубивались?

С самого раннего детства я мечтала стать врачом. Война перечеркнула мои планы. Правда, осенью 1942-го мы с подругой Хажар Каримовой (теперь Абдразаковой) и Сагидой Зариповой (Мударисовой) все-таки стали студентками Уфимского медицинского института. Известно, что это было за время. Под Сталинградом в жестоких боях решалась судьба страны. Всю дорогу до Уфы нам навстречу шли и шли военные эшелоны. На открытых платформах – покрытая брезентом боевая техника. Из окон и открытых дверей товарняков молоденькие солдаты, улыбаясь, махали руками, приветствуя наш гражданский состав. Мы догадывались, что они едут в пекло, но что каждая пядь той земли будет полита их кровью, о неисчислимых жертвах Сталинграда узнали много позже…

В Уфе студентам выдавали хлебные карточки. Чтобы получить по ним 400 граммов хлеба, приходилось ежедневно стоять часами в огромных очередях под осенними дождями и ветрами. Бывало и так: простоишь, промерзнешь и возвращаешься ни с чем. Хлеба не всегда на всех хватало.

Учебные аудитории и общежития института не отапливались – ни умыться, ни постирать, ни высушить одежду. В каждой комнате – до 30 студентов. «Дочка, я тебе ничем помочь не могу, — написала мне мама. – А в таких условиях и туберкулезом заболеть недолго. Возвращайся». И вот мы все трое, оставив учебу, вынуждены были вернуться домой.

Подружка моя Хажар на следующий год поступила в Куйбышевский медицинский институт. Окончив его, долгие годы работала в Камышлинской районной больнице. Врач высшей категории, внимательный, участливый человек, она много доброго сделала людям…

А я в ноябре 1942-го пришла в Балыклинскую школу (Камышлинского района Куйбышевской области) преподавателем русского языка и истории. Мне было тогда шестнадцать лет…

Балыклинская школа

Нелегко юному человеку начинать самостоятельную жизнь, делать первые шаги в профессии в чужедальней стороне, в незнакомой среде. Особенно, если это – годы войны, а профессия твоя – учитель. Методику преподавания освоить было не так трудно, этому нас учили в педучилище. Много сложнее другое: понять каждого отдельного ученика, его духовный мир, интересы, суметь найти для него одного в нужный час нужное слово. Вместе с родителями, сделав их своими союзниками, увлечь ребенка желанием учиться, любить книгу…

Так мы понимали свой учительский долг, неотделимый от воспитания достойного человека. Ни голод, ни холод, ни похоронки, ни мизерная зарплата – ничто не снимало с нас этих обязанностей. Создание в классе атмосферы дружбы, взаимопомощи, творчества было для нас тогда не только профессиональным требованием, но и гражданским.

Примером в этом для меня и сестер была наша мама-учительница, а в Балыклинской школе с первого дня — Менаваря апа Ахметова и приехавшая из Куйбышева Гульжиган Миннебаева (Камалова). Их добрые уроки мне не забыть, как и тепло семьи Амины Фархетдиновой – она всегда старалась помочь мне и поддержать.

В те годы труд учителя не ограничивался учебными занятиями, внеклассной работой с отстающими. Каждое воскресенье или в будние дни в ночную смену наш коллектив посылали на помощь колхозникам. В основном на молотьбу.

У мамы кроме нас с сестрой Фанузой, которая тоже заканчивала педучилище, на руках были еще две дочери-школьницы. Работая в две смены, не зная ни сна, ни отдыха (как депутат райсовета она вела и большую общественную работу), ей удалось справить нам, старшим, пальто и валенки (учителя ведь!). Я так дорожила темно-синим своим пальто с котиковым воротничком, так берегла его…

Поэтому как-то раз в непогожий день не пошла на молотьбу. Пожалела свою обновку, на смену же ничего другого не было. Утром меня вызвали на комсомольское собрание: «Если пропустишь еще раз, исключим из комсомола». Понятно, что бывает с выходной одеждой, когда всю ночь таскаешь по полю к комбайну снопы, выдергивая их из смерзшихся скирд… К этой потере прибавилась еще одна – бабушка-хозяйка сослепу сожгла положенные в печь для сушки новые мои валенки. Если вспомнить, что зарплаты моей – 600 рублей – хватало только на то, чтобы купить пуд картошки, можно представить, какой помощницей была я для мамы. Но как бы тяжело ей ни приходилось, мы не слышали от нее ни слова упрека. Не очень щедрая на ласку, она всегда и во всем старалась нам помочь, чем могла, поддерживала нас.

Никогда не изгладятся и другие воспоминания военного времени: подписка на государственные займы, сбор средств на строительство танковых колонн, авиаэскадрилий… По домам для проведения разъяснительной работы или вызова «должников» в сельсовет посылали учителей.

Сейчас многие не представляют себе, чего стоил людям взнос в фонд Обороны. А мы, учителя военного времени, хорошо знаем, как это было. Люди буквально отрывали от себя и полуголодных своих ребятишек последние копейки в очередной фонд победы. Сколько слез нам доводилось видеть, сколько горьких-горьких слов услышать…

В мае 1943 года я по заданию сельсовета пришла к одной колхознице. На завалинке греются на весеннем солнышке двое голеньких ребятишек трех и пяти лет. Ноги у обоих – безобразно кривые, огромные животы. Услышав, за чем ее зовут в сельсовет, женщина зарыдала в голос:

— Ну, посмотри на моих детей! У обоих – рахит, до сих пор не могут ходить. Мне ведь даже моих больных кровиночек досыта накормить нечем! – плакала она. Глядя на этих несчастных детей, я тоже не могла удержаться от слез…

Десятилетия прошли, но не забыть мне, не вычеркнуть из памяти глаза этих маленьких страдальцев, которых обездолила война, сделала инвалидами. Не забыть, с каким обреченным терпением поджидали летними вечерами своих мам такие же голодные ребятишки. Молча ждали, когда принесенные с поля несколько горстей зерна мамки их размельчат на ручной мельнице, чтобы сделать подобие киселя…

У школьников тогда не было ни учебников, ни карандашей, ни чернил. Чернила дети делали из сажи, а писали между строк старых книг. И все-таки во время экзаменов большинство показывали хорошие знания — получали четверки и пятерки!

Какой бы тяжелой ни была жизнь, душа человека всегда стремится к высокому – к красоте, искусству. Потому, наверное, что красота и искусство, словно родительская ласка, утоляют боль, дают сердцу отдых, радость и силы. И сейчас помню, словно это было вчера, как готовились мы с пятиклассниками к встрече Нового года. Как разучивали песни, стихи и танцы, делали своими руками елочные украшения, как в холодном нетопленном клубе наряжали ими елку. И как весело было плясать и водить вокруг нее хороводы, как сияли глаза малышей, когда им вручали новогодний подарок — ими же сделанные игрушки…

Преклоняюсь перед учителями военных лет. В нечеловеческих условиях фронтового тыла они давали детям надежные, крепкие знания, отогревали их теплом собственной души. С признательностью думаю обо всех тех, чьи детские, школьные годы пришлись на войну. Их стремление к учебе, к знаниям, достойны уважения потомков!

Альфия Шафигуллина

с. Камышла – г. Одесса.