(МК). …Тогда дома Алексей сел в прихожей, открыл чемодан, вытащил оттуда шесть подаренных на Олимпиаде Чебурашек. Сын потрогал каждого Чебурашку и в восторге принялся ползать по папе, которого так давно не было дома. Немов же старший, не выходя из прихожей, вдруг сказал: “Простите меня за то, что я не привез вам ни одной медали!” — “Папочка, тебе не дали медаль, да, не дали?” — продолжал допытываться малыш в то время, как семья вбирала в себя всю боль и слезы несправедливо порушенных надежд долгого четырехлетия.

     Он постеснялся рассказать об этом в интервью сам. Потому что мужчина, вернувшийся после сражений, должен быть победителем. Рассказали близкие, для которых он мужчина, вернувшийся победителем.

     — Да.

     — Никогда не было сожаления, что не служили в армии?

     — Я по-своему служил. И не легче, чем в армии. А самой армии я, как и многие, боялся: дедовщина, несправедливость… Может, это тоже повлияло на то, что в спорт я просто вцепился. Мама опять же: “Служу Советскому Союзу!” насмотрится — и чуть ли не в слезы: а-а, заберут тебя!

     — А у вас в гимнастике дедовщина есть?

     — Нет.

     — Почему? И там и там — мужской коллектив.

     — Я когда в сборную пришел, все перекрывало только одно: уважение к старшим, к их заслугам. Сейчас, правда, такого нет. Молодежь другая совершенно. Каждый сам себе режиссер. Еще никем не стали, но петухами ходят.

     — Так, может, и поучить не грех?

     — Да сложно сказать: все же тренируются ребята и, слава богу, не на улице шатаются. Хотя с двумя такими “режиссерами” на Олимпиаде пришлось столкнуться. Предупреждали их, предупреждали, а потом мы с массажистом пришли…

     — Без сломанных ребер обошлось?

     — “Буду бить аккуратно, но сильно…” Смеюсь, конечно, но там не смешно, а стыдно было. Эти двое достали просто. Они попали в Афины и считали, что все, короли: им и на выступление было наплевать, и на окружающих — на все!

     — Подействовало?

     — Чуток встряхнулись, а потом все то же самое началось.

     — Алексей, вы ушли из большого спорта? Скажите “нет”…

     — А я сам еще не знаю. Скорее всего — да. Если говорить о шоу, то точно еще появлюсь там, и на показательных тоже, а вот что касается крупных соревнований — скорее всего нет. Скорее всего.

     — Судя по нерешительному ответу, шанс увидеть вас на больших турнирах все же остается?

     — Ну, минимальный очень.

     — От чего зависит?

     — М-м-м… Тренироваться буду обязательно. А соревнования — правила опять изменились. Они усложнились еще больше. И теперь такую сложность надо набирать — мама, не горюй, называется. Я уже и так набирал, набирал на перекладине — и все равно для медали не хватило. А сейчас даже и не знаю, что делать-то надо, чтобы победить…

     — Заметьте, это не я произнесла первой слово “перекладина”…

     — Да что уж там, спрашивайте…

     — Что было на Олимпиаде — все видели. А что было до Игр?

     — Очень тяжело было на самом деле. На меня так надавил главный тренер… У нас до старта были контрольные модельные тренировки, и я там выложился по полной программе, чтобы меня взяли в команду.

     — Почему это место надо было завоевывать?

     — Для меня эта ситуация тоже была не очень понятной. Потому что я вроде никогда никого не подводил. А тут какая-то боязнь, что я буду не в форме, что могу команду завалить и…

     — Но вы же капитан. Разве такие победы, как в Сиднее, бывают случайны?

     — А-а-а. Да, я тогда ребятам сказал: все забываем, что было, снаряд отработали, идем дальше. Когда я выступал последним, решался вопрос, третье или четвертое место у нас будет. Сделал все — и у-а-а-а: радости полные штаны.

     — Полные штаны у всех были. Так почему перед Афинами вдруг появились сомнения?

     — Ну, не знаю… Мы на эту тему с главным тренером не разговаривали. И все старты я прошел замечательно, и выступил хорошо, может, правда, сил слишком много перед Олимпиадой потратил.

     — Вы говорили, что, возможно, Афины и не станут последней Олимпиадой в вашей карьере. И все же давило, что эти Игры могут быть финалом?

     — Говорил, хотя, если честно, в глубине души я понимал, что все. Но это не давило, потому что при настрое на борьбу мысли чужие уходят. Ведь если начнешь задумываться над такими философскими вещами, результатов не будет. Надо думать о том, как сделать свою работу правильно.

     — Тот, кто умеет хорошо работать, обычно отличается и обостренным чувством вины, когда что-то получилось не так. Если отбросить гудящий от возмущения зал и судейскую несправедливость и взять голый результат — отсутствие медали, чувство вины захлестывало?

     — Нет, я знал, что я сделал лучшее упражнение на перекладине. Конечно, можно было еще и в конце намертво встать, чтобы уже без вопросов было — к самому себе, но на тот момент я был лучшим. Я не наглец, но мне хочется именно так сказать.

     — В подобной ситуации женщину я бы спросила: плакали? А вас не знаю даже, как и спросить…

     — После судейской оценки я понял: все. Можно отдыхать. И только одна мысль была: как же так, еще не бывало, чтобы с Олимпийских игр я без медали возвращался! Вот тут я как-то очень сильно огорчился. А как я дома жене, детям, маме скажу, что я вот так… А потом, когда зрители гудеть начали, у меня даже как-то отлегло от сердца, думаю: ну все нормально, не стыдно. Спасибо им. И даже не переживал особенно, потому что все понятно было.

     — Не может быть.

     — Да и внутри ничего не осталось. Я когда пришел в деревню, у меня ключей от дома не оказалось, и я к Сашке Москаленко (олимпийский чемпион по прыжкам на батуте. — И.С.) зашел. Он молча стакан налил, я выпил. В тишине. Чего там говорить?

     — Почувствовали стакан-то?

     — Да фиг его знает. А вот Сашкино молчание в такой момент — эта солидарность — дорогого стоит.

     — Самое страшное было, наверное, потом, когда все подходили и говорили, что медаль у вас просто отняли?

     — Да-да. Потому что вроде хотят поддержать, а ты не знаешь, что сказать: спасибо, ну, так вот получилось…

     — Вы смотрели повтор выступления?

     — Да один раз, хотел посмотреть, где ошибку допустил. А то, что в зале творилось, — много раз видел, крутили ведь без остановки. Да я и так бушующий зал не забуду, трудно было спокойствие сохранять, когда люди так отчаянно за тебя боролись. Ко мне потом столько раз на улице подходили: “Леш, ты лучший, а они сволочи…” Или хлопали по плечу: “Немо, Немо…” Ну, что еще могут сказать? Все по-своему оценивали: кто сдержанно, кто отчаянно. Несправедливость как-то объединила зрителей, даже возрастные категории стерлись.

     — Вам в Москве потом альтернативную медаль не дали?

     — Нет.

     — А деньги от Олимпийского комитета? Тоже вроде были такие планы?

     — Нет.

     — Спортивный век недолог, Игры — это еще и способ заработать…

     — Ну, я думаю, меня никто не бросит. И я никого не брошу.

     — А почему вы здесь?

     — В смысле — почему не уезжаю куда-нибудь в Америку? А мне у нас нравится. Вот Валера Люкин (известный советский гимнаст, ныне тренер американской гимнастки Паттерсон, обыгравшей в Афинах Светлану Хоркину. — И.С.) приезжал недавно. Живет там очень хорошо, но он был один, когда уезжал, никого здесь не осталось. Все прошло безболезненно.

     — Рвать корни не готовы?

     — Нет. Можно мотаться, конечно, туда-сюда, но что это за жизнь?

     — Но вы могли бы вообще работать на чужую страну? Вырастить на нашу голову еще какую-нибудь Паттерсон?

     — Нет, я в порядке себя здесь чувствую. И почему-то очень привязан к России. Не знаю, что со мной такое?

     — Вам часто жмут руку всякие ответственные люди. Близость к власти греет?

     — Для меня это очень приятно. Я понимаю, что это оценка, что все видели, что я сделал, и все прекрасно понимают, каких трудов стоит медаль. Мы достигаем пьедестала, но это работа не одного-двух лет, это пахота на протяжении десятилетий, и не факт, что вознаграждена она будет “золотом”, что ты выиграешь.

     — Со стороны большой спорт для многих — это бесконечный кошмар. А как вам внутри этого кошмара?

     — Нужно себя в чем-то истязать, чтобы получился результат. В любой работе. Ограничивать себя, не давать воли эмоциям. Если ты себя не прижмешь в жизни, ничего не получишь.

     — Служили три товарища: Алексей Немов, Иван Иванков и Дмитрий Карбаненко. Три друга, три талантливых гимнаста. Жизнь разбросала вас по разным сборным: Ваня — в Белоруссии, Дима — во Франции, но все вы отличаетесь спортивным долголетием.

     — Да, они еще кувыркаются пока. Не знаю, может быть, это страх жизни без спорта?

     — А что, другим не страшно?

     — Не знаю, просто, мне кажется, мы стараемся оттянуть уход, чтобы дождаться момента: вот сейчас уже можно. Есть другая работа, и есть возможность жить достойно без гимнастики.

     — Вот наш замечательный прыгун в воду Дмитрий Саутин заявил о своем уходе из спорта, а сейчас вернулся, сказав очень жестко: я не смог найти, чем могу заняться в жизни.

     — Вот и я сейчас в поисках, постоянно об этом думаю.

     — Подо что у вас руки, кроме гимнастических снарядов, заточены? Знаете, как заработать миллион?

     — Нет.

     — А как украсть?

     — Тем более нет. Это все зависимость. Хочется помогать спорту и быть независимым и финансово, и морально. Хотя бы просто своим существованием пропагандировать спорт, детский спорт. Чтобы любой мальчишка знал, примитивно говоря, что такое кувырок. Конечно, работа какая-то ведется, но все равно, думаю, ни один олимпийский чемпион — ни, например, Попов с Саутиным, ни я — дела не испортят.

     — Вы видите себя в официальных спортивных структурах?

     — Я еще не готов к такой работе. Нужны знания какие-то, ходов и выходов хотя бы, я не хочу торопиться с решением. Чтобы потом не делать, как в известном фильме: к-у-у!

     — Вас не увидеть в светских новостях… Почему гимнасты какие-то нетусовочные?

     — Наверное, это связано с материальной стороной. Когда мы в 96-м году получили по 50 тысяч после Олимпиады и были молодые, неженатые, по двадцать лет, то и ночная жизнь без нас не обходилась.

     — Долгое время вся страна начинала утро вместе с Немовым — вы улыбались с молочного пакета. Сейчас там незнакомые люди. Контракты после Олимпиады остались?

     — Да, с “Рибоком”, я им очень благодарен, вот и все пока… Но надо и самому что-то делать. Я президент фитнес-конвенции, вот сейчас в Москве устраивали соревнования по спортивной гимнастике для детишек и взрослых. Это маленькое дело, но с чего-то нужно начинать. Есть мысли о создании школ по гимнастике, не только в Москве, но и в регионах. Были в Краснодаре с Сашей Москаленко — встречались и разговаривали с губернатором.

     — А Москаленко ушел из спорта?

     — Ушел. Но он — как и я, или я — как и он: что касается сальто назад, то на сцене это сделаем еще не раз.

     — Но думая о будущем?..

     — А мозги всегда должны быть при деле. Ведь спорт — это не только талант. Ты будешь без мозгов и на одном таланте что-то делать — ничего не выйдет. На самом деле про меня тренер всегда говорил: ты не талантливый, ты способный. И это правильно. Талантливыми были, например, Билозерчев, Щербо… А я — способный.

     — Неужели всего лишь способности позволили стать неоднократным олимпийским чемпионом? Да еще и абсолютным чемпионом Игр? Думаю, с вашей самооценкой можно поспорить.

     — Ну, не важно, я о другом. Какой-то элемент разучиваешь, начинаешь думать: если я руку туда поставлю, а ногу сюда… Спортсмену мозги просто необходимы. А борьбу представьте — это же борьба интеллекта: как обмануть? Или у нас: как понравиться судьям?

     — И как же?

     — А фиг его знает. Я никогда с ними не скандалил, потому что прекрасно знал, что только начнешь — тебя просто размажут. Почему с Щербо так получилось в 96-м? Ах, ты скандалишь? Получи четыре бронзовые награды! И хоть что делай!

     — Вы на примере Щербо это поняли, когда он с вами рядом еще в Атланте матерился прямо в экран? Или сами обожглись?

     — Я просто скандалы не люблю. Вообще. Бывает, конечно, всякое, но чаще — ухожу в себя.

     — Если бы вас оставили один на один с очень перспективным гимнастом, что бы вы ему сказали в первую очередь? “Береги ноги-руки, Сеня”?..

     — Самое главное — стараться выкладываться там, где надо. Спортивная жизнь — это ведь как зажигалка: бензин кончается, его нужно израсходовать так, чтобы в нужное время огонь был большой. На мелких стартах выступать достойно, но без амбиций. А вот на мире, Олимпиаде…

     — Чего нельзя ни в коем случае?

     — Допускать разгильдяйства. Надо постоянно думать: а что завтра? Если примитивно: ты сегодня надрался в выходной, а завтра у тебя важная тренировка.

     — Звездной болезни надо бояться?

     — Я всегда ее боялся. Даже иногда Аркаев на тренировках прикрикнет: чего, звездой себя почувствовал? И я сразу как-то тушевался: да какая я звезда?

     — Почему вы не идете в тренеры?

     — Я как представил себе: с утра до вечера в зале… Уже за эти годы наелся.

     — А судейство?

     — После таких-то стартов веселых? Хотя новый главный тренер Родионенко видит для меня как раз этот путь — в международное судейство. Но не нравится мне это дело.

     — Вы хотели бы избавиться от каких-нибудь воспоминаний?

     — Я считаю, что мне в спорте так повезло: все, что можно и нельзя, я выиграл. И что-то выкидывать я не могу.

     — Разве победное везение бывает?

     — Три Олимпиады — это разве не везение?

     — Нет, это ваш труд.

     — Да, но все равно все должно было совпасть: форма, судьи…

     — После Афин был какой-нибудь разговор с судьями? Вы их знаете вообще?

     — После нет. А до один итальянец мне сказал: если свои перелеты сделаешь, ты выиграл. Соврал.

     — Хотите не хотите, придется идти во власть…

     — Ну все, Ира, я пошел вещички собирать…

     — Как избежать заносчивости?

     — Быть самим собой.

     — А если внутри бродит?

     — Давить. Меня один наш спросил: “Леш, тебе за что орден Мужества вручили, после какой Олимпиады? Ты знаешь, я вот тоже хочу”. Ничего себе, думаю, вот это мысли!

     — Атрибуты славы есть? Вон Кафельников, например, на личном самолете летает. Понимаю, что доходы в гимнастике и теннисе разные…

     — Нужно выглядеть хорошо, одеваться, желательно, чтобы хорошая машина была, квартира. На данный момент меня устраивает все.

     — Самолет не хотите?

     — Я бы с удовольствием научился летать. В воздух тянет. Недавно в кабину пилота пригласили на взлете — классное ощущение.

     — Есть заноза: что-то не доделал?

     — Не выиграл чемпионат мира в абсолютном первенстве. Да нет, нет… Грех говорить даже. Я после Олимпиады-2000 был награжден как лучший атлет планеты. Через федерацию пришло приглашение: вы в числе номинантов на премию спортивный “Оскар”. Это было так неожиданно, я даже обалдел. Пригласили в Лондон с семьей. Пришлось для начала искать смокинг. Приезжаем в Лондон, масса звезд, начиная от агента 007 до Мохаммеда Али. Для меня это было сплошное восхищение: каждый проходит, и каждый — звезда. Как в фильме, попал в фильм. И вот номинация лучшего спортсмена планеты, объявляют меня — а на английском ни черта не знаю: спасибо, спасибо, на плечо себе “Оскара” положил и пошел.

     — А что — тяжелый, что ли?

     — Одиннадцать килограммов. В контейнере везли, причем на таможне документ не проходил, надо было каждый раз открывать и показывать. Знаете, я думал, что это будет как-то освещаться у нас: не то что за себя порадоваться хотел — за страну многие бы испытали чувство гордости.

     — Чувство патриотизма у вас врожденное или взращенное в боях?

     — Это мама моя. Она так воспитывала. Больше нечего сказать. Нет, такого, чтобы “дум-дум-дум” — вставал и ложился под гимн, не было. Я восприимчивый просто очень. Чувство Родины мама мне смогла без долбежки передать, на эмоциях.

     — А вам своих коллег когда-нибудь жалко было? На эмоциях?

     — Женьку Шибаева, который погиб. Обидно, когда травмы кто-то получает. А когда сами себя гробят… Воропаев, например: наркотики, пьянка, тюрьма… Он вышел давно уже, но никто не знает, где он и что. Было ведь разное на Круглом, баловались ребята, траву курили, аж дым стоял в коридорах. Но кого-то это затянуло, кого-то нет. Попробовать — все понятно. Но сборная страны… Одно дело выпить — разряжаться все равно надо. Но когда в систему входит… Страдает же гимнастика: нет концентрации, значит, есть травмы, это несерьезно просто. Но было такое время. Ломка страны, вседозволенность. Сейчас уже по-другому все.

     — Только тренировочный процесс все тот же.

     — Да. Но у меня теперь защита есть. Перед Олимпиадой мы с моим тренером Евгением Николко на одной тренировке ругаться начали. Скандал уже такой неслабый назревал. У меня что-то не получалось, думаю: сейчас что-нибудь тренер скажет — все, взорвусь! И тут он: “Леш, ну давай еще попробуй, чего ты?” И я встал уже в такую позу угрожающую… А жена с сыном тоже в зале были, и Алешка вдруг оказался между нами: “Не надо кричать на моего папу! Он не хочет!” А народ уже притих вокруг, думает: какая развязка будет? Ну а тут все засмеялись с облегчением, спас ситуацию ребенок.

     — Алексей, вы романтик?

     — Я думаю, да. С большой дороги. Хотя, честно говоря, давно я ничего такого не делал. А знаете, как здорово позвонить домой, наплести с три короба: покупаю билеты, вылетаю завтра, — а самому стоять уже за дверью с цветами…

Московский Комсомолец

от 11.06.2005

Ирина СТЕПАНЦЕВА.

Московский Комсомолец