В конце 1980-х годов в тогдашнем СССР в дни, когда поступал в продажу журнал «Огонек», у киосков «Союзпечати» выстраивались огромные очереди. Экземпляры издания передавались из рук в руки, пока не зачитывались до дыр. Главным редактором того, перестроечного «Огонька» был Виталий Коротич. Он поделился с bbcrussian.com своими воспоминаниями о горбачевской эпохе и ее героях, а также тревогами о настоящем и будущем России. С ним беседовал Артем Кречетников. >>>

Би-би-си: На днях в Москве прошел митинг в защиту свободы СМИ. Думали ли вы, когда редактировали «Огонек», что почти 20 лет спустя ее все еще нужно будет защищать?

Виталий Коротич: Меня печалит другое — сколь немногим в России сегодня нужна свобода СМИ.

А чему удивляться? Какой смысл в свободе печати, если публикации не имеют последствий?

Пресса существует вместе с независимой законодательной властью, судом, институтом парламентских расследований. Нужно гражданское общество с демократическими институтами, одним из которых является свободная пресса, но не свободная пресса сама по себе.

Недавно «Московский комсомолец» выдвинул совершенно ужасные обвинения против [бывшего министра атомной промышленности Евгения] Адамова. В нормальной стране после этого либо Адамов должен был бы надолго сесть, либо газета — заплатить громадный штраф. У нас не случится ничего. Российская журналистика — это электростанция, к которой не подведены провода.

Вся Москва к Новому году уставлена пластмассовыми елками, которые по чистой случайности выпускает фабрика, принадлежащая жене мэра.

У супруги министра угоняют джип «Лексус». Его зарплата — примерно три тысячи долларов в месяц. Откуда машина за 60 тысяч?

В Америке я увидел государство, которое контролируется населением и насквозь прозрачно. Там почти невозможно что-то украсть. А в России советская власть никуда не ушла. Мы живем в обществе, созданном чиновниками для самих себя.

Когда я узнал, что в гараже британского правительства 20 машин, я ахнул, потому что в одной Москве «персоналок» около трех тысяч.

И при Путине ничего не изменилось. Ни одного вора масштабного не арестовали.

Би-би-си: А «дело ЮКОСа»?

В.К.: При Ельцине все поделили, сейчас этим надо переделить. Я был бы не против суда над Ходорковским, если бы одновременно с ним судили высоких чиновников, хотя бы тех, чья коррумпированность общеизвестна.

Опять возникло общество, в котором все открыто говорят «мы» и «они». Вот самая большая опасность! Я боюсь, что людей доведут до отчаяния. Как власти не понимают, что рубят сук, на котором сидят! Демонстрируют полное неуважение к народу и одновременно перекрывают всякую возможность высказаться через легальные каналы, в конце концов, сменить власть мирным, законным путем.

В руководстве лейбористской партии есть люди, которые явно рассматриваются как соперники Блэра, и в этом ее сила, а у нас тишь да гладь. Словно нарочно выталкивают людей на улицу!

Би-би-си: Думаете, будет «оранжевая революция»?

В.К.: Думаю, может быть хуже. В конце 80-х в Москве митинговала интеллигенция, а теперь придут другие люди. Я смотрел по телевизору футбол из Португалии. Там у болельщиков — нормальные, улыбающиеся лица, а на трибунах Лужников — озверевшие типы с пивными бутылками. Если такие люди выйдут на улицу — никому мало не покажется.

Би-би-си: Раз настоящее и будущее не радуют — давайте поговорим о прошлом. Почему, собственно, именно вас выбрали на роль «рупора перестройки»?

В.К.: Бог его знает! Видимо, сложилась определенная репутация. Занимал какие-то должности, писал книги, получал премии. Всегда помнил, что нельзя пачкаться.

Изначально редактором «Огонька» предложили быть Роберту Рождественскому, а он сказал, что никогда в жизни ничего не редактировал, и назвал мое имя.

Я когда-то задал ваш вопрос Лигачеву, и он ответил забавно: «Потому что у вас не было своей банды!». Видимо, для кого-то и это было важно — что я не москвич и не принадлежу ни к какой сложившейся группировке.

Перед очередным съездом писателей Украины группу литераторов вызвали к [первому секретарю ЦК компартии Украины Владимиру] Щербицкому. Стали обсуждать, кого выбрать главой писательского союза, и вдруг Щербицкий поворачивается ко мне и говорит: «Ну, Коротич отпадает — его Горбачев забирает в Москву!» Клянусь, со мной прежде никто ни о чем не говорил! Это было в феврале 86-го.

После Чернобыля я дал интервью «Комсомольской правде». Сказал, что творится преступление, что власти замалчивают информацию. Разумеется, в газету интервью не пошло. И вдруг через какое-то время мне позвонил Александр Николаевич Яковлев и сказал: «Вы не возражаете, если я покажу это интервью Горбачеву?» Я сказал — да Бога ради! Видимо, Горбачеву понравилось, потому что после этого все решилось мгновенно. Через короткое время меня позвали в Киеве в ЦК и объявили волю партии. Потом вызвали на секретариат ЦК КПСС. Заседание вел Лигачев. Утверждение заняло ровно три минуты.

Новую работу я принял с удовольствием, но по форме все это напоминало продажу крепостного одним барином другому.

Би-би-си: При назначении вам говорили, чего от вас ждут?

В.К.: Ничего подобного никто не говорил. А понимать — понимал. Редактор вообще многое должен был понимать без объяснений. Единственную общую установку мне дал Яковлев, только позже. Он сказал: «Публикуй, что хочешь, только не трогай Горбачева!»

Би-би-си: Ну, не будете же вы утверждать, что действительно публиковали что угодно без согласований.

В.К.: Нет, конечно. Приходилось, как тогда говорили, «советоваться».

Би-би-си: С Горбачевым?

В.К.: Говорить нужно было с Яковлевым.

Би-би-си: И что он вам «отсоветовал» печатать?

В.К.: Например, когда вышло письмо Нины Андреевой, я собрал в редакции «круглый стол», и либералы довольно резко прошлись по большевикам. Я дал материал Яковлеву, он сказал: «Отвечать Андреевой надо с высоты политбюро. Не лезь!».

Я имел большой опыт работы с цековским начальством еще с доперестроечного времени. Был, например, такой прием: с соответствующим предисловием можно напечатать что угодно. В журнале «Всесвiт» мы первыми в Союзе перевели и опубликовали «Крестного отца». А перед этим я уговорил заместителя министра внутренних дел Украины написать, что Марио Пьюзо, хоть и не поднялся до марксистско-ленинского понимания действительности, в своем романе ярко изобразил разгул преступности и упадок нравов в капиталистическом мире.

После 1986 года ничего этого уже не было. Из общества вынули скелет — страх, и оно шлепнулось, как медуза. В ЦК не было линии, и на этом можно было играть.

В последний год нашим куратором был Вадим Медведев. У него в ЦК была кличка «суслик» — потому что сидел в бывшем кабинете Суслова, и потому что в отсутствие генеральной линии до того растерялся, что только иногда очень робко и вежливо советовал что-то.

Конечно, по поводу каждой статьи я к начальству не ходил. Чаще приходилось отбиваться постфактум.

Би-би-си: Тяжело было?

В.К: Лигачев написал в своих воспоминаниях, что я прикидывался дурачком. Приходил к нему получать очередной нагоняй, смотрел ясными глазами, отвечал: «Виноват, исправлюсь!», а на другой день делал то же самое.

Я и правда никогда не относился к коммунистической системе и к самому себе с тяжеловесной солженицынской серьезностью. Глупо идти в лобовую атаку на кучу дерьма. Очень многое можно было сгладить, обратив в шутку.

Одним из первых моих решений было убрать с обложки «Огонька» ордена Ленина и лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Вызвал меня завотделом пропаганды ЦК [Николай] Севрук, а я ему: вы же не носите ордена каждый день на лацкане пальто! Мы делаем массовый журнал, вот поместим на обложку женские ножки, а тут профиль Ильича!

Другой раз на заседании секретариата ЦК разразился скандал, когда мы дали на обложку фото ветерана и подпись: «Сталин с ними!» Они мне: «Как вы могли, человек воевал, был ранен!». А я в ответ: «Может, он в голову был ранен?». Ну, посмеялись, тем и закончилось.

Много чего было. Мы первыми написали о «люберах» — были такие предтечи современных «бритоголовых». Лигачев на заседании политбюро обрушился на меня: «Русские люди занимаются спортом, что вас не устраивает?!» Вдруг очнулся престарелый Соломенцев и громко перебил Лигачева на полуслове: «Вы знаете, я вчера смотрел телевизор…» И пошел говорить что-то абсолютно не по теме. Лигачеву, похоже, сделалось стыдно, что посторонний человек видит этот маразм, и он быстренько выставил меня за дверь.

Маршал Язов произнес на телевидении какую-то инвективу в адрес «Огонька», а через пару дней я встречался в Ленинграде с читателями, и мне прислали по этому поводу записку. Я отшутился: идет разоружение, скоро из армии уберут самые большие ракеты и самых больших дураков. Назавтра возвращаюсь в Москву — Горбачев звонит и требует к себе. Такого извозчичьего мата я не слышал никогда! «Кто лидер перестройки, ты или я? Ты что, … мать, будешь мне указывать с кем работать?!» Потом отошел, кивнул на сидевшего здесь же Яковлева: «Вот с Александром советуйся чаще, прежде чем брякать что-нибудь!».

Выходим с Яковлевым из кабинета, а он и говорит: «Да не переживай, это он для них на тебя кричал». Я ушам своим не мог поверить. Неужели у генсека в собственном кабинете микрофоны, и он об этом знает?

Би-би-си: А были случаи, чтобы вас, наоборот, заставляли напечатать что-нибудь?

В.К.: После отмены 6-й статьи конституции первым зарегистрировал свою партию тогда мало кому известный Жириновский. Севрук почему-то хотел, чтобы именно «Огонек» первым дал интервью с ним, и несколько дней подряд меня дубасил. Сам не знаю, как я устоял. Видно, Бог упас.

Би-би-си: Какой был самый неприятный момент за время работы в «Огоньке»?

В.К: Когда Ельцин потребовал публикации его мемуаров, в которых он, как сам выразился, «размазал по стенке» Горбачева, а буквально через день позвонил Горбачев и потребовал напечатать материал о том, как Ельцин пил и резал себе вены. Я понял, что надо выходить из этой свалки. Участвовать в борьбе между Горбачевым и Ельциным я категорически не желал.

Би-би-си: А по-человечески — кто из них вам был симпатичнее?

В.К.: Михаил Сергеевич. Он был человек живой, с живыми реакциями. Он многограннее и интеллектуально глубже. А Ельцин — типичный партаппаратчик. К тому же он просто плохо воспитан. Ну не могу я работать с человеком, который сморкается пальцами! Эта так называемая широта русской души не для меня.

Би-би-си: А Горбачев крыл матом и всем говорил «ты».

В.К.: Тем не менее, с Горбачевым мне было интересно, а с Ельциным — нет.

Би-би-си: Почему же Горбачев проиграл?

В.К.: Успешно править Россией может только крокодил вроде Петра I или Сталина. По ним тоскуют до сих пор. А Горбачев был наподобие Николая II. Добрый, хороший семьянин, человек с какими-то моральными принципами.

Он не воровал. В нашей стране это одно давало основание его уважать.

Би-би-си: Скажите честно — зачем вы вернулись из США?

В.К.: Я благодарен Америке за то, что она дала мне возможность за восемь лет заработать достаточно, чтобы жить где хочется. А комфортнее мне в стране родного языка.

Понимаете, я могу жить дома и ничем с этим государством не быть связанным. У меня практически не осталось точек зависимости.

Нас учили путать несовместимые вещи. В частности, такие понятия, как родина и государство. Совершенно дурацкий лозунг, хотя под ним люди умирали: «За нашу Советскую Родину!» Родина не может быть ни советской, ни антисоветской.

Би-би-си: Вернуться в политику или в журналистику ни разу не хотелось?

В.К.: Что меня разбило и убило — это тот апофеоз воровства, с которым я встретился. Страна, в которой можно воровать в открытую — плохая страна. И я просто перестал во все это вникать.

Я от жизни не хочу уже ничего, кроме того, чтобы они, паразиты, меня не трогали, а я мог жить, как мне хочется. Лучше не попадаться на пути этой прожорливой движущейся протоплазме.

Если бы я мог жить с пользой для государства, которое я уважаю, я бы это делал. Но у меня нет такого государства. Я его не уважаю, оно меня тоже не уважает. У нас это взаимно.

Би-би-си: Сегодняшний «Огонек» читаете?

В.К.: Нет. И новости по телевизору смотрю на Би-би-си и «Евроньюс».

Би-би-си: Вы не жалеете, что участвовали в перестройке?

В.К.: Система была порочная, нежизнеспособная, бандитская. Надо было все это к чертям завалить. Но меня потрясли мемуары одного английского летчика. Он вместе с другими бомбил Дрезден и превратил его в кирпичную крошку. А потом доехал до Дрездена по суше, ужаснулся, сел и заплакал.

Би-би-си: Ваша родина — Украина. Как вы думаете, там теперь все будет по-другому?

В.К.: Да ничего не будет по-другому! В Соединенных Штатах, чтобы стать президентом, надо иметь готовый список из двух тысяч кандидатов на самые важные должности. А где Ющенко может людей взять? Ну объявил он недавно, что увольняет всех начальников таможенных управлений. А где ты новых и честных возьмешь?

В России в начале 90-х власть перешла от одной группы советских вождей к другой. На Украине произошло первое настоящее восстание против советской власти. Но остались те же чиновники и те же отношения, и я очень боюсь, что Украина упрется лбом в старую стену. Хотя сам Ющенко — честный человек, и общее направление у него хорошее.

На Украине мне предложили консультировать большой издательский концерн. И сейчас я раз в два-три месяца приезжаю к себе на родину. Ко мне там очень хорошо относятся.

Би-би-си: Чем еще занимаетесь?

В.К.: Иногда зовут то туда, то сюда. Читал лекции в Австралии, недавно позвонили из Лондона. В Киеве пишу колонки для разных газет. Недавно издал забавную книжку о том, как люди в разные эпохи ели и пили, и она очень лихо разошлась. А еще собаку дрессирую — и мне хорошо!

Исполнилась мечта — я могу делать то, что я хочу.

Не желаю ни с кем быть «вместе»! Ну не нравятся мне наши демонстрации или пивные на тысячу человек и ритуальное коллективное поедание супа у Гитлера! Когда все куда-то пойдут стройными рядами, я хочу стоять на обочине и радоваться тому, что я сам по себе.

Вот только обидно, что вокруг нас развиваются и куда-то уходят народы. Мне очень хочется, чтобы в России было хорошо. Очень надеюсь, что все как-то сформируется, но как — не знаю, не знаю…

четверг, 02 июня 2005 г., 10:59 GMT 14:59 MCK

Би-би-си