(Новая газета). Полтора месяца до годовщины великой Победы. Победы, ради достижения которой сложено столько голов и песен. Та война не обошла стороной ни одного дома. Навсегда осталась в сердцах ее участников и по наследству перешла к их потомкам. Впрочем, кто-то из них предпочел о войне забыть.

Но если музыкант говорит о войне, его поклонники начинают о войне думать. Не только о той — великой.

       Вне войны в нашем мире жить не получается. Особенно людям творческим, которые чувствуют чужую боль. О великой войне прошлого им рассказывали отцы, деды и книги, о многочисленных нынешних они узнают из новостей. Мы решили поговорить о войне с одним из популярных музыкантов.

       — Помните тот момент, когда впервые узнали, что такое война?

       — Я из первого послевоенного поколения, потому что родился всего через 14 лет после Победы. Все, что связано с моим детством, связано с Великой Отечественной войной. Когда я учился в начальной школе, к нам на уроки часто приходили участники войны. Помню одного адмирала — седого мужчину в необыкновенно красивой форме, всего в орденах и медалях.

       Мы часто находили окопы, патроны и даже оружие, безуспешно, но настырно искали танки. В районе маминой родной деревни в Псковской области шли ожесточенные бои, там погибло очень много наших солдат, большинство так и не были похоронены. Однажды, отдыхая в тех местах летом, мы с ребятами пошли на рыбалку. Местность там болотистая, с огромными доисторическими озерами с черной целебной хвойной водой, на небольших пригорках там растут елочки и березки. Прислонившись к одному из маленьких деревьев, сидел истлевший скелет солдата. Я запомнил эту картину на всю жизнь.

       — Наверняка и родители часто рассказывали вам о войне?

       — Маму в самом начале войны 14-летней девочкой угнали, к счастью, не в Германию, и не в концентрационный, а в трудовой лагерь. Там советские дети под надзором поляков строили дороги для немецкой армии. Жили максимум полгода — над ними издевались, не давали есть. Маме с подругой удалось бежать. Они долго скитались по лесам и наконец попали в партизанский отряд. Подруга потом погибла, а мама была в этом отряде минером. Немногие говорят о том, что у нас были и свои лагеря для детей, которые функционировали под именем трудового фронта. Моего отца и остальных мальчишек его деревни в Рязанской области от трудового фронта спасло то, что разлилась река. Они не смогли перейти ее вброд и вернулись в деревню, поэтому никто и не погиб.

       Маме, кстати, неделю назад в военкомате вручили медаль. Папу орден нашел в прошлом году — незадолго до его смерти. Я счастлив, что он все-таки дождался этого момента.

       — Несколько лет назад на экраны вышел фильм «Праздник» о первых днях войны, режиссером и автором сценария которого были вы. Почему в своем первом кинематографическом опыте вы обратились именно к этой войне?

       — Потому, что это была народная война. Великая ОТЕЧЕСТВЕННАЯ война. В нашей стране, наверное, нет ни одной семьи, в которой нет погибших в этой войне. Мой дед погиб в первый же день войны. Это была самая страшная война в истории человечества, как бы ни переписывалась история с точки зрения реалий сегодняшнего дня, как бы она ни преподавалась в той или иной стране.

       — Не опасались снимать фильм на такую непопулярную в то время тему, как Великая Отечественная война?

       — Шесть лет назад это была действительно немодная тема. Понятие патриотизма тогда вызывало ухмылочки и хихиканье. Журналисты меня с гадостными улыбками спрашивали: «А вы что — патриот?!». Я помню, какой грязью меня облило большинство средств массовой информации.

       Но я ни на кого не обижен и никому не предъявляю счета. Я должен был снять этот фильм во что бы то ни стало. Я совершенно откровенно говорю: если, когда буду помирать, боженька даст мне какое-то время, чтобы вспомнить собственную жизнь, я вспомню именно эту картину.

       Я снимал фильм не про войну, а про семью, где есть папа, мама и дочка, которые просто любят друг друга. И как эта любовь, это счастье — самое большое и необъятное чувство, которое есть у человека, в одну секунду превращается в несчастье и смерть. У счастья есть время, а у несчастья его нет, потому что оно, к сожалению, вечно. Когда уходят любимые люди, каким бы образом они ни ушли, это несчастье остается с тобой навсегда. Я говорил о сегодняшнем дне языком 22 июня.

       — В 40-е годы было сложено много действительно великих песен. Возможно ли сейчас появление такой сильной военной лирики?

       — Нет, потому что войны конца ХХ и начала ХХI века — это несправедливые войны. Солдат не воюет за свой дом, свою Родину, солдат воюет за политику. Он брошен на смерть и не знает, ради чего он погибает. Кроме чувства скорби и печали, я не испытываю к ребятам, которые сейчас гибнут на войне, ничего. Это относится и к нашим солдатам в Чечне, и к американским, которых предало правительство и отправило в Ирак убивать ни в чем не повинных мирных людей. Когда все несправедливо, не могут родиться справедливые стихи и песни.

       — Почему сегодня политика стала неинтересна? Куда делся революционный настрой?

       — Тогда все было очевидно — что строй прогнил, что мы живем в очень примитивной лжи о железном занавесе и прочем. Сегодня мы по-прежнему живем во лжи, только эта ложь теперь неадресна, нам не на что опереться, потому что она всюду. Ложь уже правит всем миром. И пока никакой отдушины нет.

       В нынешние времена не к кому, кроме себя, предъявлять гамбургский счет. Только вопросы, которые ты задаешь самому себе, и счета, которые предъявляешь самому себе, и смогут каким-то образом изменить этот мир. Для меня пришло время не консолидации, а абсолютного одиночества. Время, когда нужно консолидироваться с самим собой во имя самого себя, своей семьи, людей, которые тебя окружают.

       Что касается искусства, то единственное, чего я никогда не позволял себе, — быть нечестным по отношению к людям, для которых я все это делаю. Когда мой друг Саня Скляр говорит, что рок — это очень честная музыка, я всегда его обожаю за это. Я обожаю людей, которые относятся к искусству честно, а не как к тому, что приносит деньги или успех.

       — А как вы относитесь к тем, кто ездит с концертами в Чечню?

       — По-разному ездят. Ребята из «ЧАЙФа» пели в госпиталях, и мне жаль, что меня не было вместе с ними, но меня просто никто не позвал. Но когда началась первая чеченская война, я не хотел туда ехать ни при каких условиях.

       Нужно ли это солдатам — да. Нужно ли это там, где идет война, — сильно сомневаюсь, потому что эта война несправедлива, и музыкант не сможет играть и для наших солдат, и для жителей, которые пострадали в этой войне, но ни в чем не повинны. Он не сможет сыграть там и там, ему просто не дадут. Поэтому он будет выполнять чей-то политический заказ, и ряд моих товарищей по оружию незаметно на это попались. Многие до сих пор не знают, что их подставили.

       Недавно у нас были концерты на Урале. Перед одним из них мне передали письмо от женщины, у которой сын погиб на второй чеченской войне, куда увез с собой наши кассеты. Оказалось, они всей семьей любили нашу музыку и старались ходить на все концерты, когда мы приезжали в их город.

       Мама пришла и на этот последний концерт. Она написала, что теперь, когда сына нет, наша музыка как будто его возвращает, как будто сын сидит в зале рядом с ней. Это важнее, чем поездка на аэродром и фотография с генералами.

       Я не хочу играть на публику. Я не думал ни о каких «откликах», когда писал песню про погибший «Курск». Когда я об этой трагедии услышал, это было для меня непереносимо. Я написал эту песню не почему-то — я просто ее написал. Потом я долго думал, нужно ли ее включать в альбом. Нужно ли это людям или это касается только меня одного. Но потом все-таки включил. Рад, что на наши концерты приходили не только дети офицеров, погибших на «Курске», но и повзрослевшие дети погибших моряков с «Комсомольца».

       — Как вы смотрите на положение, в котором находятся ветераны войны накануне юбилея Победы?

       — Я смотрю на их положение как на ужас. Сейчас пенсионеров лишили не только льгот, но и уважения. Знакомой моей мамы месяц назад тоже наконец-то вручили в военкомате боевую медаль. И вместе с медалью подарили набор постельного белья. Это ужас и унижение. Немцы платят 20 тысяч марок (а сейчас, наверное, уже евро) каждому, кто был в концентрационных лагерях на территории Германии.

       А мы так унижаем людей, которые всю свою жизнь работали, отказывали себе во всем, чтобы нас вырастить, чтобы конфетки шоколадные купить или лишнюю игрушку. А какие копейки выделяют на погребение ветеранов! Я ненавижу то, что было в Советском Союзе, я ненавижу советский режим, но тогда их хоронили с оркестром.

       Сейчас с властью происходит очень мерзская вещь — они бандитски перераспределяют ценности на самих себя. Игры с «ЮКОСом» — это мерзость, потому что никто не думает о дедушках и бабушках. И сколько бы ни говорили, кто сколько миллиардов украл, хороший Абрамович или плохой, мне на это абсолютно наплевать. Но если президент, который сейчас уже второй срок отбывает, задумался бы над тем, каким образом богатые люди в нашей стране могли бы помочь с решением ветеранского вопроса!

       Беседовала Алла ГЕРАСКИНА

№ 21

24 марта 2005 г.

Новая газета