(Труд). Он родился в Петрограде ровно 90 лет назад. Поначалу ничто не предвещало драмы в судьбе выпускника акробатического отделения Ленинградского эстрадно-циркового училища, затем ученика Сергея Герасимова, уже снявшегося в таких известных фильмах, как «Чапаев» и «Комсомольск». Однако 23-летнего Жженова по надуманному обвинению арестовали как «врага народа», и последующие 16 лет он провел в тюрьмах, лагерях и ссылке. Лишь в мае 1954 года актера полностью реабилитировали.

С тех пор на театральной сцене Георгий Степанович сыграл свыше ста ролей, а в кино снялся в восьмидесяти картинах. Среди них — «Берегись автомобиля», «Конец «Сатурна», «Ошибка резидента», «Горячий снег», «Экипаж»… Особенно актеру всегда удавались цельные волевые характеры, в основе которых доброта, мужество и тяга к справедливости. По просьбе «Труда» с Георгием Жженовым побеседовал его давний друг известный реставратор Савва Ямщиков.

Савва Ямщиков: — Георгий Степанович, кто вам помог состояться в жизни?

Георгий Жженов: — Прежде всего мать. Когда-то я не понимал эту простую истину. А сейчас без всяких сомнений говорю: мама. Она была почти безграмотным человеком. Какие знания могли дать более ста лет назад в двух классах сельской школы? Но я уверен, что моя мама с ее интеллектом и врожденным художническим чутьем могла бы успешно заменить министра культуры.

Я также восхищался мхатовскими стариками: Алексеем Николаевичем Грибовым, Виктором Яковлевичем Станицыным, Борисом Николаевичем Ливановым.

Посчастливилось найти с ними общий язык, мы сдружились. МХАТ я считаю своим театральным храмом. И вообще главное место в моей профессиональной судьбе принадлежит театру. «Понюхав пороха» в кинематографе в начале 30-х, я понял: хочешь познать психологию человека, хочешь быть подлинным артистом — иди в театр. Там ты каждый день находишься в работе, в поиске. Репетиции, спектакли, размышления над текстами — все это помогает оставаться в хорошей творческой форме. Поэтому я, уже снявшись в фильмах «Чапаев», «Комсомольск», не стал почивать на лаврах, а подал документы в Театр юного зрителя. Выдержал экзамен и был зачислен в труппу. Но приступить к репетициям не успел. В 1938 году меня арестовали и посадили всерьез и надолго. Первая возможность уцепиться за любимую профессию появилась лишь спустя годы на Колыме. Тогда я ухитрился ценой неимоверных усилий попасть сначала в концертную бригаду, а потом в театральную труппу в Магадане. Это был первый в моей жизни театр. Я там учился у Шухаева и Варпаховского — наших славных театральных деятелей и таких же, как и я, заключенных. С тех пор я уже ни дня без театра не мыслил.

С. Я. : — Так сложилось, что все мои университетские преподаватели пришли в аудитории после тюрем и лагерей. Однако ни Лев Николаевич Гумилев, ни Николай Петрович Сычев, ни Леонид Алексеевич Творогов, отсидевшие по «двадцатке», никогда, даже в самой дружеской, неформальной обстановке, не рассказывали нам о лагерных ужасах. Гумилева я как-то спросил, почему он не напишет книгу о своей лагерной жизни? Он ответил: «Савва, мне надо успеть завершить научные труды. К тому же, если я начну писать про лагерь, придется все заново пережить. Мне это не под силу». Я тогда им удивлялся: какой же внутренний стержень должен быть в характере человека, чтобы, пройдя через гулаговскую голгофу, не озлобиться, не утратить способность любить, жалеть, желать…

Г. Ж. : — Я всегда старался находить в людях что-то чистое, благородное. Это мне и хотелось показать в своих работах в кино, на сцене или за письменным столом. Если присмотреться, что-то хорошее найдешь и в опустившихся личностях. Казалось бы, что хорошего или хотя бы достойного жалости можно было найти в оперуполномоченном, который у меня на глазах угонял на смерть моего друга? Однако и в этом человеке жило что-то доброе — где-то в глубине его оледенелой души. Это я попытался передать в своем рассказе «Саночки»…

Во всех людях есть и благородное, и непотребное. В зависимости от обстоятельств мы проявляем себя с той или с другой стороны. Поэтому какую бы роль мне ни давали, какого бы «врага» играть ни приходилось, в итоге он выходил у меня сложным, а то и положительным персонажем. Конкретный пример: фильм «Журавушка». Положительного героя-коммуниста играл молодой Джигарханян, а я — его антагониста, священника отца Леонида. Что ж в результате? Правда моей роли была настолько убедительной, что чиновники запретили в таком виде показывать фильм. Пришлось все переснимать…

Еще пример. В Театре имени Ленсовета Игорь Владимиров ставил пьесу Лазаря Карелина «Микрорайон». Я играю вора, а в роли комсомольского вожака актер, известный по кино как стопроцентно положительный персонаж. И получилось, что моего вора встречали аплодисментами, а того, положительного, — молчанием. Моя актерская правда победила тогдашнюю надуманную, идеологизированную «правду». Или взять мой сериал о резиденте. Ну как можно положительно относиться к шпиону-эмигранту? А у меня за ту роль вся грудь в наградах.

В процессе работы главным для меня был и остается некий положительный посыл моему зрителю и читателю.

С. Я. : — Вы жалеете о чем-либо не осуществившемся?

Г. Ж. : — Конечно. Снимался я много, но мне не очень везло на хороших режиссеров. Эльдар Рязанов, которого я очень ценю, — исключение. Жалею, что не снялся в фильмах «Последний дюйм», «Родная кровь», «Три тополя на Плющихе», где должен был играть главные роли. Многие годы мечтал сыграть Льва Толстого. И когда Юрий Завадский пригласил меня на эту роль в Театр Моссовета, я, ленинградец, скрепя сердце переехал в Москву. Софью Андреевну должна была играть Вера Марецкая, что меня очень радовало. Но тогдашний министр культуры Фурцева пьесу запретила.

Толстой — это такая глыба! Когда я узнал, что мой учитель Сергей Герасимов будет ставить фильм про писателя, я воспользовался каким-то знаменательным днем в жизни Тамары Макаровой и написал ей письмо с поздравлениями. И дальше приписал: «Тамарушка, если по каким-либо причинам Сергей Аполлинариевич сочтет, что ему не следует играть графа Льва Николаевича Толстого, скажите ему, что эта роль — единственная моя актерская мечта в жизни». Герасимов тогда даже обиделся на меня. А в наши дни я не могу найти для себя роли, подходящей по размаху и накалу страстей.

С. Я. : — Я вас хорошо понимаю. Сейчас и в литературе, и в драматургии так не хватает подлинно талантливого. Но уж если появляется что-то… Знаете, как всколыхнула женщин-актрис недавно появившаяся повесть Распутина «Дочь Ивана, мать Ивана»? Сюжет перекликается с «Ворошиловским стрелком», только там дед мстит за внучку, а тут мать уничтожает базарного торговца, обидчика своей 16-летней дочери. Меня просила похлопотать перед писателем за роль матери Люся Мальцева, но Валентин Григорьевич ответил: «Я ее очень люблю как актрису, но мне уже звонила Людмила Зайцева, она тоже хочет сыграть этот образ». Что и говорить, изголодались актеры по-настоящему материалу.

Г. Ж. : — К сожалению, сейчас у нас в большой чести чернуха. Расторопные недоучки, спекулянты от бизнеса в одночасье сделали себе деньги, а превратившись в олигархов, стали диктовать свои вкусы обществу. Возьмите многие телевизионные передачи — кого они обслуживают? Чьи умы? Именно этих людей. И вообще мне не нравится то, что происходит у нас с искусством. Смотрите, как нахально там прикормилось все то, что раньше законно презирали: низкопробная эстрада и развлекаловка. Ведь еще не так давно ценились опера, балет, драматический театр. Тогда эстрадники шутили: нам не завидуйте, мы большие деньги при жизни получаем, зато у вас почести огромные посмертно. А теперь и большие деньги, и почести — у шоуменов. Когда-то Америка позаимствовала у нас систему Станиславского, школу мхатовских актеров. А теперь нас принуждают потреблять макулатуру, которой Америка замусорила весь мир.

Увы. Быть оптимистом в оценке нашего искусства все труднее. Но я верю в мой народ — талантливый и добрый. Рано или поздно он во всем разберется и сделает правильный выбор.

Стародубец Анатолий.

Труд №048 за 22.03.2005

Труд