Сегодня же мы вновь печатаем воспоминание о детстве, опаленном войной. Оно принадлежит женщине, как и большинство подобных. И прежде всего мы хотим поздравить с наступающим праздником дорогих наших Женщин! Наших бабушек и мам, таких стойких, трудолюбивых, заботливых… Кто сумел сохранить огонь в очаге, задуваемый всеми ветрами Истории… Кто – мы надеемся – нашел радость и счастье в своих детях и внуках! А теперь – слово Зое Семеновне Громовой, ветерану труда, поэтессе, члену Клуба друзей газеты «Ваш выбор» (текст печатается с сокращениями).

Дом на перекрестке

Когда бы я ни проходила мимо, всегда поднимаю глаза на угловой балкон на четвертом этаже этого старого дома. Иногда вижу на нем чей-то двухколесный велосипед, порой — свисающее с веревок. И, конечно же, он (чего с него взять, ведь он лишь балкон), не помнит, как в сороковых годах уже минувшего века маленькая шаловливая девочка сбрасывала с него на улицу то тряпичную куклу Таню, то мамины босоножки… Ей было скучно одной дома и ей нравилось, когда кто-нибудь их прохожих, задрав голов, кричал: «У кого упало?».

Стоит этот четырехэтажный дом на перекрестке улиц Победы и Краснодонской. Квартирой в нем, в далеком 1942 году, дирекция авиационного завода наградила моего дедушку вместе с его многочисленным семейством.

Многое видели и слышали стены этого дома: пленных немцев, продолжавших под присмотром конвоиров строительные работы, милицейский патруль, гарцующий по вечерам на белых конях. Слышали раздававшиеся с улицы звонкие мальчишечьи голоса, выкрикивающие: «Казбек», «Беломор»! На рубль — четыре!». А поздним вечером, как только стемнеет — требовательный, предупреждающий голос: «Маскировка! Маскировка!» — и окна домов тотчас прятались за черными веками штор. Свет от неуверенного язычка коптилки колебал причудливые тени па стенах нашей комнаты и освещал моих юных тетушек. Они, совмещая определенным способом пальцы, движением рук показывали мне на освещенной поверхности стен и потолка теневые фигурки.

Иногда ставили меня на табурет и просили спеть песенку, из которой в памяти моей осталось лишь несколько слов: «Маленький дом с мезонином, чуть потемневший фасад, густо заросший жасмином старый запущенный сад». «Вот приедет папа с фронта и ты споешь ему эту песенку»… Папа не вернулся…

Слышали стены этого дома голоса заводских гудков по утрам и видели спешащих на работу людей. А вечерами взирали на ребятишек, встречавших с работы родителей и просто «дяденек», которые осчастливливали их подарком, вроде красивого тугого завитка металлической стружки сине-фиолетового оттенка. Однажды и мне посчастливилось. Один из «дяденек» — сам почти мальчишка — окликнул меня: « Пацанка, иди сюда!» — и положил мне на ладошку сокровище: настоящий подшипник. Такие шли у мальчишек на самокаты.

Многое, связанное с этим домом помню я. Но самым ярким впечатлением остался эпизод появления в нашей высокого, худощавого военного человека с юным лицом и выразительными серо-голубыми глазами. Он пришел под самый Новый год, в конце декабря 1944 года. Это был дядя Коля — Николай Иванович Алексеев — один из братьев моей мамы.

Семья не получала от Николая известий почти всю войну. Он после гибели старшего брата-летчика, отказавшись от «брони», в 17 лет ушел добровольцем на фронт из Воронежа. Семья чуть позже эвакуировалась с авиационным заводом в Куйбышев и потеряла с ним связь. Николай был вначале связистом, затем разведчиком. В одном из боев был ранен и тяжело контужен, не мог говорить, писал на тетради, что подносила ему медсестричка. В двадцать лет стал седым. В госпитале ему хотели ампутировать раздробленную гусеницей немецкого танка ногу. Он категорически не соглашался. Тогда его перестали лечить. Николай мог просто погибнуть, но на его счастье, госпиталь посетил командарм. Раненые рассказали ему историю Николая, и тот отдал распоряжение медперсоналу — лечить! Ногу гвардии старшему лейтенанту Николаю Алексееву сохранили.

В последних числах декабря 1944 года Николая Алексеева направили с заданием в Куйбышев. В комендатуре он встретил своего товарища, разговорились, и тот ему сказал: «А знаешь? Твои-то — здесь, в Куйбышеве!». Там же он получил адрес, по которому поселили его родных после эвакуации из Воронежа в 1941 году. Николай разыскал тот дом на Безымянке, но оказалось, что там живут другие люди. Хорошо, что нашелся человек, который знал, куда переехали Алексеевы, и объяснил, как найти их дом. Но номера квартиры ему узнать не удалось. И ходил Коля возле дома в надежде встретить кого-нибудь из своих… И встретил свою сестру Тасю (мою маму). То-то было радости!

Но были и слезы. Плакала моя бабушка: от радости, что видит своего сыночка живым и здоровым, и от тревоги за него. Разрывная пуля, угодившая ему в грудь, при вылете (ранение было сквозным) оставила страшные лучеобразные следы на спине. До сих пор помню эти неровные, сине-багровые шрамы, и слышу жалостные причитания бабушки, моющей ему спину над тазиком: «Коленька, сыночек мой, как же ты жив-то остался! Соколик ты мой родненький!». И помню успокаивающий голос Николая — дяди Коли, как мне его представили: « Мама, успокойся! Не плачь! Все будет хорошо! Видишь, я живой! Добьем фрицев — и вернусь к тебе!» Помню, как этот незнакомый, но сумевший как-то сразу вызвать мое расположение человек, осторожно посадил меня на велосипед и возил по комнате.

Мама вспоминала, что они с Николаем проговорили почти до утра. Под утро он ушел: истекало время увольнения. А я спала и не видела, когда он уходил. От него были еще весточки. Самой последней была коротенькая записка: «Родные мои, поздравляю с Победой! Скоро приеду. Ждите…» Написал он ее и отправил 9 мая 1945 года. Не знали в семье, что это последняя весточка от него…

…Он не вернулся. Пришло известие, что в ночь на 14 мая случилось непоправимое. Николай находился на задании в селе Волощи Дрогобычского района Львовской области. Не стало ни его, ни его маленького отряда из четырех человек. И стены нашего дома много дней и ночей слушали безутешный плач моей бабушки — матери, у которой война отняла сыновей. Позднее на запросы военкомата пришло сообщение, что ночью на отряд напали бандеровцы, всех зверски избили, бросили в машину и увезли в неизвестном направлении. Поисковая группа ничего обнаружить не смогла, нашли только одну пилотку. В этом селе в ту же ночь были убиты работники сельсовета и некоторые из местных жителей.

Позже женщина, работавшая учительницей в тех краях, прислала письмо, в котором рассказала, что Николая казнили: привязали к кресту и сожгли заживо. Дедушка с этим письмом ходил в военкомат. Делался снова запрос, были предприняты попытки поисков следов отряда, но безрезультатно.

…Прошло время, и в один из дней в пашу семью была доставлена бандероль. С развернутого свитка плотного листа смотрел Николай… Один из товарищей нарисовал цветными карандашами его портрет и подарил родным накануне дня рождения Коли. И долго Николай, как живой, смотрел с одной из стен квартиры на четвертом этаже в доме, что на перекрестке улиц Победы и Краснодонской… И время от времени слушали стены этого дома голосок маленького Володи Алексеева, родившегося в 1941 году: «Не плачь, мамочка. Я буду и Коля, и Володя…»

З.С. Громова (до замужества Алексеева).

Газета «Ваш выбор — вся Самара»