В Мещанский суд не войдешь просто так, как в рядовой районный суд Москвы: здесь свободного входа в здание нет. У входной двери рамка металлоискателя, тут же за столом охранник: надо показать документы, на основании которых делается запись в тетради. Непременно следует вопрос: на какой процесс идете? Утром в пятницу все подряд отвечали: «на Ходорковского».

Но вход в здание — только начало пути. Пришедшие накапливаются в коридоре у входа в зал, и здесь снова надо записаться, указав, какую организацию вы представляете (напомним: процесс официально значится открытым). Здесь энергичный человек в штатском по имени Иван Иванович регулирует поток по своему разумению, объясняя, что мест мало. Их и вправду мало для такого процесса: на местах, отведенных для публики, с трудом умещаются человек тридцать, включая родственников подсудимых. В тот день теснота смешала планы нашей редакции: по нашим планам удобно было работать вдвоем, но Иван Иванович рассудил, что хватит и одного от «Русского курьера», пришлось разделиться: кто до обеда, кто — после.

Причина аншлага всем была известна: предстояли выступления подсудимых, открывал их Михаил Ходорковский. По дороге в суд в то утро я услышал по радио мнение кого-то из коллег: Ходорковский держится уверенно, стоит непринужденно, улыбается. Так оно и было на предыдущих заседаниях. Но в этот день он был сосредоточен и, пожалуй, напряжен: предстояло дать ответ на все доводы обвинения. Заранее написанный текст он зачитывал часа три и даже просил сделать небольшой перерыв: читать столько времени стоя в душном зале трудно.

Человеку стороннему, чтобы понять все особености происходящего, надо учесть особенности жанра: подсудимому предоставляется возможность ответить на обвинения, собранные в десятках томов уголовного дела, и он должен по максимуму использовать эту возможность. Волей-неволей следуя за тезисами обвинительного заключения, подсудимый страницу за страницей перечисляет конкретные возражения на конкретные обвинения. И в самом начале Ходорковский предупредил: «Если у меня выступление будет путаное по форме, это значит, что я следую за формулой обвинения, а оно путаное».

Волей-неволей пошло: «Я не руководил действиями Платона Лебедева в инвестиционном конкурсе по покупке акций ОАО «Апатит», потому что он мне не подчинялся»; «Я не организовывал незаконную реализацию продукции ОАО «Апатит», так как не имел никакого отношения к деятельности компаниии»; «Я не организовывал несуществующую группировку из неустановленных лиц и не знаю, что эти лица говорили в Лесном»; «Я никогда не был в НИИУИФ, а с руководителями института познакомился здесь, в суде»; «Я не носил фамилии Крайнов, Кобзев, Хвостиков, а только Ходорковский, потому не подписывал от их имени документы» — и так до бесконечности.

«Я категорически возражаю против криминально-художественного изложения нормальной производственной деятельности», — сказал Ходорковский. Впрочем, не раз повторялись и более краткие и выразительные оценки творчества обвинения: «Это — бред». Разумеется, чтобы вынести обоснованное суждение по поводу столь противоположных суждений обвинения и подсудимого, требуется скрупулезное сопоставление всех этих суждений с документами в руках. Но некоторые моменты представляются достаточно выразительными даже на слух. Например, Ходорковскому инкриминируют уклонение от налогообложения путем уплаты налогов в закрытом административно-территориальном образовании (ЗАТО) Лесной векселями НК ЮКОС. Подсудимый заявил, что такую версию даже обсуждать неправильно, потому что сначала надо представить, что налоговые органы могли поверить, будто в городок Лесной нефть ввозили миллионами тонн.

Можно посочувствовать суду, которому предстоит во всем этом разбираться пункт за пунктом, сверяя с документами. Председательствующая судья Ирина Колесникова ограничилась замечанием: «Давать оценки пока рано». Более интересна прямая перепалка подсудимого с обвинением. Ходорковский: «Меня обвиняют в преступлениях, которых не было. Они были придуманы или художественно вырваны из нормальной производственной деятельности компаний. Причем к деятельности этих предприятий я в тот момент уже не имел отношения или вообще никогда не имел к ним отношения. На протяжении всего следствия я просил представить сведения о моих противоправных действиях , но я этого не добился. И говорить мне с обвинением не о чем.»

После перерыва, когда пришло время отвечать на вопросы, прозвучал ответ государственного обвинителя Дмитрия Шохина: «Так как всё это ложь, придуманная адвокатами, вопросов нет». Возможно, Шохин полагает, что всего лишь удачно вернул подсудимому его слова: тебе с нами говорить не о чем, а нам — с тобой. Если так, то это ошибка. Многие в России и за рубежом убеждены, что процесс в Мещанском суде — политический, и высшая государственная власть заранее намерена расправиться с политическим противником, каковым Ходорковский уже сделался независимо от его воли. Когда государственный обвинитель отказывается от открытого состязания с подсудимым в таком процессе, он подтверждает подозрения в том, что приговор предопределен заранее.

Похоже, представители государства в этом процессе не озаботились общественным резонансом и с другой точки зрения. Да, нескольким юристам, встретившимся в зале суда, — судьям, защитникам и прокурорам — предстоит разбираться в бесчисленных юридически значимых деталях. Миллионы простых людей интересует совсем иное. Для них это прежде всего столкновение высшего богатства с высшей властью, и не только с судебной. «Простой» человек не сможет, не захочет и не обязан отдельно разбираться в том, что происходит в Мещанском суде, отдельно — в арбитражных судах и в налоговых службах, уничтоживших «ЮКОС». «Простой» человек верит президенту Российской Федерации, который объяснил суть происходящего памятной всем фразой: мы (государство) отбираем у «ЮКОСа» народное добро таким же рыночным способом, каким он его себе взял. Довольно уязвимая фраза, если чуть подумать. Довольно скользкое это «таким же». Таким же законным? Тогда, выходит, государство отбирает приобретенное законно. Таким же незаконным? Тогда, значит, государство незаконно отбирает. И тем не менее с точки зрения «народного» восприятия фраза безошибочная. «Народ», если разуметь под этим «человека улицы», подходит просто: как это он мог за несколько лет заработать восемь миллиардов? И не вздумайте отвечать, что Билл Гейтс заработал все 90 миллиардов. Тут вам не Америка. Теперь остались пустяки: от Мещанского суда народ наконец узнает, как этот олигарх захапал несметные богатства Юганска.

Тут-то и ожидает любопытствующего разочарование: обвинители в Мещанском суде и не думали отвечать на такие вопросы. Засадить тех, кого решено засадить — это можно. А отвечать на «народные» вопросы — избавьте. Впрочем, Ходорковский как раз отвечал и на это — коротко, поскольку обвинительное заключение по этому вопросу не особенно высказывалось. Из трехчасового выступления он даже потратил пару минут на описание трудового пути: начал работать с четырнадцати лет, семь лет работал дворником, коммерческую деятельность начинал, как и многие, вполне законно в центре научно-технического творчества молодежи, первоначальный капитал приобрел отнюдь не засчет захвата «общенародного» нефтяного достояния, а задолго до того, работая в банке «Менатеп». Когда «Менатеп» приобрел «ЮКОС», это было разваливающееся предприятие с быстро падающей добычей нефти и полугодовой задолженностью по зарплате. Оно поставлено на ноги и превращено в известную ныне крупнейшую в России нефтяную компанию с многомиллиардной капитализацией благодаря умелому управлению.

Да, такова пока лишь версия обвиняемого. Да, обвинители могут даже не отвечать на нее, если у них лишь одна задача: «дать срок». Да, формально может и суд не разбираться в сюжете с этой точки зрения. Но если вспомнить, что Владимир Путин имел неосторожность высказать свое мнение и его избиратели не забудут об этом, ожидая решения суда, то надо признать: обвинение проиграло заседание 25 февраля, а Ходорковский его выиграл.

Отто Лацис

«Русский курьер»

№ 482 2005-02-27

"Русский курьер"