О главном петербургском музее и о работе его директора разговаривали в четверг глава Эрмитажа Михаил Борисович Пиотровский и корреспондент «Фонтанки». Михаил Пиотровский признался, что на научную работу и чтение у него остаются вечера и ночи, так что приходится считать это отдыхом. Разговор происходил на встрече в рамках проекта «505 вечеров».

— Как часто вам сейчас приходится идти на какие-то компромиссы?

В нашей теперешней жизни другие опасности, другие возможности. Компромиссы тоже другие. Слава богу, пока не приходится идти на компромиссы политического и идеологического характера. Можно показывать спокойно новое искусство, не спрашивая ни у кого разрешения. Но сейчас музей — это нечто среднее между храмом и Диснейлендом. В какой степени мы должны уступать тому, что люди привыкли получать информацию легко? В какой степени мы должны уступать тому, что люди хотят получить развлечение, а не школу и не храм? Здесь очень тонко надо вести себя. Людям должно быть приятно.

Нынешний уровень лучших музеев позволяет и досуг провести, а не только поклониться и не только научиться чему-то. Но нужно найти какие-то точки, дальше которых уже нельзя. Это приходится решать каждый день и каждый час – что можно, а что нельзя.

Например, разместить картинки из Эрмитажа на мобильных телефонах можно. А вот какие — уже нужно решать. Мы первые в мире такое сделали, и в красивых эрмитажных картинках ничего плохого нет. Но в списке картинок были, например, распятия. Вот с этим ясно, что уже нельзя. Это приходится делать каждый день — находить компромисс между современностью и консерватизмом.

— Не думает ли Эрмитаж расширяться?

Мы расширяемся, но у нас своя система. Не новорусская. Мы не захватываем всё. Во-первых, мы расширяемся в Интернете. У нас сайт, у нас виртуальные выставки, виртуальная академия, магазин в Интернете и т.д. У нас есть и свои выставочные центры в разных концах мира. На следующей неделе я полечу в Амстердам: мы открываем очередную выставку «Эрмитаж в Амстердаме». У нас есть эрмитажные комнаты в Лондоне, в Лас-Вегасе. Еще ведутся переговоры с Хиросимой. Есть проекты и в России – скоро мы открываем выставочный центр в кремле Казани. Тем самым, наши выставки мы проводим в местах, где все знаем. А не в непонятно каких музеях.

В Петербурге у нас есть два типа расширения. Во-первых, это Дворцовая площадь. Мы как бы обнимаем её. Теперь у нас еще восточное крыло Главного штаба. Мы больше не вытянуты вдоль Невы, а располагаемся вокруг Дворцовой площади. Есть некоторые здания, которые мы хотели бы присоединить к Эрмитажу. Это Военно-Морской архив — они скоро должны уехать в новое здание. Там идеально бы разместился наш архив и библиотека. У нас одна из лучших библиотек по искусству в мире, но она закрытая. Просто нет места. Ее можно сделать публичной, и в этом здании будут все возможности для создания публичной библиотеки. И второе здание – Штаб Гвардии. Мы давно ведем переговоры о том, чтобы разместить там музей Гвардии.

А в самом городе мы стараемся не расширяться, а оказываться там, где нужна наша помощь. У нас теперь есть фондохранилище – мы построили первую очередь в Старой Деревне, около Серафимовского кладбища. Это замечательное фондохранилище Эрмитажа — с коллекциями, которые теперь открыты, доступны, их можно видеть, вещи хранятся хорошо. Кроме того, оно еще находится в спальном районе, в котором практически ничего нет. Казино там уже появились, теперь будет и место, куда ходят на экскурсии. В будущем там откроем и выставочные залы.

Была сложная ситуация с фарфоровым заводом – завод в частных руках, а музей успели объявить государственной собственностью. И нужно было найти какую-то схему, чтобы музей, который исторически собирали для работников завода, одновременно держать музеем и чтобы он сохранял старые функции. И мы «музифицировали» коллекцию, но оставили ее на заводе. Храним, периодически даем вещи, чтобы художники могли их копировать. А теперь целый туристический маршрут составили с туристическими компаниями – музей, фарфоровый завод, люди могут посмотреть, как делается фарфор, рядом там Александро-Невская Лавра. Целый туристический кусочек получился.

Другой случай, где тоже надо было помочь, — это Константиновский дворец. Замечательное чудо, восстановленное из руин. Стены восстановили хорошо, а что внутри-то — непонятно, кроме конгрессов, которые время от времени проходят. После долгих разговоров «что делать» обратились к нам, и мы там делаем две постоянные выставки: музей геральдики и музей государственных наград. И постепенно помогаем оформить в хорошем стиле и остальные интерьеры, где не устраивают банкетов и приёмов.

— Из какого зала Эрмитажа, по-вашему, самый красивый вид?

Хороший вопрос. Когда спрашивают «какой зал», я говорю: у меня все одинаковые. Я думаю, что самый красивый — это вид из Зимнего дворца, там балкончики, выходящие на Арку. Сейчас мне нравится больше всего этот. Хотя музей замечателен тем, что не только потрясающие экспонаты, архитектура, но и виды из всех окон. Классический вид на Стрелку, потрясающий.

Петропавловскую крепость я люблю меньше, она как раз видна из моего окна. Когда я работал в музее Востоковедения, смотрел на нее. Поднадоела. Вот, пожалуй, Дворцовая и Триумфальная Арка сейчас любимые.

— Есть ли в Эрмитаже закутки, в которые не ступала нога его директора?

Я думаю, что некоторые подвальчики есть все-таки. Если я скажу «нет», завтра обязательно кто-нибудь прочитает и проведет меня в какой-нибудь такой подвальчик. Но во всех основных закутках я был.

— А как вы сохраняете пол в Эрмитаже – ведь все ходят в обуви, защищающих его тапок, как другие музеи, вы не выдаете?

Пол такая вещь… В каждом здании, а также во дворце, есть вещи, которые должны быть вечны, а есть вещи, которые все равно должны стираться. Стираются, заменяются, и это часть их жизни. Так же, как фасады надо все время красить – их невозможно покрасить раз и навсегда. А полы мы покрываем лаком. Причем сейчас нашли, кажется, особо хороший лак. И загрязняется, и трется именно лак. Главное — успевать его вовремя снимать и заменять. А люди могут спокойно ходить.

Тапочки мы не надеваем, это принципиальная позиция. Потому что когда ты надеваешь тапочки и идешь по дворцу, это значит, ты пришел посмотреть, как люди жили. А когда ты приходишь в такое место, как Зимний Дворец, где вся наша история, где замечательные картины, то должно быть ощущение, что это все принадлежит каждому, кто сюда приходит. Я бы, кстати, не стал смотреть в тапочках на Рембрандта.

— После вашей выставки Фаберже, пошли разговоры, что некоторые вещи там были «не совсем»…

Вексельберга? Мы очень любим говорить, что это поддельно, то поддельно. А на самом деле мы выставляли не Эрмитажную коллекцию, а купленную Вексельбергом. И нас тут не очень волнует подлинность экземпляров. Но, я думаю, нужно больше доказательств того, что там были поддельные вещи. С Фаберже ведь какая ситуация… даже когда мы говорим о Рубенсе и Рембрандте, то тоже никогда нельзя сказать стопроцентно: «Это Рубенс рисовал». Он часто рисовал с мастерской. Наши «маленькие Рубенсы» точно принадлежат только его кисти. А всё остальное — с большим или меньшим участием мастерской. И у Рембрандта то же самое.

А Фаберже — это в принципе мастерские. Так что с яйцом, о котором идет речь, может быть два варианта — может быть авторская копия, а может действительно быть и поздняя подделка. Но это нужно доказать. Известно, что подделок в Петербурге делалось много и сейчас делается. Но при всем уважении — это не Рембрандт и не Рубенс. Рисунок, эскиз Фаберже — тут вся ясно. А при воплощении в камни и металл уже сложно определить. Но все может быть.

— Остается ли у вас время заниматься научной деятельностью?

Даже читать остается время. Не только остается, оно просто должно оставаться. Это европейская музейная традиция, и в Эрмитаже она всегда была актуальна: чтобы стать директором, нужно быть ученым, и чтобы оставаться им, нужно продолжать быть работающим ученым. Иначе моральное право занимать эту должность теряется. Я преподаю в университете – в Европейском университете, в Государственном университете нашем, веду кафедру музееведения на философском факультете. Читаю лекции, пишу статьи, книги. Через три месяца у меня выходит книга «Исторические предания Корана». Так что трудно, на это остается вечер и ночь, но можно считать это отдыхом.

— А какие книги лежат у вас на столе?

На рабочем столе у меня лежит книжка 1833 года о том, что поляки все жизнь мечтали быть частью России. А дома — роман о великом писателе Мисимо Юкио и новейшая книжка о Аль-Каэде. И еще «Рубашка» Гришковца – только что ее прочитал. Хорошая книга, интересный человек – я ведь с ним познакомился сначала, а потом решил прочитать.

— А в театр то выбираться удается? На того же Гришковца?

Вот если в пятницу все будет спокойно, все получится и никаких особо срочных дел не будет, то пойду смотреть премьеру «Двойника» Фокина в Александринский. А Гришковца я на DVD смотрел. Но вообще-то когда есть свой театр рядом — выходишь и слышишь, что там играет музыка, — то проще пройти туда и ее послушать.

— Еще одна «нагрузка» — общественная работа на «Первом канале». Что-то осталось от нее в памяти?

Во-первых, я теперь могу, наконец, не смотреть первый канал. Это была интересная работа, которая дала немало пищи для ума. Теперь я знаю, как создавать в музеях разные общественные советы таким образом, чтобы они не могли влиять на нашу политику. Мы там принимали финансовые отчеты, решали, как поменять название, открывать филиалы в Петербурге и Нью-Йорке, как снять долг государства, но на репертуар никакой возможности повлиять не было. Когда становилось совсем невтерпеж, мы давали советы, все вежливо слушали, и продолжали свою линию. Надо сказать, что когда я начинал там работу, канал был более интеллектуальным. Сейчас интеллектуальный элемент оттуда ушел – все почему-то считают, что он должен быть только на «Культуре».

— Часто ли приходится расставаться с кем-то из сотрудников?

Уволить у нас в России кого-то очень трудно. Но бывает, что и расстаемся. Эрмитаж — это особое место, но это место, которое требует от каждого человека некой внутренней дисциплины и отдачи. И те, кто не приживается, сами уходят. Самая большая текучесть в инженерном составе – там работают люди, которые в других местах за ту же работу могут получить значительно больше денег. Но в целом, люди приходят работать в Эрмитаж с тем, чтобы уйти оттуда только вперед ногами.

— Насколько правдивы всевозможные мистические истории, которые иногда рассказывают о Эрмитаже?

Привидений у нас нет. Мне иногда про них рассказывают, но я никогда не видел. Им тут нечего делать, потому что это музей, в стенах которого до сих пор живут все, кто там жил. И я это ощущаю: тут умирал Александр, Петр, тут жила Екатерина. И они присутствуют. А привидения — это те, кого убили, и они обратно возвращаются. А эти не возвращаются, они тут просто есть и всегда были. Поэтому никаких чужих духов они не пустят.

Рассказывают всякие страшные истории про какие-то иконы на которые достаточно глянуть, и человек умирает — но это полная чушь… Всякие египетские статуи, которые плохо действуют, – тоже чепуха. Там настолько много настоящей энергии вещей, которые обладают своей историей, энергии величайших произведений искусства, что всякая злая и чужая энергия не приживается.

Беседовал Михаил Гончаров,

Фонтанка.ру

25/02/2005 11:44

Фонтанка.ру