В воскресенье, 6 февраля, исполняется ровно год после того, как на перегоне станций московского метро «Павелецкая» — «Автозаводская» случился страшный взрыв, унесший жизни 39 человек, 134 человека получили ранения и травмы различной степени тяжести.

За мужество и высокий профессионализм машинист поезда Владимир Горелов награжден орденом Мужества. Как общество помнит об этом? В какой социльной и профессиональной психотерапии оно нуждается? Какую душевную помощь оказывало друг другу в тот день и целый год после? В какой помощи нуждаются те, кто пережил теракт и просто испугался его? Об этом наш разговор с психиатром «горячей линии» Татьяной Кошелевой и анализ общественной реакции в Интернете.

Живущие в Сети

6 февраля 2004 года Сеть захлебывалась от сообщений: «Мы не знаем друг друга, мы знакомы виртуально, но, пожалуйста, ответьте, вы живы?» На всевозможных форумах и чатах обсуждалось одно: живы ли? Некто под ником (именем) White Star: «Спасибо, что открыли эту тему. Я тоже очень волнуюсь за остальных. Москвичи, отзовитесь!!!» (Здесь и далее сохранена авторская орфография. — «РГ»). Очевидцев среди участников нет, но у многих в этом поезде оказались знакомые: «Просто жуть! А у подруги моей мамы сын там погиб». Некий Stanum «вывесил» на форум разговор с другом, который «ехал в этом поезде и чудом уцелел». Участница под ником Александра Пашкова в 16.49 сообщила: «Я еще такую же везучую девушку встретила сегодня, она у нас работает: как приехала на работу не помнит, лицо в копоти, руки — тоже, глаза бешено вращаются, она тоже через человеческие останки проходила, домой идти не может, боится ехать в метро. Мы ее на машине отправили, но что-то я очень сомневаюсь, что ей будет легко оправиться после такого кошмара».

Тут же обсуждается вопрос: «Что делать? Как жить?» Пользователь Lunnaya спрашивает: «Как вы думаете, как стоит нам всем поступить? Отказаться от поездок в метро и походов в торговые центры и кинотеатры, передвигаться на наземном транспорте и по возможности вообще никуда не ездить из-за опасности теракта?»

Встречаются и непробиваемые циники, как ICEberg: «Ну и что тут особо ужасного? У нас каждый день — взрывы и стрельба». Ему отвечают незамедлительно:»Это не значит, что так должен жить весь мир. Когда взорвали здания-близнецы в Америке, мамина подруга там погибла. У ее мамы от этого началось помешательство: память просто заблокировала смерть дочери, она — в том времени, когда дочь жива. Она не пришла в себя до сих пор. Ты что, считаешь, что это нормально? Знаешь, этот пофигизм или цинизм просто противен. Это — как стоять над мертвым телом и рассуждать о том, что «ну и что тут особо ужасного, у нас-то вон тоже стреляют. Ужасного тут то, что кто-то там приходит и разрушает жизнь людей, ни за что убивает детей, взрослых. Если ты в этом не видишь ничего ужасного, то мне тебя очень сильно жаль. Ты неспособен на элементарное сочувствие» (Elanor).

В тот же день всю Сеть (а потом и все газеты) обошла запись dj_shoo: «Наверное, я счастливый человек. Сегодня я ехал в том самом поезде, второй вагон которого был взорван. Друзья мои, это было откровенно страшно, и, наверное, я еще и человек с сильной волей, если сумел не поддаться панике».

Реальность

Сегодня на станции метро «Автозаводская» нет и намека на то, что произошло здесь год назад. В огромном вестибюле станции привычно толпятся люди. Запихиваются в вагоны. Уткнувшись в роман Марининой, едут по своим делам.

Как-то после очередного теракта диакон отец Кураев сказал в интервью, что есть элементарные вещи, зависящие и от мэрии. Если бы было распоряжение, говорил отец Андрей, что поезда, проходя место в тоннеле, где был взрыв, давали гудок, это значило бы очень много. На «Автозаводскую» мы приехали специально, почему-то надеясь на то, что обнаружим здесь хоть какое-то напоминание о случившемся.

Перегон «Павелецкая» — «Автозаводская». Мы прижимаемся к дверям, всматриваясь в темноту туннеля. Год назад где-то здесь в 8.45 остановились развороченные вагоны. Год назад здесь навсегда остановились десятки сердец. Год назад по этим рельсам, спотыкаясь, брели уцелевшие.

Мы всматриваемся в лица пассажиров нашего вагона. Симпатичная девушка, нахмурившись, сосредоточенно о чем-то думает. Пожилой мужчина в клетчатом шарфе спит. Наш поезд останавливается в перегоне. Стоит несколько минут. Пассажиры спокойны и молчаливы. Думает ли кто-то из них о том, что здесь было год назад… Помнит ли?

В Центр имени Сербского, в отдел неотложной психиатрической и психологической помощи в чрезвычайных ситуациях, а именно к специалистам «горячей линии», мы и отправились, чтобы поговорить с теми, кто «помнит», пусть даже по долгу службы. Татьяна Кошелева, врач-психиатр, считает, что общество, к сожалению, все очень быстро забывает.

— Вот, скажем, был взрыв на «Рижской», потом упали два самолета, а потом случился Беслан. И все. «Рижская» и самолеты вообще растворились и в СМИ, и в воспоминаниях людей. То же самое с Бесланом. Когда оттуда первая партия пациентов приехала: несли и подарки, деньги, счета им открывали. Сейчас у нас пятая партия и практически — никакой помощи. Помнят либо школьники, либо студенты. Это самая сердобольная группа граждан. У остальных людей полно своих забот. Понятно, что у всех сложная, тяжелая жизнь. Посочувствовать мы все можем, но, когда человек приходит домой и думает о своих проблемах, чужое горе отступает. А дети и студенты более сердобольны, более памятливы, потому что они не загружены какими-то социальными процессами.

«Горячая линия»

Во время чрезвычайной ситуации (ЧС) на телефон «горячей линии» поступает до пятисот звонков. Это единственная круглосуточная линия в Москве по чрезвычайным ситуациям.

Татьяна показывает нам обычные толстые тетрадки в клеточку, где разными почерками (на телефоне обычно один, в лучшем случае — два доктора) записаны звонки абонентов.

6 февраля 2004-го в тетради зарегистрировано 87 записей.

— Всех не успевали записывать, — поясняет Татьяна, — я думаю, что позвонило где-то около 150-200 человек. Чем громче и массивнее теракт, тем больше обращений. Интересно, — продолжает она, — что, когда происходит какая-то чрезвычайная ситуация, обостряются и остальные люди. Вот женщина, живущая недалеко от места взрыва, сообщает, что «находится в подавленном состоянии, у нее сниженный фон настроения, ни с кем не хочет общаться». Или вот запись: «Женщина плачет, сообщает, что ей жалко погибших людей».

Татьяна показывает нам целый ряд цифр, с 18-го по 39-й звонок.

— Это родственники, — говорит она. — Все переживают за не вернувшихся вовремя домой родственников. А вот с 40-го по 54-й — это звонки родственников пострадавших в теракте, спрашивают, каким образом могут им помочь.

— В день самого теракта,- говорит Татьяна, — пострадавшие к нам не обращаются. Мы выезжаем на место и оказываем помощь людям на месте ЧС. Пострадавшим требуется три-четыре дня, чтобы немного оправиться от первого шока и осознать, что им нужна помощь. Спустя какое-то время они уже начинают понимать, что их что-то мучает, у кого-то возникает чувство тревоги, паника, депрессия. Вот запись от 8 февраля, позвонила девушка 25 лет: «Пережила взрыв в метро, находится в состоянии шока, плачет, мечется по комнате, нарушен сон. Записана на консультацию».

Люди звонят на «горячую линию» с тем, что врачи называют посттравматическим стрессовым расстройством. Чаще всего, по словам Татьяны, оно выражается подавленным настроением, ощущением тревоги, нарушением сна (если сон есть, то бывают какие-то кошмарные сновидения), повышенной раздражительностью. Возникают страхи, непосредственно связанные с терактом.

— У некоторых людей, — объясняет доктор Кошелева, — развивается боязнь ездить в метро. А, например, у заложников из Беслана появилась боязнь людей в камуфляжной форме. Многие детишки, когда взрывались новогодние петарды, вскакивали и прятались под стол. По телефону эти проблемы не решить, поэтому пациентов, которые пострадали в ходе какой-либо чрезвычайной ситуации (теракт, захват заложников), мы приглашаем на бесплатную психотерапевтическую помощь.

Очень часто сюда звонят друзья и родственники пострадавших. Обычно спрашивают, как общаться, что делать, как правильно подстроиться.

— Чаще всего обращаются женщины и дети, — говорит Татьяна. — Мужчины, наверное, в силу своего мужского характера не признаются, что у них есть проблемы, и тянут до последнего. Студенты ведут себя так же: стараются уйти от проблемы, загнать ее глубоко, но в конечном итоге все равно попадают в поле нашего зрения. Иногда это происходит через месяц, иногда через год. Естественно, воспоминания не сотрешь, но проходит время, к тому же все равно надо ездить в метро, в Москве без этого — никак. Нельзя сказать, — делится она своими наблюдениями, — что после пережитого люди становятся добрее. Скорее из них вылезает наружу все то, что они тщательно пытались скрывать. Если у человека изначально в характере была заложена какая-то напряженность, злобивость, то после чрезвычайной ситуации она будет проявляться ярче. Если до этого момента люди могли как-то это гасить, говорить себе, что вот сейчас я сдержусь, вот этого не сделаю, то после теракта им намного сложнее сдерживать себя. Если же в человеке заложена доброта, смирение, то такие люди, наоборот, становятся добрее и мягче.

«Российская газета» №21 (3690), 4.02.05