Документальная повесть в журнале «Посох»

О журнале.

«Посох» хотя и рассчитан на пожилых людей – журнал молодой. Он издается областным департаментом социальной защиты населения 7 лет. Молод журнал и духом героев его очерков, репортажей, интервью.

Он рассказывает о земляках-самарцах, которые в преклонном возрасте ведут активный образ жизни – строят дома, пишут книги, путешествуют по планете автостопом, бегают марафон. Эта информация есть лучший учебник жизни. Жизни здоровой, радостной, нужной людям. Приложение к журналу «Документальная история «Путями сердца своего» издается впервые. Издание посвящено делу всей жизни нашего земляка-фотографа Виктора Пылявского. Его работы не имеют аналогов в мире.

УХОД

Кто из нас волен знать свой последний срок? Молодой, косая сажень в плечах, удачливый бизнесмен. Милая добрая жена Лена, любимая дочь, хорошие друзья. Реализованная страсть к небу, к полету — парапланы. Жил и летал. Летал и жил. Случалось, разбивался, ломался. Подживало, и опять летал. И вдруг… Беда подкралась не заглохшим в полете мотором, не скрученным вихрем крылом, не финансовым крахом. Она подкралась не извне — изнутри. Да и не вдруг. Просто он ее вовремя не заметил, как не замечаем мы, скажем, в дачной возне с грядками наползающую из-за горизонта черную градовую тучу. Сперва стал мучить желудок. Что ни съест, все не то. Пробавлялся одним кефиром. Думал, пройдет. Не проходило. Стал слабеть. Пошел к другу врачу, Ивану Казаеву: дай каких-нибудь таблеток… Сделали анализы, снимки. Страшный диагноз Виктор прочел на сделавшемся вдруг серым лице друга.

Вышел из клиники, запрокинул голову к небу. Блескуче радостно трепетала на ветру под августовским солнцем листва на тополях. Рядом гудела, кипела в бетонном городском котле замешанная на страстях и нуждах жизнь. Чужая. «А мне надо было умирать, — рассказывал Виктор. — Меня вычеркивали из жизни». Там, в жарком кабинете доктор сказал ему: «У тебя рак желудка… метастазы… удалять… химиотерапия…» «А если откажусь от операции?..» «Месяца два-три протянешь… Не медли с операцией и так много времени упущено», — сказал Иван.

«Меня вычеркивают. За что? Знал я одного знакомого с вырезанным желудком — это не жизнь. Нет, операции не будет… Пусть лучше два-три месяца и всё…» Дома он не выдал Лене свою смертельную тайну. Не помнит, что он ей тогда говорил. Какими глазами смотрел на дочку. О чем думал под колокольчики ее радостного смеха. Брал в руки любимые вещи, разглядывал, клал на место. Подходил к зеркалу. Впивался взглядом в него и находил в отраженном лице подтверждение страшному диагнозу. Мрачно удивлялся. Вот ты есть, отражаешься в зеркале: голова, руки-ноги. Приложил руку к сердцу — бьется. И вот скоро это зеркало завесят белым полотном.

Из долгих смутных розмыслов, как из дыма разгорающегося костра языки пламени, взметывались мысли: «Падение. Удар… Но, говорят, Господь дает узнать дату смерти только тому, кого любит. Чтобы не умереть на скорую руку… Не должен я уходить из жизни с обидой на Бога». И еще тогда думалось — болезни, беды приходят к нам не в наказание за что-то, а для чего-то. Так для чего же мне такой тяжкий крест? Было предназначенье, миссия, но какая??? Если я ее сейчас обнаружу, то останется ли время исполнить. А может не стоит рвать душу напоследок? Просто в этот последний срок отдать долги, попрощаться со всеми, кого люблю».

Тогда — то ли из глубин сознания, а может, из небесного эфира явилось желание испытать сорокадневный пост. Скрыться куда-нибудь с глаз долой от надоевших увещеваний о лечении, жалостливых взглядов, разговоров. Хоть эти последние дни прожить для Бога. Но для этого надо было напрячься и разорвать опутавшую паутину суеты сует. А все никак не получалось. Взялся переоформлять на жену «дело». Ни жена, ни друзья о его диагнозе в то время не знали. Как тюремный узник втайне готовится к побегу на волю, так и Виктор все эти полторы недели днем и ночью обмозговывал свой уход из дома. «Проживу последние дни не так, как хочется другим. Буду делать не то, что ждут от меня близкие, сослуживцы, а то, что скажет сердце». Перед самым уходом из дома он сказал жене и еще самому близкому товарищу о диагнозе. Поделился намерением о посте и уходе. Успокоил, как умел, де, отголодает, выздоровеет и вернется. Говорил, а знал — уходит насовсем, навечно. Но в душе все же то пригасала, то вспыхивала искра надежны…

Он много раз уходил из дома с рюкзаком за спиной в походы, на полеты. Уходил, чтобы вернуться. Теперь — на веки вечные. «Поеду, куда подскажет сердце», — решил Виктор. Сам не зная почему, выбрал Астрахань. Но доехал только до Тольятти. У моста через Волгу попросил водителя тормознуть, сошел: «Нет, Астрахань не то…» Отправился в Ташлу. Там искупался в святом источнике. В дальней деревеньке нашел бабушку, которая заговаривала болезни. Рассказал все, как есть. Старушка зажгла перед иконой лампадку, Помолившись, бабушка сказала участливо, чтобы возвращался он, болезный, домой и ложился на операцию: «Мой отец после такой операции на желудок еще двадцать лет прожил…» Он вышел из избы на пустую днем улицу. Нет, операцию он делать не будет и в город тоже не вернется. После купания в святом источнике на теле выступил огромный нарыв. Но теперь это Виктора не испугало. После встречи со знахаркой он ушел в Жигули. «Держась совета сердца твоего, ибо нет никого для тебя вернее».

ПОСТ

Место выбрал на Муромском городище. Может, сработал древний тайный магнит. Энергетическое поле далеких предков, тысячи лет назад живших и умиравших здесь, притянуло. Обошел оплывшие суглинистые раскопы археологов, потревоживших захороненные останки предков. Облюбовал место под дикой яблонькой. Растянул на ветках кусок брезента. У корневища постелил спальный мешок. Выложил из рюкзака Библию. «Я забуду все, чему меня учили, забуду как жить умом, логикой, совершать рациональные поступки. Сорок дней я буду следовать только голосу сердца и проживу оставшиеся дни жизни во имя Божье…», сказал он себе.

Потекли дни и ночи совсем иные, чем в той оставленной за рекой жизни. Вокруг не было ни одной живой души. Неподалеку по бокам косогора текли два ручья. С детским забытым удивлением Виктор ощутил, что вода в них разная на вкус. Брал в руки, как свечу или фонарь, Библию. Искал. И слова, и мысли древних проповедников были просты и естественны, как чистая вода в ручье. Ходил, вглядывался во все, что окружало, и везде находил подтверждение прочитанному. Среди пней Виктор наткнулся на шапку муравейника. Стал наблюдать. Утром с восходом солнца начинается их трудный день — без перекуров и обедов снуют, готовят свое жилище к зиме. «Пойди к муравью, ленивец, посмотри на действие его, и будь мудрым. Нет у него ни начальника, ни приставника, ни повелителя. Но он заготовляет летом хлеб свой, собирает во время жатвы пищу свою…» — читал он в притчах Соломона. С радостным удивлением понимал: человеческая мудрость питается природной мудростью творца. Постепенно спадала пелена с внутреннего зрения. И все потому, что он сделался свободным от людей, от забот о еде и даже от самого страха смерти. И это обретенное тяжкой болезнью и постом тихое бесстрашие теперь позволяло ему наслаждаться жизнью с невиданной доселе радостью.

По преданию, этот крест установила жена убитого разбойниками купца. Видно, любила мужа крепко…

Подошла чудная пора бабьего лета. Ночью иногда моросил дождичек, а утром вставало из-за леса сентябрьское солнце. Лучи его, будто божественные пальцы, скользили по зеленым и багряным вершинам деревьев, будто по неким клавишам, извлекая грустную мелодию осени. В такие дни Виктор истово любил свою болезнь. Ведь это она вытолкнула его сюда, оставила наедине с этим чудом, с мудрой книгой книг:

    «… Слушай, сын мой, и будь мудр, и направляй сердце твое на прямой путь. Не будь между упивающимися вином, между пресыщающимися мясом: потому что пьяница и пресыщающийся обеднеют, и сонливость оденет в рубище…» Поднимал глаза от страницы. «А я каким путем шел? Зарился на легкие деньги. И добывал их всяко».

После удачных коммерческих операций возникало ощущение собственного удальства, вспучивалась гордыня: «Бывшие сослуживцы за год столько не имеют, сколько я за одну поездку…» И все тогда сходилось — срасталось, само шло в руки. Не есть ли так яростно разжигаемая сегодня в нас газетами и телевидением страсть к богатству — дьявольская ловушка для всей земной цивилизации?.. Тогда почему Он, создатель этой яблони, голубого неба и вон того парящего над лесом коршуна оставил нас, человеков, своей милостью? Не упредил, не подал вещего знака.

Может, тогда бы сам все переиначил. Стал Жить по-другому. «Постой, не клевещи, были тебе знаки, — останавливал внутренний голос. — Тогда, в день похорон отца, ты поднялся на параплане… А через час уже лежал на больничной койке с переломом позвоночника. Но не внял Уроку. И был тебе второй знак. Вспомни тот полет. Как ты с женой поднялся на параплане». Ясная безветренная погода. Мотор за спиной работает ровно, как хорошие часы. И вдруг… Так же ровно стучал двигатель, туго парусило крыло над головами. Но они падали, стремительно камнем летели к земле. Исчезло ощущение опоры на воздух. Он их не держал больше. Виктор чувствовал вцепившиеся в него пальцы жены. Успел подумать: ближе к земле восходящие потоки воздуха удержат от падения. Но случилось необъяснимое. При работающем двигателе и раскрытом крыле они упали и жестоко разбились. Больница, рентген, гипс, костыли.

После выздоровления продолжалось все то же. Суета, проекты и прожекты. Ради него, золотого тельца наживы. Тогда-то и в голову не пришло, что это падение и есть Знак свыше. Не Господь ли наш Иисус Христос упреждал в своей «Нагорной проповеди»? Как там?.. Виктор открывал Библию, находил нужное: «…Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют… Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложатся вам…» Почему внял этому только теперь перед смертью…

Накануне сорокового дня он не мог заснуть. Лежал на спине под своей яблоней, пялился на звезды. Ждал рассвета… И когда заиграла на востоке утренняя заря, стоя на коленях, повернулся лицом навстречу восходящему солнцу. «Не знаю, что это было, — скажет потом Виктор. — Галлюцинации ли, преломление первых солнечных лучей в тумане, а может… В тот момент я увидел сияющий престол Господень. Его стопы. Я явственно знал, если сейчас подниму глаза, увижу Его самого. Но быстрее, чем взмах век, промелькнуло в сознании прочитанное в Библии: «Не искушай Господа Бога твоего…» И если я сейчас подниму глаза, значит, захочу удостовериться. Выходит, я маловер и мне дано искушение. И глаз тогда не поднял. Когда пришел в себя от потрясения, ясно подумалось: я должен сегодня идти домой. Вечером буду есть…»

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Последние силы оставляли его. За сорок дней поста он истаял, как свеча, подожженная с двух концов: с одного — болезнью, с другого — голодом. Но сознание в то утро было как никогда ясным. Нужно было во что бы то ни стало выбираться к людям, на дорогу. За сорок дней ничего не поменялось в подлунном мире, кроме погоды. Так же мчались по трассе машины, обдавая запахом горелого бензина. Никто не хотел подвезти покачивавшегося у обочины то ли бомжа, то ли пьяного старика. Но через какое-то время старенькая битая «четверка» притормозила. Виктор кое-как с помощью водителя угнездился на сиденье, наспех придумал легенду. Хотел сказать, что геолог. Был в экспедиции. Приболел. Теперь вот возвращается. Открыл рот… и не смог произнести ни слова. С ужасом понял, что разучился говорить. За все сорок дней он не произнес ни одного слова вслух. Шофер крутил баранку и все косил глазом на странного пассажира. Вроде спиртным не пахнет, и глаза ясные, а языком чуть ворочает. С того самого утра, считает Виктор, и начались в его жизни чудеса.

Водитель «четверки» предупредил, что едет в Тольятти. Но, подъезжая к Жигулевскому морю, вдруг заявил, что у него в Самаре живет брат. Давно не виделись. Проедет к братану, а заодно и Виктора подвезет. И привез к самому подъезду дома и помог зайти. « Увидела его в дверях, — вспоминает Лена. — Бросилась на шею, он чуть не упал. Что же я делаю, он чуть живой… Нос острый-острый стал. Но сразу почувствовала, что излечился…» «Свари мне, Лен, борща» — попросил жену Виктор. С охотой съел ложек десять и крохотный кусочек сала. И впервые за последние месяцы желудок не взбунтовался. С того дня Виктор пошел на поправку.

Когда немного окреп, наведался в больницу. В тот самый кабинет, к тому самому доктору, предупредившему о страшной болезни. Визит затянулся на несколько часов. Сделали рентген желудка, потом еще раз. Хлопали дверьми, заходили, выходили, с вежливым любопытством поглядывали в его сторону. Потом пригласили в кабинет. Лицо у друга было радостно растерянное. «Витя, — сказал он, — это невероятно. Никаких метастаз. У тебя желудок чистый, как у новорожденного ребенка…»

МИССИЯ

После полного выздоровления к прежней Жизни он не вернулся. Не смог. Тогда, с осени 1999-го, он сам сделался другим. «Буду сначала делать, а потом думать. К примеру, встретился мне на улице бомж — поясняет свое теперешнее жизненное кредо Виктор. — первое движение души — дать ему денег. Но начинаешь рассуждать: дам, а он их пропьет… Он еще, может, богаче меня. Под дурачка косит… Пропьет…» Потом думаю: «Было движение души, а ты его размышлениями «зрелыми» растоптал. Да какое твое собачье дело, как он распорядится твоей десяткой-полусоткой?! Ты дай и иди дальше».

После сорока дней поста и исцеления Виктор крепко определил для себя одно. Он будет верен Тому, кто спас его от смерти: «Я обязан Богу за вторую жизнь и буду служить только Ему». Виктор всегда любил риск, бродяжил, летал на параплане, фотографировал. Теперь все это сошлось в одном — с помощью фото и слова рассказать землякам о наших православных церквях и церквушках, порушенных и живых.

Для воплощения идеи Виктор купил «Газель», самую лучшую (фотоаппаратура, параплан у него уже были). Который год колесит он по области. Взлетает на параплане и фотографирует церкви. Но что фотография без истории, без имен людей, которые созидали храмы, и тех, кто рушил? Просто фото памятника архитектуры. В лице жены Лены и друга семьи Юли Курдиной он обрёл самоотверженных помощников. Они тоже ездят по селам и малым деревушкам, расспрашивают стариков, записывают истории и легенды об их церквях. После таких поездок Юля подолгу просиживает в библиотеках и архивах, собирая крупицы сведений о храмах. Из фото, документов, легенд, как из кусочков мозаики, солнечных и черных, проступает прекрасная и жуткая картина человеческого варварства и подвига.

Церковь в Новой Хмелевке Ставропольского района

У каждой сфотографированной Виктором церкви своя история. Одну из самых красивых церквей в Верхнем Санчелееве, по рассказам, четверть века строили отец и сын. Трижды взрывали церковь в Курумоче. Не взорвали. Отступились. И не от того, что прозрели – просто рядом школа начала сыпаться… О церкви в селе Малое Ишуткино есть предание. Будто без малого полтораста лет назад три соседние деревни вскладчину купили церковный сруб. Стали тянуть жребий, в каком селе ставить. Выиграли мужики одного из сел. На радостях взялись пить-гулять. Тем временем малоишуткинцы поднялись всем миром: и женщины, и старики, и дети за ночь перекатали сруб по бревнышку в свое село. Продрали глаза с похмелья гуляки, а в Малом Ишуткино уже топоры звенят. Церковь поднимается… Руками развели: «Значит тому быть…» В тридцатые годы на эту церковь навесили замок. Грянула Великая Отечественная. Одна женщина, которая ребенком ещё помогала перекатывать сруб, говорят, до самого Сталина дошла. И церковь открыли по личному приказу вождя…

Каждая, хочу это подчеркнуть, каждая из 81 церкви, которую сфотографировал Виктор и описал их историю, — это памятник человеческой вере, подвижничеству, любви. «Раствор для кладки кирпича замешивали на яичных желтках, — рассказывает Виктор. – Я встречался с людьми, чьи деды собирали для этого куриные яйца. Двадцать лет строится церковь — двадцать лет они ездят по деревням: собирают Христа ради яйца для раствора…

В Самаре можно найти красивые старые дома. Они построены ради удобства, дань гордыне. Церкви же построены с любовью. Я прикоснулся к каждой церкви, которую фотографировал. И всегда ощущал очень мощную энергию, исходящую от стен. Думаю, если придется лететь на параплане ночью мимо церкви, я её почувствую…»

Сколько раз за эти три года входил он в притворы церквей, приспособленных под зернохранилища, склады ядохимикатов… В снопах солнечного света, падающего сверху сквозь дыры в куполах, взлетали вспугнутые голуби. Оседала поднятая крыльями пыль. С облупленных стен на свету проступали образы святых. Глядя на будто терниями изъязвленный лик Христа, он осознавал, что должен разузнать и назвать и тех, кто взрывал, поджигал за два мешка муки, — стандартная цена в голодные годы, — скидывал с куполов кресты. И узнавал не только имена, но и истории о трагических судьбах разрушителей. Вот в тридцатые годы предколхоза, лютый атеист, взял да и поджег церковь. А время спустя у него дома уголек из печки возьми да и отскочи в зыбку с ребенком… В селе Русская Селитьба Виктору рассказали, как местная активистка стреляла в икону над святым источником. До сих пор остались следы от её пуль. Когда она состарилась, одинокая умирала от жажды, некому было поднести ей стакан воды. Подобных историй в его дневниках не одна и не две — десятки, как и былей иного толка. Так в Кинель-Черкассах церковь не закрывалась никогда. В пору революционного разгула, когда хотели порушить на селе церковь, старики обступили её и сказали: сперва убейте нас, потом убивайте церковь.

Увидишь посреди выгоревшей желтой степи легкую небесную церковку, как в селе Ореховка Алексеевского района, и снизойдет на сердце тихая радость.

Каждый день в ясную погоду Виктор поднимался на параплане в воздух и фотографировал. Спустившись на землю, грузил параплан и аппаратуру в «Газель» и двигался дальше. В другое село, к другой церкви. Останавливался там, где заставал вечер. Ночевал в своем домике на колесах. «Как-то остановился на ночлег на околице села, — рассказывал Виктор. — Поужинал, собрался было спать, вдруг стук в окно. За стеклом женское лицо: «Дай денег» и ни слова больше. Достал кошелек. Протянул купюру. Только тогда женщина объяснила: собирает деньги на реставрацию сельской церкви. На вопрос, почему сразу не сказала, на что просит деньги, ответила, де тогда человек может дать не от чистого сердца, а чтобы от грехов откупиться…»

В беседах с крестьянами и священниками Виктор укреплялся духом. Скоморошеством в его глазах выглядят потуги разномастных политиков разродиться национальной идеей. Так вот же она на виду — в сиянии золотых куполов наша российская идея русской государство образующей нации. Живительная сила православия, соборности и есть здоровая и живительная национальная идея, способная возродить Отечество во всем величии и могуществе. Мысли об этом придавали сил, окрыляли. Он ехал дальше. Выгружал из машины параплан, заправлял двигатель бензином, подготавливал к съемкам фотокамеры, взлетал над селом. И расплескивалась с высоты птичьего полета неоглядная ширь. Серебро извилистой речки, прятавшейся в зелень приречных ветел и выглядывающей дальним крутым изгибом у мелового обрыва. Разноцветные прямоугольники крыш, теснящиеся вдоль реки. И над всем этим на высоком месте сияющие золотом кресты на куполах, сыплющие вокруг, будто Господнее благословение, золотые лучи. Он подлетал ближе. Заходил от солнца. Ловил в видоискатель церковь, узорочье наверху, оконца. Искал выгодные ракурсы, чтобы запечатлеть эту красоту, игру цветов на пленке. Фотографировал, опускался на землю. Грузил в машину оборудование и ехал дальше…

На следующий год в то же самое время Виктор опять держал сорокадневный пост. На этот раз не на Муромском городище под дикой яблоней. Большую часть поста он ездил по области и фотографировал. И с особой остротой и яркостью открывались ему чудные видения красот нашей волжской земли. Густые темные гривы сосновых лесов и белые полощущие косами на ветру березовые рощицы, зеленые поймы, обнимающие речки, спеющие поля пшеницы и под стать им по цвету волжские песчаные отмели с несметными стаями чаек. Случалось, в небе его подолгу сопровождали любопытные молодые орлы.   Посчастливилось как-то снять стадо взлетающих с воды диких гусей. Получился удивительный снимок, который поставил бы Виктора в один ряд с лучшими фотографами живой природы нашей планеты.

Открывались его взору такие простые и прекрасные таинства гармонии живой природы. И среди нее, как застывшие в своей молитве к Богу, высились на самых красивых возвышенных местах церкви. И полнилось сердце радостью, такою, что даже полуразрушенные остовы храмов не могли погасить эту радость.

И так вот уже три года он ведет необычную фотолетопись всех церквей и действующих, и от которых сохранился лишь заросший крапивой фундамент… «Их тоже надо оберегать, — считает Виктор. — На святой горе Афон места бывших храмов огораживают, чтобы никто не топтал их. Считается, в разрушенных храмах, на месте алтаря ангелы служат литургию. Хорошо бы у нас ввести такой обычай. Убежден, храмы — это самое святое и прекрасное, что человек создал на земле».

Фотографии церквей Виктор часто дарит священникам. Одно из таких фото иеромонах Алексий, настоятель церкви в селе Виловатое, привез в редакцию местной газеты. Когда он его достал, все увидели стекающие по фото две масляные благоухающие струйки. Фотография замироточила. Это было чудо. Подтверждение тому, что дело его угодно Богу.

Если Вы, читатель, представили Виктора эдаким аскетом с худым суровым лицом, то крепко промахнулись. Это могучий крепыш, с молодыми ясными глазами и хорошей чистой улыбкой. От всех нас, городских, Виктора отличает СВОЙ взгляд на все сущее. Смелость поступать под диктовку сердца, «а потом думать…»

Не опасаясь показаться смешным и наивным, он может долго рассказывать, как в одной из глухих деревушек на границе с Ульяновской областью с большими трудами выведал у старушек их тайну про «Белую лошадь». Бабульки прониклись доверием к нему и рассказали, как в засухи они устраивают что-то вроде крестного хода на лесную поляну, где лежит «Белая лошадь» в виде огромного камня и впрямь похожего на лошадиную голову. Приносят ей в дар овощи, хлеб, яблоки… И после этого над селом и над полями проливается дождь. Виктор упросил показать ему «Белую лошадь». На поляне вокруг нее он обнаружил еще несколько камней: «Змею», «Двух баранов», «Жеребенка», строго сориентированных по частям света. Скорее всего, тот район обладает некой неизведанной энергетикой, свойствами доморощенного Бермудского треугольника. Слава Богу, здесь никто до сих пор не исчезал бесследно, как на Бермудах, но, судя по рассказам старожилов, случалось, что люди, присев отдохнуть в лесу на пенечек, вдруг оказывались за много верст от этого места. Случилась и с Виктором в тех краях чудная штука, которую он не может объяснить. Ясным днем поднялся на параплане в воздух. Летел в одном направлении, и видимость была нормальная, и приборы не шалили, а почему-то оказался почти в противоположной стороне… К «тонким материям» Виктор приглядывается с любопытством исследователя.

Не следы ли это кораблей инопланетян?

Рассказывает, как в объектив несколько раз попадали странные летающие существа, не похожие ни на птиц, ни на летучих мышей. Они отпечатались и на пленке. Одно напоминало по очертаниям рачью ножку (не клешню). Другое было похоже на шар с линейкой, а еще одно — вылитый молодой чертик с рожками, облетавший сторонкой церковь. Чертик проявился на нескольких кадрах, что дало возможность высчитать примерную скорость его лета — не быстрее кряковой утки. Версию со случайно попавшей в пространство перед объективом букашкой Виктор отвергает с ходу. Объектив был поставлен на «бесконечность». Это значит, что букашка могла попасть в поле зрения объектива где-то на расстоянии в 20 метров. Никакая пленка так далеко комара или какую там стрекозу не зафиксирует. Да и при проявлении и печатании фото с чертиком начинались всякие неприятности. Ломалась аппаратура, зажевывало пленку, коробилось при просушке фото… Дома за компьютером Виктор увеличивал черта на экране до размеров сигаретной пачки (на фото он с булавочную головку). Абсолютно черный силуэт на фоне неба. Отчетливо видны длинные торчащие в стороны то ли рога, то ли уши. Тупая морда, четыре ноги, изогнутый хвост… Оторопь берет. « Я его увидел впервые на пленке, — говорит Виктор. — Если бы в воздухе, погнался бы». Священники, которым показывал фото нечистого, в один голос говорят — он. Ученые же называют это преломлением внутреннего пространства, проще говоря, черной дырой.

ИДИ И СМОТРИ

Отсняты тысячи кадров, отобраны самые интересные. Для чего нужен был этот титанический и опасный труд? Для архива, для мышей? Как сделать, чтобы заснятое им с высоты птичьего полета увидели люди? Как можно больше людей. Арендовать помещение, сделать платным вход. Никто за это не бросит в тебя камень. Все по справедливости. На съемки затрачены деньги и немалые. Три года труда. Все по-честному. Но тогда его фотографии не увидят большинство самарцев. Та же рабочая Безымянка не увидит. А ведь в первую очередь именно простым рабочим людям мечтал он показать святую чистоту и радость православной веры, запечатленную в церковных куполах и стенах с высоты птичьего полета. Чудо холмов, полей, перелесков. Волгу… Чтобы люди хоть на минуту вместе с ним взмыли душой над серым смогом будней. Увидели все то, что видел он. И не только порадовались всей этой красоте, но и ужаснулись тем рукотворным язвам, что наносят люди природе. Белесые шрамы карьеров на боках Жигулей. Багровое пламя горящей нефти, растекающейся по водной глади…

Постепенно выкристаллизовалась идея устроить фотовыставку на площади под открытым небом. Но нужно печатать большие фото, вставлять в рамки. Нужны кронштейны, постаменты, лампы освещения, охрана… Сотни тысяч рублей. Таких денег у Виктора не было и в помине. Где их взять? Но когда «идея овладела массами» в лице друзей и знакомых, деньги нашлись. Ещё часть средств, личных, на организацию выставки дал глава Кировского района, сам заядлый парапланерист, Юрий Денисов. Другой товарищ Виктора, Сергей Шляпишников, отлил под каждую фотографию бетонные постаменты. Привез и установил. Многие помогали. Например, Владимир Чибриков увидел фото, и сам предложи помощь: «Мой дед ломал церкви…» Виктор был благодарен не только им, но и тем, кто мешал: «От этого мы стали крепче…»

Три месяца любой самарец, гость города могли прийти на площадь Кирова и хоть весь день любоваться размещенными здесь фотографиями. Домохозяйки, бегущие с авоськами, рабочие после смены, не знающие, куда себя деть подростки, школьные экскурсии… тысячи людей смогли увидеть то, что запечатлел Виктор в полетах над городами и весями. Прочесть умные и в то же время поэтичные пояснения к фото. Удивительное дело, но наши СМИ, взахлеб оповещающие самарцев о каждом скандале политиков или «звезд», о забулдыге, выпавшем из окна второго этажа, не заметили этого редчайшего по нашим временам гражданского поступка. Ну да Бог им судья. Главное, неповторимые по своей выразительности и необычности фото увидела рабочая Самара. Разлохмаченная тетрадь откликов — письменное свидетельство того, как фотографии заставляли людей восхищаться, сожалеть, радоваться и огорчаться. Это ли не достойная награда автору за его труды? В планах у него — создание большого красочного фотоальбома, куда бы вошли самые удачные фото. «Деньги на издание? Да найдутся деньги! — смеется Виктор при встрече. — Не знаю пока откуда, но найдутся. Главное сделать, чтобы здорово было».

Церковь в селе Подгоры Волжского района.

    Добро и зло. Свет против тьмы. А мы? Где наше место? Задумываемся ли? Замечаем? В своей новой жизни Виктор не только находит ответы на подобные вопросы. Он углядывает в происходящих с ним случаях и предвиденье Божье. Во время одной из поездок по дороге в село Бинарадку священник рассказал о церкви в селе Малячкино. Когда там жгли иконы, люди ложились на них и своими телами тушили… « Еду в Малячкино один, — рассказывал Виктор. — Весь день дождь, ветер… Поехал домой. Отъехал километров двадцать, сон сморил. Поспал, проснулся и понял — надо вернуться. А дождь все моросит. Вернулся, взлетел. Подлетаю к селу — в просвете туч выглядывает солнце и освещает церковь. Я успеваю её сфотографировать. Возвращаюсь домой счастливый. Проявляю пленку. Вот тебе на! Через все девять отснятых кадров большая царапина. Все труды насмарку. Забросил пленку на полку. Но как-то утром меня осенило: это же следы единоборства. Господь послал мне солнце, нечистый зачеркнул отснятое…    Противостояние света и тьмы. Разворачиваю пленку — нет царапины. Пропала!..»

    Он рассказывал, а мне опять вспомнилось его небесспорное «Сначала делай, а потом думай». Но не то же ли самое советовали апостолы в той книге, что, умирая, читал он в Жигулях под дикой яблоней: «Ходите путями сердца своего…»

Сергей Жигалов

Фото: Виктор Пылявский