Этой весной Жиль Розье оденет совершенных по формам и далеких от совершенства столичных модниц в свои рубашки. Отчего в оных женщинах чудесным образом проявится некая весьма чувственная специя. Устроить бы спиритический сеанс с Марлен Дитрих, чтобы она подтвердила эту аксиому — что, одевшись в мужское, женщина приобретает специальный эротический магнетизм. Дожить бы до весны, чтобы самолично дитрих-аксиому проверить на рубашках-трансформерах от Gilles Rosier, думала я. Но до весны не дотерпела и отправилась к Жилю в Париж.

А кто, собственно, наш мсье? Вы его конечно же помните. Жиль был ассистентом Жана-Поля Готье. Потом Жиль был арт-директором марки Kenzo после самого Кензо. Но я думаю: Жилю лучше всего, когда он сам по себе, при своей марке, — и вы поймете, когда увидите: коллекция Gilles Rosier на весну-лето 2004 будет продаваться в торговом доме «Весна» с конца февраля.

Единственные цвета Жиля — черный и белый, телесный («очень эротичный цвет») и нежный цвет слегка увядших лепестков роз («У меня же фамилия такая — Розье»). Из всех портновских техник на свете больше всего уважает традиционный крой мужского костюма. Мсье Розье виртуоз в этом жанре («Для меня не проблема скроить красивую вещь, которая хорошо сидит не только на 15-летней девочке, которая еще десяток лет не сможет себе такую вещь позволить, но и на отнюдь не модельной фигуре женщины за 30»).

Самое главное в Жиле то, что он по натуре пурист и адепт аскетичных форм, а эта его песня не могла быть исполнена в Jean-Paul Gaultier и Kenzo.

Зато Жилю очень подходит уютный музейный квартал Маре в Париже, где у него студия. Ему идет аккуратный внутренний двор на рю де Брак, по которому мистически бесследным образом выгуливают маленьких собачек архивные парижские старушки.

Едва он мне подал руку, я поняла: Жиль Розье просто артист. И во время интервью он всю дорогу как будто примерял на себя разные рубашки: в какой он больше мне понравится?

В рубашке бездомного актера

— Вы же еще и актер, когда отдыхаете от роли дизайнера?

— Не так. Дело в том, что, когда я был маленький, я хотел быть знаменитым. Не подумайте, что я такой напыщенный дурак. Просто у меня было нетипичное детство. Я всегда чувствовал себя другим оттого, что у меня не было родного города. Я сменил множество школ, потому что мои родители все время переезжали, — мы жили некоторое время в Алжире, потом в Париже, потом в Конго, потом снова в Париже. Только привыкнешь к одной жизни — опять переезд, опять нужно срочно адаптироваться к другой ситуации. Это во-первых. А во-вторых, я играл в куклы, за что некоторые дети меня просто начинали ненавидеть. Даже камнями кидались, когда я учился в школе в Конго. А я-то хотел, чтобы меня любили! И я придумал способ, как заставить себя любить, — решил стать знаменитым актером. И стал таким клоуном — всегда всех веселил. Начал учиться в актерской школе, когда мне было восемь. Потом еще играл, пока учился на дизайнера в Ecole de la Chambre Syndicale de la Couture. Сейчас все, больше не играю. А может, и играю — каждую секунду? Уже не могу отследить.

— Вы по-прежнему хотите славы, как в детстве?

— Я же нормальный человек, хочу иметь возможность сходить в булочную и на рынок без проблем. Я хочу, чтобы мои вещи нравились женщинам, чтобы они были узнаваемы. Хочу быть широко известным в узких кругах, как какой-нибудь знаменитый хирург, например. Не хочу быть поп-звездой в моде, как Том Форд, например.

— Тем не менее вам же хочется, чтобы ваша марка стала такой же узнаваемой, как Gucci или Christian Dior.

— Хотите подсказку? Все женские рубашки, пиджаки и фраки Gilles Rosier застегиваются на мужскую сторону — это такая моя специя. А вот глобальным брэндом марке Gilles Rosier никак нельзя стать. Это не моя чашка чая, и это противоречит понятиям о настоящей роскоши, когда вещь узнают по логотипу. Я также думаю, моим клиенткам вряд ли понравится платье, которое они уже видели в рекламе, потом в съемке в журнале, потом еще на Дженнифер Лопес. Я хочу, чтобы вещи Gilles Rosier узнавали по крою. Чтобы у моей марки оставался присущий ей натуральный и интимный по настроению аромат — не хочу никакого запаха маркетинга.

— А как пахнет маркетинг?

— Хе-хе. Это запах как в супермаркете, пластиковый такой.

— Теперь, когда вам под сорок, можете сказать, где ваш дом?

— Объездив полмира, могу сказать: нет такого города на земле, где для меня дом. Я раньше не мог смириться, а теперь принял эту свою особенность — я никогда не доволен до конца своей работой, и нет места, где я чувствую себя дома. Про Париж могу сказать так: я в основном его люблю.

В рубашке танцора диско

— Мне, наверное, не придется носить рубашки и рубашковидные платья Gilles Rosier, хотя они очень красивые. Потому как в любой рубашке я чувствую себя как в смирительной. У меня такая телесная активность, подходящая только для трикотажных свитеров или рубашек без рукавов. Я все время кручусь, поднимаю руки, как-то потягиваюсь, отчего любая рубашка или пиджак тут же оказываются под грудью.

— Зачем вы так сказали? Не надо так говорить. Моя весенняя рубашечная коллекция называется: «Рубашки и воротнички в движении», я вот сейчас вам покажу видеозапись. Там девушка в этой рубашке танцует как сумасшедшая, и видно, что ей очень удобно.

— Ну это модели удобно. На съемке. Знаем мы эти штучки с компьютерной графикой и фотошопом.

— Эта коллекция не на пустом месте появилась — я увлекся идеей одевать женщин в мужские рубашки, когда год назад делал костюмы для балета хореографа Анжелена Прельжокажа как раз на основе мужских фраков и рубашек. Слышите, для балета! Так что они, рубашки, абсолютно приспособлены даже для самых диких танцев и чуть ли не гимнастической пластики. Они же, видите, как трансформеры: можно отстегнуть рукава совсем или частично, чтобы удобней было поднимать руки, а под мышкой появится весьма эротичная прорезь. Можно перестегнуть кнопки на рубашке, чтобы самостоятельно подогнать ее по фигуре. Очень удобно: иногда после обеда так хочется, чтобы рубашка не слишком обтягивала фигуру. Потом можно рубашку превратить в маленькое платье в стиле 50-х годов. Затем маленькое платье можно превратить в панковский…

— Надеюсь, не в фартук? А то может неловко получиться: пришла обедать в платье в стиле 50-х, кофе пью уже в одном панковском фартуке.

— Нет, не в фартук — в панковский наряд, кое-что расстегнув и добавив аксессуаров. А вот некоторые топы без рукавов с воротничками можно превратить в пояса.

— А вы ведь сами танцуете, да?

— Ммм… (Жиль краснеет, смущается, что-то там подхохатывает.)

— Что-то смешное танцуете? Изучаете ритуальные танцы эскимосов вокруг иглу?

— Нет, больше всего нравится трип-хоп и хип-хоп. В ночных клубах танцую. Люди приходят в клубы пообщаться, а я даже иногда со знакомыми не здороваюсь, едва заслышав музыку. Как будто заколдованный, встаю на танцпол и до закрытия не могу уйти. Я смеюсь, потому что месяц назад был в Нью-Йорке в клубе Jacky O, и ко мне уже охрану отправили: не хотел уходить с танцпола. Так что чувства людей с «повышенной телесной активностью», как вы сказали, я очень хорошо понимаю.

Совсем без рубашки

— Какое ваше самое-самое первое детское воспоминание?

— Оно не про моду.

— Про что?

— Я никому особенно об этом не рассказываю. Вы правда хотите знать? Дело в том, что я помню тот самый день, когда я родился. Такой странный опыт. Помню, как я вылазил из маминой утробы. Помню, как резко стало холоднее, помню, что в маме было лучше, и я от этого закричал, помню все первые запахи. Я помню еще, когда мне было лет пять, меня прямо в дрожь бросало от этого осознания: я понимал, что никому нельзя говорить, что я это все помню. Подумают, что я вру, никто же не поверит.

— А когда у вас всплывает в памяти первый день вашей жизни, то отчего это случается?

— Иногда ни отчего. Но иногда не совсем случайно, я заметил: как только я сталкиваюсь с чем-то гениальным, меня охватывает то самое состояние, когда я рождался. Это происходит, когда читаю стихи Жана Кокто. Некоторые кадры из фильмов Феллини меня туда уводят. Когда читал биографию Махатмы Ганди — он же совершенно гениальный. Это случилось, когда я впервые увидел картину Сальвадора Дали «Мягкое время». Кстати, который час? Иногда это важно.

Час был уже поздний, Жиль спохватился показывать мне саму коллекцию, а я как-то даже обрадовалась, что он деликатно ушел от внезапного сеанса душевного стриптиза. Он как заправский фокусник перестегивал рубашки и превращал их в платья. Мы болтали о том, что сейчас по ощущениям само по себе время даже не как у Сальвадора Дали, мягкое, а какое-то сильносгущенное и нелинейное. Что вот мы оба любим «олдскульные» вещи, и, несмотря на приставку «old», они такие своевременные. А я все больше и больше желала хитро сгуститься в пространстве и времени, чтобы невинным образом — бац, и оказаться уже на другом конце Парижа в этой самой рубашке: казалось ужасной нелепостью снимать ее с себя.

Текст АННА КАРАБАШ

Домовой