(«Профиль»). Она никогда не давала интервью. Ни до ареста мужа, ни после него. Инна Ходорковская сделала исключение лишь для «Профиля». Получилась love story на фоне СИЗО Матросская Тишина. Кому-то это интервью не понравится именно такой вот «влюбленностью». Но разве настоящая жена не должна любить мужа таким, какой он есть?

Елена Николашвили: Инна Валентиновна, вы непубличная фигура и никогда прежде не общались с журналистами, хотя за последний год многие издания обращались к вам с просьбой об интервью. Между тем в последнее время ваша общественная активность резко возросла: в частности, вы согласились быть председателем жюри политически острого конкурса плаката «Свободу Ходорковскому», теперь вот решились на интервью…

Инна Ходорковская: Для меня какая-либо общественная роль непривычна и чужда. Политику я вообще раньше никогда не признавала. С моей точки зрения, это нечестная и жесткая игра, особенно c учетом исторического опыта нашей страны. Однако за последние 14 месяцев, как Миша сидит в тюрьме, я вынуждена была начать очень внимательно следить за тем, что происходит в стране. Я увидела, как много благородных людей его поддерживают, верят в его невиновность, выступают против варварского разрушения ЮКОСа. И я почувствовала, что сейчас я тоже должна поддержать слабеющие голоса этих людей, выразить им благодарность от нашей семьи за то, что они с Мишей в это сложное время. Участие в жюри конкурса плакатов и это интервью показались мне подходящим форматом для этого. Думаю, это то немногое, чем я сейчас могу помочь Мише. Для него и этот конкурс плакатов, и поддержка людей, которые пишут ему письма на сайт и в СИЗО, очень важны. Не только потому, что человеку, сидящему в тюрьме, важно, чтобы о нем не забыли. Но и потому, что, когда Миша увидит, сколько в России по-настоящему талантливых и свободно мыслящих людей, он еще раз убедится, что ему есть за что бороться, ради кого жертвовать своей свободой и здоровьем. Я верю, что это не зря.

Е.Н.: Сможете ли вы ответить на вопрос, который уже многократно задавали разные люди: почему все-таки Ходорковский не уехал из России? Ведь власть недвусмысленно его предупредила, арестовав его партнера и друга летом 2003 года? Он не понял предупреждения?

И.Х.: Речь о том, чтобы уехать из России, в нашей семье вообще никогда не шла. Что Миша мог бы делать за границей? Там уже все без него создано, упорядочено. Ему нужна Россия, с ее проблемами и непредсказуемостью.

Предупреждение он, конечно, понял. Помните, он говорил: «Из России не уеду, хотите сажать — сажайте». Просто не дал себе возможности выбора. Для нашей семьи его арест, конечно, стал полным шоком.

Е.Н.: То есть вы были не готовы к его аресту, даже несмотря на явные признаки, что это может произойти?

И.Х.: К такому жесткому повороту мы оказались не готовы. Конечно, симптомы были и раньше — и арест Платона (Лебедева. — «Профиль»), и допросы в Генпрокуратуре, и та армия из 80 человек, что проводила обыски у нас в поселке 3 октября.

Е.Н.: Вы можете сейчас восстановить день ареста, 25 октября? Как вы об этом узнали, что подумали, почувствовали?

И.Х.: Октябрь 2003 года был очень интенсивным временем для Михаила и высших менеджеров ЮКОСа: вся команда ездила по регионам, представляя новую объединенную компанию «ЮкосСибнефть». Михаила я практически не видела — командировка шла за командировкой. Вдруг ночью пришел один из вице-президентов компании (не буду называть фамилии, кто знает, может быть, ему теперь это как-то навредит) и сказал: срочно нужны Мишины теплые вещи. Шапка, теплая куртка. Быстро все собрали, он повез эту сумку в Новосибирск. Потом мы узнали, что эти вещи Мише не пригодились, и долго еще не могли эту сумку получить назад. Где-то в 9—10 утра по московскому времени стало известно, что в аэропорту Новосибирска арестован самолет, на котором летел Миша, его помощники и стюардессы. Еще ничего толком не было понятно, но сразу приехали Марина Филипповна и моя мама. Вместе все-таки легче переносить ужас неизвестности. Сели вокруг телевизора, радио тоже работало.

Потом объявили: «Его привезли в Москву». Мы были в шоке — как это «его привезли»? Что он, сам не мог приехать? И я совершенно автоматически набрала тогда номер его мобильного. И вдруг — невероятно! — он отвечает. Я говорю: «Ты где?» Он: «Я в Москве». Я начинаю задавать еще какие-то вопросы, он говорит: «Потом». Потом, конечно, уже ничего не было, телефон у него отобрали.

Я с трудом помню, что было дальше, — наверное, мы весь день продолжали слушать новости. Позже приехал адвокат, я уже не помню, в тот же день или на следующий. Он сказал, что могут быть обыски, детей на время лучше отвезти к дедушке с бабушкой. Я успокаивала людей, девушки, которые у нас работают, очень нервничали. Все, конечно, очень боялись.

Я не смогу восстановить в памяти то время, которое последовало за его арестом. Я не понимала, куда идти, что делать, как я могу помочь Мише. Было трудно что-то сообразить — все перевернулось, пространство и время перестали существовать. Жизнь и время разделились для меня на До ареста и После. Я долго болела потом.

Е.Н.: Когда же вам удалось его увидеть после ареста?

И.Х.: Мне почему-то запомнилось, что первое свидание нам дали в ноябре. Хотя адвокаты меня убеждают, что это было только в середине декабря. Но я тогда была в таком состоянии, что могла перепутать даты.

Тогда, в первый раз, было совершенно непонятно, куда идти, что делать, к кому обращаться там, в этом СИЗО.

Когда я его увидела, за стеклом, я совершенно потеряла контроль над собой… Помню только, как кто-то мне сзади все время говорил: «Не плачьте, не плачьте».

Мне сложно восстановить, как прошел этот час, — совсем не помню, о чем мы говорили. Наверное, я спрашивала, что нам делать, что будет дальше. Но Миша не давал никаких указаний. Очень подавляли эти надписи везде, что разговоры прослушиваются и записываются, эти дырки в стенах, где видеокамеры спрятаны, эти конвойные, которые могут в любой момент прервать разговор, если им покажется, что я что-то не так сделала… От этой угнетающей обстановки у меня какой-то вакуум в голове образовался. Со временем человек ко всему привыкает. Это уже сейчас я все знаю и даже подсказываю людям, которые теперь, как я сама тогда, выглядят совершенно потерянными и беспомощными. Знаю, где что, в какое окошко передачу передавать, когда прием у начальника тюрьмы. А поначалу, конечно, все было непонятно и от этого казалось еще более ужасным.

Е.Н.: А сейчас вам часто удается видеть мужа?

И.Х.: Ну, во-первых, я почти каждый день хожу в суд. Там разговаривать не разрешают, но я хотя бы смотрю на него… А вот детям не разрешено присутствовать в зале суда, пока им не исполнится 18 лет… Хотя в исправительные колонии их сажают в более раннем возрасте.

А еще раз в месяц положено часовое свидание, то есть мне и родителям ежемесячно разрешено ходить в СИЗО. Свидания проходят в маленькой комнате, разделенной стеклом, разговариваем посредством обычного дискового телефона. Во время свидания ведется видео- и аудиозапись — об этом предупреждают охрана и табличка на стене. Свидание проходит в присутствии охранника, который в разговор не вмешивается, а только показывает, когда заканчивается время. Сначала, конечно, такие условия очень напрягали, а потом уже привыкла.

Е.Н.: Он не жалуется на условия содержания в тюрьме?

И.Х.: Он никогда не жалуется, хотя я вижу, как ему тяжело. Условия — не сахар, несколько человек в маленькой камере с зарешеченным окошком, жесткий режим, нехватка воздуха, ограничения в передачах. Сейчас уже и на здоровье все это начало сказываться. Хотя я всегда стараюсь передавать ему свежие овощи, фрукты, иногда удается лекарства — только когда все передаваемые вещи соответствуют в списке по ГОСТу.

Е.Н.: Вы сами носите передачи в тюрьму?

И.Х.: Да, сама. Об этом попросил Михаил, поскольку никто лучше меня не знает его предпочтения. А кроме того, это помогло мне взять себя в руки после шока, который я испытала, когда его посадили. В СИЗО №4 продуктовые передачи разрешено передавать два раза в неделю. Существует строгий перечень того, что можно передавать, а что нельзя. Этот перечень не менялся с 1930 года. То есть, например, огурцы и помидоры в зимний сезон передавать не положено. Или укроп и петрушку можно передавать, а салатный лист — нет. Лекарства почему-то не разрешали передавать целый год, потом разрешили.

Но вообще претензий к работникам СИЗО у меня никаких нет— в основном люди понимающие, деликатные. Никто не кричит на всю комнату, где стоит очередь к окошку с передачами: «Ходорковская, подойдите!» Наоборот, все как-то входят в положение, за что им большое спасибо. Один раз, накануне Пасхи, даже разрешили передать не значащийся в перечне пасхальный кулич. А маленькую елочку на прошлый Новый год передать не разрешили…

Е.Н.: Как вы думаете, он готов к тому, что приговор будет не в его пользу и придется провести несколько лет в тюрьме?

И.Х.: Миша готов к любому повороту судьбы. Главное — он четко знает, что не виновен. Думаю, что после своего ареста он стал лучше понимать ситуацию в России.

Надеюсь, что своим примером он заставит общество посмотреть на себя со стороны и осознать наконец, что происходит. Ведь именно в такой немирной ситуации срываются все маски и все становится очевидным. Миша, сидящий в СИЗО №4, — это зеркало нашего общества: вот оно какое, вот как оно выглядит со стороны. Не случись его ареста, это было бы, наверное, не так очевидно. Поэтому думаю, что интуитивно он сделал все правильно. Получилось, что совершенно неосознанно он принес себя в жертву ради поколений, которым предстоит вступать во взрослую жизнь. Но он, конечно, не хочет показывать, что он — жертва.

Е.Н.: А как же вы переносите его арест?

И.Х.: Как еще одно испытание. Жизнь нам уже много их подкидывала, это еще одно. Просто более страшное. Для чего-то оно нам дано. Думаю, что после этого начнется какой-то новый жизненный этап. Поскольку это испытание еще длится, и неизвестно, сколько потребуется времени, я пока не могу проанализировать. Когда это уйдет в прошлое, можно будет сделать выводы. А пока нужно просто набраться терпения и держаться.

Я стараюсь концентрироваться только на том, что происходит здесь и сейчас. Анализирую ситуации и поведение людей уже потом, в ретроспективе. Это помогает мне переносить весь тот негатив, который на нас сейчас свалился…

Да и вообще, оценивать глобально, что-то прогнозировать — не моя сильная сторона. Вот Миша — да, он оперирует общими, глобальными формулами, прекрасно знает теорию, опирается на опыт специалистов в каждой области. Я же сразу вникаю в частности и на них зацикливаюсь.

После первого в жизни прыжка с парашютом

Вот, например, мне интересно с каждым человеком разговаривать, выслушивать его, помогать. Миша же очень жесткий менеджер. Поручает человеку работу, если не справился — выгоняет. По принципу: как научить человека плавать? А бросьте его в воду, если выплывет — молодец, если нет — утонет.

Е.Н.: Вы помогаете мужу в управлении бизнесом?

И.Х.: Ну что вы, я специально никогда не влезала в его работу. Считаю, что работа — отдельно, семья — отдельно. В семье от работы надо отдыхать, а не продолжать работать.

Конечно, Миша часто рассказывал мне про работу, делился новостями. Я слушала, понимала, если его интересовала моя точка зрения — делилась. У меня своя точка зрения на многие вещи, которую он иногда принимал в расчет. Его интересовало мое мнение в ситуациях, где требовался женский, более практичный взгляд на вещи, где дело касалось взаимоотношений между людьми, житейских вопросов.

Е.Н.: А смогли бы вы сами бизнесом руководить?

И.Х.: Нет, руководитель из меня плохой. Я любой рабочий процесс рассматриваю именно как творчество каждого конкретного работника. Конечно, в ходе моей карьеры (а работала я с 17 лет, еще во время учебы на вечернем отделении МХТИ) не раз приходилось возглавлять отделы или направления. Так вот, ко мне всегда приходили мои подчиненные, задавали массу вопросов, как и что делать, рассказывали про сложную личную жизнь или проблемы со здоровьем, просили войти в положение. Я и входила. В результате одних я отпускала домой из жалости, других — чтобы устроить им праздник и освободить от груза работы, третьих — из-за того, что они явно не способны были выполнить свою работу как следует. И заканчивалось все тем, что я стягивала на себя работу всего отдела и все садились мне на шею…

Вот Миша — прирожденный руководитель, от Бога. Придумывает работающие механизмы, потом встраивает в них людей, ставит задачи, контролирует ход процесса. Он любит строить огромные, сложные схемы и машины для выполнения задач, к нему приходят за указаниями, а он корректирует работу уже по ходу, чтобы конечный результат был самый лучший из возможных.

Е.Н.: А что же такое, по-вашему, идеальная работа?

И.Х.: В моем представлении идеальная работа — это работа в сплоченной гармоничной команде, которая собрана для выполнения единой задачи. Задача сложная, и для ее решения требуются специалисты различных квалификаций, каждый из которых полностью несет ответственность за свой участок работы. Они не ссорятся, не пытаются свалить свою работу друг на друга просто потому, что каждый из них профессионал в своей области. Вот я хочу быть такой ячейкой в общей структуре и отвечать за свой участок. Это как в химической лаборатории — целая группа ученых, лаборантов, экспериментаторов работает над каким-то опытом. У каждого в группе своя функция — кто-то гипотезы строит, кто-то пробирки моет, кто-то смешивает химические элементы и т.д. Я бы так с удовольствием работала.

Е.Н.: Удалось вам поработать в науке?

И.Х.: Я в химию влюбилась с седьмого класса. К нам в школу, в Медведково, куда нас с мамой расселили из коммуналки, пришла химичка-латышка. До этого вообще химию никак не преподавали — не хватало учителей. И мне сразу открылся совершенно новый мир, который меня затянул с головой. Сразу стало ясно, что поступать я буду в Менделеевский. Даже подружку свою, которая химией вообще-то не увлекалась, тоже за собой туда потянула. И сразу, как только поступила в Менделеевский на вечернее отделение в 1986 году, я пошла на кафедру — устраиваться лаборанткой. Очень хотелось заниматься наукой. А на кафедре мне говорят: «Вам же всего 17 лет. По КЗОТу не можем вас взять, разве что если вас комитет комсомола к нам направит. Идите за комсомольской путевкой».

Ну я и пошла. Прихожу в комитет комсомола, а там ребята молодые сидят. То есть для меня тогда они уже не такие молодые были— всем уже за двадцать, многие закончили институт. И комсомольцы эти сразу мне говорят: «Девушка, зачем вам на кафедре работать? Оставайтесь тут, с нами, у нас как раз вакансия образовалась». А там в секторе учета комсомольских взносов как раз бухгалтер в декретный отпуск уходила. Меня вместо нее и взяли.

Е.Н.: В общем, это совсем разные области — химия и бухгалтерия. И вы отказались от своей мечты?

И.Х.: Да я даже задуматься об этом не успела. Все так сразу закрутилось. Эта девушка из сектора учета так обрадовалась, что ей нашлась замена, что сразу сбросила на меня всю работу и ушла в декрет. Даже ничего не объяснила. Так что пока я там разобралась, разгребла все, сидела, не поднимая головы. А первый свой бухгалтерский отчет я целых три недели сдавала. Зато сразу всему научилась. Точно в соответствии с Мишиным методом обучения плаванию.

Е.Н.: Неужели вам с образованием химика было интересно заниматься учетом взносов в комитете комсомола?

И.Х.: Я там всего год проработала. Потом пошла в Центр научно-технического творчества молодежи (ЦНТТМ). Это из него потом банк «МЕНАТЕП» вырос. Там, конечно, было гораздо интереснее, как-то всегда получалось, что меня бросали на довольно запущенные участки. Везде, где нужно было затыкать дыры, — направляли меня. И секретарем пришлось поработать, и начальником отдела кадров — в общем, где требовалось срочно что-то разгрести, наладить, там я и работала.

Е.Н.: Получается, что вы — специалист по «горячим точкам»?

И.Х.: Дело в том, что мне очень нравится разгребать хаос. Во всем. Вот даже если у дочки Насти в комнате беспорядок и она ко мне приходит: «Мам, как же мне все это разобрать?» — я говорю: «Спокойно, сейчас все сделаем». Надо просто взять, все из всех ящиков, из всех углов вытащить, сложить в большую кучу на середину комнаты, на все ящики наклеить этикетки — где что будет лежать, и начать системно разбирать эту кучу. Так и в работе, и даже в жизни — чем больше все запутано, тем интереснее мне все разгребать и налаживать нормальный процесс.

Е.Н.: То есть в какой-нибудь спокойной, размеренной, правильной Швейцарии вам бы жить не понравилось?

И.Х.: Зачем Швейцария? Нужна Россия, со своей непредсказуемостью, благо, ее тут всегда хватает. Это-то и интересно: разбирать, упорядочивать, делать, чтобы все хорошо работало. Здесь жизнь, здесь же все с нуля надо создавать. А там уже все создано. Вот тут мы с Мишей совершенно единодушны — из России уехать никогда не хотели. Нам нужно строить, возрождать, решать проблемы.

Е.Н.: Да к тому же, кроме как в России, в такие короткие сроки такое состояние нигде невозможно заработать…

И.Х.: Дело совсем не в деньгах. УМиши никогда не было стремления заработать деньги, как у многих. Его привлекала именно сложность задачи — чем запутаннее и безысходнее ситуация, тем с большим азартом и интересом он берется за ее упорядочивание и отстраивание нормального процесса. А деньги при этом — побочный продукт, а не самоцель.

Е.Н.: Давайте вернемся к 1986 году, когда вы пошли работать в комитет комсомола. Надо полагать, что одним из тех молодых комсомольцев и был ваш будущий муж. Наверное, сразу начал за вами ухаживать?

И.Х.: Нет, ухаживать стал не сразу. В комитете комсомола было 15 ребят и только две девушки, включая меня. Так что на недостаток мужского внимания мне жаловаться не приходилось. Ухажеров было много, и я сперва на Мишу особого внимания не обращала. Да и потом, он был тогда полноватый — не в моем вкусе. И еще эти усы, я с ними боролась 10 лет — только в 1998 году победила, он их наконец сбрил. Не вписывался, в общем, никак в мои тогдашние представления о красоте.

А симпатия между нами возникла уже позже. Причем за таким неромантичным занятием, как сдача годового отчета. Я должна была собрать и пересчитать учетные комсомольские карточки со всего института и составить годовой отчет по взносам. Так вот, представляете, потерялась одна учетная карточка. Все карточки на месте, а одной нет. А у меня грипп начинался, температура 38. А карточки нет. Вот Миша и сидел со мной, пересчитывал эти карточки. До двух часов ночи коробки с картотекой разбирали.

Потом он мне помогал сессии сдавать. А потом один за другим куда-то подевались все мои поклонники.

Е.Н.: Куда — уехали, что ли?

И.Х.: Да нет, исчезли из моего поля зрения. Миша их всех расшвырял. У него свои методы были. Беседовал, видать, с ними. Убедительно. И в итоге остался один. Самый лучший.

Е.Н.: И что — разогнав конкурентов, сразу повел вас под венец?

И.Х.: Да нет, свадьбы как таковой у нас и не было — как-то все времени на это не хватало. Даже Настя родилась, когда мы жили еще в гражданском браке. Так что к формальностям мы подошли практично — зарегистрировали одновременно и рождение дочери, и брак. Мне, конечно, хотелось, чтобы был какой-то праздник, но Мише это было не нужно. Он говорил: «Зачем? С нами и так все понятно».

Е.Н.: Неужели и медового месяца не было? Ни на Канарах, ни на Мальдивах?

И.Х.: Да о чем вы говорите! У нас времени на долгий отдых никогда не хватало. А тем более ни Миша, ни я моря и купаний не любим. Хотя у Миши есть даже какой-то разряд по плаванию. В итоге самый продолжительный отдых был года три назад — пять дней с Настей на Сардинии. Дочка, в отличие от нас, большой любитель поплавать.

А вдвоем мы с Мишей в последний раз в 92-м году отдыхали, в поход ходили. Мы на самом деле заядлые походники были. Когда я училась вМенделеевском, мы каждую весну с ребятами обязательно в походы ходили. Прямо с рюкзаками, со складными байдарками садились на электричку, доезжали до места, раскладывали там все и сплавлялись по реке. Очень было здорово тогда: костры, тусовки молодежные…

Е.Н.: А всей семьей, вместе с детьми где отдыхали?

И.Х.: Первый наш совместный — и с Настей, и с близнецами Глебом и Ильей — запланированный отдых сорвался. Мы планировали в первый раз поехать с детьми на зимние каникулы 2003 года, поставить малышей на лыжи, им как раз по четыре года исполнилось. Но не удалось из-за ареста.

Е.Н.: Как дети переносят арест отца?

И.Х.: Конечно, тяжело, особенно Настя — она же уже взрослая, тринадцать лет, все прекрасно понимает и болезненно переживает ситуацию. Ей оказалось вдвойне трудно, ведь она с пятого класса пошла в новую школу — математическую. Миша ей помогал подтягиваться до уровня класса, задания проверял, подбадривал. Настя только благодаря ему с двоек на четверки вышла. Они вообще с папой очень близки, она после разговоров с ним всегда очень уверенная выходила…

А малышам, которым исполнилось пять лет, конечно, очень сложно объяснить, что к чему. Они долго не понимали, почему не могут увидеть папу. Тогда я решила взять их на свидание, в тюрьму. Я, конечно, понимала, что с их энергией там от СИЗО может просто ничего не остаться — все разнесут. Но ничего, ребята выдержали. Даже с учетом того, что нам пришлось прождать еще 40 минут от назначенного времени, потому что в той комнате, где должно было проходить свидание, как нам сказали, сломался телефон… Когда нас пустили, то уж не знаю, как в той комнатушке вообще что-то целым осталось. Они вырывали друг у друга трубку, чтобы с папой поговорить, пытались отломать телефон от стола, подоконник от стены, хотели сделать дырку в стекле, которое нас от Миши отделяло… Спрашивали:

«Папа, а ты можешь выйти из тюрьмы?»

«Нет».

«А почему?»

«Не пускают».

«А убежать можешь?»

«А в другую тюрьму можешь переселиться?»

«А если мы дырку проделаем в стекле, то сможешь, как макаронина, вылезти?»

И в том же духе.

А когда мы вышли оттуда через час, вытерев там собою всю пыль, малыши меня спросили: «Мама, ну когда же мы наконец будем с папой встречаться?» Так и не поняли, что это и была встреча с папой, хотя я их готовила…

Е.Н.: Близнецы так похожи друг на друга, а характеры у них тоже одинаковые?

И.Х.: Нет, и по темпераменту, и по увлечениям они разные. Илья вот, например, учится на скрипке играть, а Глеб — наоборот, в футбол. Илья — более творческий, общительный. Ему даже в школе (они сейчас в подготовительный класс ходят) все легче дается, он юркий, сообразительный. Знаете, в каждом классе есть такой ученик, который болтает, крутится, хулиганит, вроде не слушает учителя. А когда его поднимают — без запинки отвечает на любой вопрос. Вот иИлья такой. ИМиша такой же был в школе.

Глеб более серьезный, вдумчивый. В толпу не полезет. Поэтому сам себе все шишки набивает — и с велосипеда падал, подбородок себе распорол, и мизинец разбил, когда в боулинг играл. И все помнит и тяжелее переживает. Недавно подходит ко мне вечером и говорит: «Мама, я вот сижу, мультики смотрю, а перед глазами — папа».

Е.Н.: Не жалеете, что оставили работу ради семьи и всю себя посвятили дому, детям?

И.Х.: Не жалею. Счастье семьи, детей — это самое главное в жизни, и ради того, чтобы дать им все необходимое, я пойду на любые жертвы.

Е.Н.: А какой МБХ дома? Такой же жесткий лидер, как в бизнесе?

И.Х.: В семье МБХ отдыхает. Со мной и детьми расслабляется, ведет себя мягко. Дома у нас демократия, почти все вопросы решаются сообща — голосованием. Я бы не сказала, что он кого-то контролирует в семье. Он всегда интересуется жизнью детей. Много с ними разговаривает. Причем с детьми всегда говорит спокойно. Я вообще никогда не слышала, чтобы он повышал голос, кричал. По субботам (а суббота у него обычно рабочий день) он, если работает дома, садится в гостиной со своим ноутбуком, а нас вокруг сажает. И работает, и на нас поглядывает, улыбается.

Е.Н.: Есть ли, на ваш взгляд, у МБХ недостатки?

И.Х.: Из внешних проявлений мне никогда не нравилась его привычка держать руки за спиной. Всегда говорила — опусти руки. Вот и додержался… Внутри же я не находила никаких недостатков. Он добрый, духовно щедрый, благородный, порядочный и честный человек с отличным чувством юмора. У него масса достоинств, подобной одаренности я ни у кого не встречала.

И детей он всегда воспитывал честными. Настя приходила к нему с какой-то проблемой, а он ей говорил: «Ты пойди и скажи как есть. Не надо ничего накручивать, придумывать. Говори правду и посмотри, что будет». И сам всегда так делал.

Е.Н.: Что поддерживает в вас силы сейчас?

И.Х.: Прежде всего, конечно, наши дети. Ради них я выдержу все. И, конечно, вера в то, что Миша, как и всегда до этого, сможет найти правильное решение. Если не сейчас, то позже. Но я знаю, что он никогда не будет прогибаться, он сохранит свои принципы и установки. А раз он не сломается, не сломаемся и мы.

ЕЛЕНА НИКОЛАШВИЛИ

«Профиль»

№48 (415) от 27.12.2004