(«Независимая газета»). Большая часть жизни Ирины Антоновой связана с Государственным музеем изобразительных искусств имени Пушкина. Она пришла туда на работу в 1945-м, в 1961-м стала его директором. По ее мнению, секрет профессионального долголетия прост – надо любить свое дело.

Ирина Антонова любит свое дело.

Фото Артема Чернова (НГ-фото)

– Ирина Александровна, концерты в музеях стали обычным делом. Чем отличаются «Декабрьские вечера» от них?

– Такого музыкального фестиваля в рамках музея больше нигде в мире не существует. Каждый год к «Декабрьским вечерам», которым в этом году исполняется 24 года, выбирается специальная тема и специально готовится выставка. Каждый год продумываются и взаимоотношения между музыкальной программой и материалом пластических искусств – графики, живописи, скульптуры.

Первые «Декабрьские вечера» были более иллюстративными. Например, если музыкальная программа состояла из произведений русских композиторов, то и живопись была русская. Дальше мы стали делать более сложные программы. Вот была у нас бетховенская программа – камерная музыка, трио, квартеты. Специально для этого мы сделали выставку офортов Рембрандта. Вроде бы они жили в разные века и оба мастера монументальной формы, но и у Бетховена, и у Рембрандта есть очень камерные вещи.

– Тема нынешних «Декабрьских вечеров»?

– «Отражения и метаморфозы». Мы имеем в виду сегодняшних мастеров и то, как они творят, оборачиваясь назад. Не может крупный мастер творить сегодня без того, чтобы он не вступал в некий диалог с прошлым.

Из художников мы выбрали только Пикассо, потому что он эту тему развивал как никто другой. Например, на тему картины Веласкеса «Менины» он сделал 58 картин. Мы специально привезли некоторые из них из музея Барселоны. Также будут выставлены его вариации на тему картин «Давид и Вирсавия» Кранаха Старшего, «Завтрак на траве» Мане, «Похищение сабинянок» Пуссена, «Алжирские женщины» Делакруа. Это все поздний Пикассо, которого наша публика не знает. Он совсем не похож на раннего Пикассо.

Мы покажем и графические серии, одна из них называется «Сюита Воллара». Это потрясающие по красоте работы, в этих рисунках очень чистая и упоительная линия. Будет и графическая серия к «Метаморфозам» Овидия. Это все относится к теме «Пикассо и античное искусство». Будет еще интересная тема «Пикассо и африканская скульптура».

Если говорить о музыкальной программе, то она тоже получается очень любопытной. У Моцарта есть опера «Аполлон и Гиацинт». И у Бриттена есть сочинение «Юный Аполлон», а у Стравинского – «Аполлон Мусагет». Их представит Юрий Башмет вместе с оперой «Геликон».

Будет тема «Бах и джаз». Оказывается, он вдохновлял джазовых музыкантов.

– Скажите, а кто придумывает темы вечеров?

– Это в достаточной степени коллективное творчество. Раньше многое предлагал Святослав Теофилович Рихтер. Сейчас выставочная часть вечеров – наша, в частности я работаю над ней. Музыкальную часть предлагает Башмет. Но, кроме него, у нас есть такой замечательный человек, как Инна Ефимовна Прусс. Она ведет переговоры с музыкантами. В оркестре Башмета есть очень интересный музыкант Роман Балашов, он тоже подсказывает нам очень много интересных тем.

– Какая публика обычно бывает на таких вечерах?

– Очень много молодежи, и они явно не музыканты и не специалисты по живописи. Приходит, конечно, интеллигенция. Много постоянных зрителей-слушателей.

– Вы как-то говорили, что хотели бы, чтобы «Декабрьские вечера» стали элитарными.

– Наоборот! Нас жутко ругали за то, что наши вечера элитные. А я спрашивала: «Мы играем музыку Чайковского, Бетховена, Шопена. Разве это элитарно?» К нам приходит самая разная публика. Да, у нас мало мест, всего 400. Но ведь элитарность не определяется количеством мест в зале, правда? Элитность в самом желании человека послушать хорошую музыку, в его духовном настрое.

Мы уже говорили с Башметом о том, что нужно бы представить и более современную музыку. Но обязательно качественную. Вот, к примеру, «Битлз», это же ведь очень качественная музыка?

– А вам нравится их музыка?

– Да, мне они очень нравятся. У меня много их дисков. Получилось так, что в 1963 году я оказались в Филадельфии и жила в семье директора местного музея. Его дочь, молодая девушка, как-то раз поставила мне их пластинки, и мне они понравилось. С тех пор я стала покупать их записи, диски.

– Недавно вы призвали созвать некий совет интеллигенции по спасению московских памятников. Понятно, что с этим спасением дело плохо, но неужели настолько плохо?

– Я думаю, что все-таки настолько плохо. Создается новая Москва, и, конечно, многое мне нравится – что-то ремонтируется, реставрируется. Бывает, что это получается хорошо, а бывает, что совсем плохо. Не знаю, стоит ли говорить об этом, но когда я впервые попала на Манежную площадь после реконструкции, то я заплакала.

Сейчас я думаю о пустом месте после сноса гостиницы «Москва». Я считаю, что не надо трогать вот такие здания. Да, это не великая архитектура, но это памятники и вехи эпохи. «Москва» давала масштаб Театральной площади и даже Большому театру. А теперь говорят, что на ее месте разобьют парк. Вот этого я не понимаю.

К моему великому изумлению, меня включили в комиссию по сносу гостиницы «Россия». Я видела предложенные проекты, и там есть очень интересные решения.

– Вы думаете, что совет, к созданию которого вы призываете, что-то решит?

– Я говорила не о совете, а о конференции с докладами, прениями.

– Не получится ли очередного сотрясения воздуха?

– Я думаю, что это чем-то может помочь.

– Вас несколько раз избирали вице-президентом Всемирного совета музеев. Это как-то помогло вам в работе?

– Благодаря этому я овладела большим опытом. Сейчас я вхожу в Совет руководителей музеев – организаторов международных выставок, и очень дорожу этим. В этот совет входят директоры Лувра, Музея Метрополитен, Британского музея, Прадо. Это невероятный обмен опытом. Из России, кстати, в него входят только два человека – я и Михаил Пиотровский.

– Вы еще член жюри премии «Триумф». Не много ли общественных нагрузок?

– Это уже больше для души.

– Вы довольны конкурсом и претендентами «Триумфа»?

– У этой премии есть своя особенность. В жюри «Триумфа» очень уважаемые люди, это очень сильный состав. Каждый член жюри сам предлагает своего претендента. Их обсуждение бывает страшно интересным. Но выбрать – именно тайным голосованием – мы имеем право только пять человек. Все очень честно.

– В Музее имени Пушкина вы работаете с 1945 года. С 1961 года вы его директор. Не откроете секрет, как столько лет вы смогли держаться на этом посту?

– Не посчитайте, пожалуйста, за самохвальство, но, по-моему, надо просто любить свое дело. Конечно, тебя могут не хотеть, могут уволить, как уволили Светланова. Но надо хотеть делать свое дело. Какой-то материальной выгоды у меня нет. Вы даже представить себе не можете оклады музейных работников. Это же сущие копейки. Возможно, в другом месте я могла бы получать больше. Но я просто люблю музей.

– Меня поразила ваша биография. Оказывается, вы жили в Германии с отцом с 1929 по 1933 год. Как раз в то время, когда к власти пришел Гитлер.

– Тогда я училась в школе. Я хорошо помню, как пришла мама и сказала мне: «Не ходи на улицу, там пожар». Это горел Рейхстаг. Но когда фашисты пришли к власти, мы очень скоро уехали.

Мой папа занимался кинематографом, и мы с ним часто ходили в кино. Еще очень хорошо помню, что ходила на концерты Эрнста Буша. Он пел замечательные рабочие песни.

– Во время войны вы работали медсестрой в госпитале. Наверное, эта работа вас потрясла?

– В университете я окончила курсы медсестер, и работать мне довелось в двух госпиталях. Первый был на Красной Пресне, и от него у меня остались страшные воспоминания. Я была тогда еще молодой девушкой, а в тот госпиталь привозили бойцов прямо с поля боя. В основном это были летчики. Они были забинтованные, на ранах были черви, им срочно делали операции, ведь могла начаться гангрена. Потом меня перевели в офицерский госпиталь на Бауманской. Там больные в основном шли на выздоровление.

– Правда, что вы любите цирк и в детстве мечтали стать цирковой наездницей?

– Да, я обожаю цирк. Те, кто работают в цирке, – предмет моего восхищения. Во-первых, в цирке нельзя схалтурить. Те, кто там работает, люди особенные. Я очень уважаю циркачей.

А то, что хотела быть наездницей, то что ж здесь такого? Мне это очень-очень нравилось. Я хотела быть балериной на лошади. Мне так нравилось, когда я видела их в такой короткой юбочке и как они танцевали на лошадях. (Смеется.) Ну а кто о чем только не мечтал в детстве?

– Я слышал, что вы любите машины?

– Обожаю. Сейчас у меня «Фиат-Пунто», он такой маленький и очень хорошо паркуется. К тому же у него очень хорошие ходовые качества.

– Какие машины нравятся?

– Спортивные машины, конечно, красивые. У них есть форма, дизайн. Но что их любить? Вот на какой хотела бы ездить? Не знаю. Главное, чтобы была машина. Сегодня мне очень нравятся маленькие смешные «Мерседесы». Видели, наверное, их, они такие горбатые карлики?

– Вы сами водите машину, когда, например, едете на работу?

– Часто. У меня еще и служебная машина есть, но если я куда-то опаздываю – в театр или на концерт, то еду сама. И в пробках тоже по полчаса стою.

– В одном интервью вы сказали: «Все коллекционеры рискуют». Что вы имели в виду?

– Я, наверное, говорила о тех коллекционерах, которые были в советское время. Они рисковали тем, что их могли назвать спекулянтами. Их вообще считали каким-то нечистым миром. Конечно, среди них есть и такие. Но чаще всего настоящие коллекционеры – это подвижники и, конечно, сумасшедшие люди. Коллекционерство – это страсть.

– Наверное, еще и выгода?

– Знаете, не всегда это выгодно. Я знала коллекционеров, простите меня, которые ходили в протертых штанах. Вот был такой коллекционер Коростин. Он собирал русскую графику. У него все уходило только на это.

Или вспомнить другого коллекционера – Вишневского. Если бы вы увидели его на улице, то могли бы подумать, что перед вами бомж. Но какими вещами он окружал себя! Иногда он что-то из своей коллекции продавал, чтобы купить другую вещь. Настоящий коллекционер – это потрясающая личность.

– А вы сами что-нибудь коллекционируете?

– Нет. Я не имею права. Даже морального. Музейные работники не имеют права коллекционировать. Это ведь страсть, как я уже сказала. Иногда можно спутать свою коллекцию с государственной. У меня лично нет никакой страсти к коллекционированию.

Андрей Морозов

«Независимая газета»

# 270 (3383) 10 декабря 2004 г.

"Независимая газета"