В России один из самых высоких в мире уровней разводов — 80 процентов наших семей распадаются. Кто-то создает новую семью, но это все равно говорит о катастрофе той модели семьи, которая установилась у нас. О том, что собой представляет современная российская семья, по какой модели она строится и как избежать ее крушения рассказывает известный психолог Ольга МАХОВСКАЯ

Нормальная семья

— Российская семья сегодня переживает кризис. Давайте попробуем разобраться, что с ней происходит.

— Только давайте не будем воспринимать семью как способ пойти по жизни дорогой счастья. На самом деле семья — институт во многом подневольный, его основная функция — обеспечить успешную социализацию ребенка.

— А как же браки без детей?

— А пара без детей — не семья. Между тем как одинокая мама с ребенком как раз семья.

У социологов, психологов есть понятие «нормальная семья», его ввела американский этнограф Маргарет Мид. «Нормальная семья» предполагает главенство мужчины, с большим количеством делегированных ему обязательств и ответственности. Такая модель семьи не несет в себе дискриминации женщин, но учитывает, что женщина — существо биологически более слабое, хотя в чем-то другом она сильна. Почти за все отвечает отец, его права и ответственность очень хорошо согласованы. Он всегда в курсе всех дел семьи. Француза — отца семейства (как и итальянца) часто можно встретить на кухне, он отвозит ребенка в школу, выбирает, в какой школе ребенок будет учиться. Причем не по формуле » Я сказал, и все!».

Он договаривается с женой о разделении обязанностей между ним, ею и приходящей няней, которая обязательно есть в доме даже при неработающей жене. В атмосфере такой семьи растворено ощущение уверенности, редки измены, мало разводов.

— А как же репутация повес у французов и итальянцев?

— Это все равно, что утверждать, что все русские мужчины — алкоголики.

— Сколько детей обычно во французской семье?

— Обычно четыре ребенка, поскольку французская семейная политика так настроена: семьи с 4 детьми получают льготы и дотации, которые позволяют им жить безбедно.

— А у нас семья с 3 детьми уже считается многодетной, но при этом серьезно не поддерживается государством. Известный экономист Виталий Найшуль как-то обращал внимание на то, что ни у кого из наших олигархов нет 4 детей, 4 «Мерседеса», пожалуйста. А элита задает образцы. Получается, что образец многодетности у нас не задан.

— Конечно. Это требует, в первую очередь, разговора о семейной политике. Семейная политика во Франции направлена на сохранении семьи. Как и католическая мораль. Об этом очень много говорят. Мне кажется, что от православных священников в России мы это слышим гораздо реже: ценность семьи они понимают, но, на мой взгляд, мало об этом говорят.

Любовь по контракту

— «Католическая» модель, видимо, не единственная. А брачные контракты как последний писк семейной моды?

— Это из протестантской или, если хотите, американской или английской модели — партнерская семья. Она предполагает паритетные отношения: отец, мать и ребенок существуют в ней как потенциальные партнеры. Мне кажется это несправедливым с точки зрения разности социальных позиций и психоэмоциональной конституции мужчин и женщин. Каждое решение в такой семье может быть оспорено, это придает ей неустойчивость. Уж не говоря о том, что нас контракт шокирует: а как же любовь?! Мы не настолько эмансипированы друг от друга, мы в большей эмоциональной «завязке», больше страдаем психологически во время разводов.

— Партнерская семья неустойчива? Она переживает кризис?

— Да. У американцев очень много разводов. Сегодня, правда, произошло снижение до 30 процентов, но это на фоне резкого уменьшения количества заключаемых браков. Одна из причин — это высокие претензии к стандарту семьи со стороны государства. И цена развода от 5 до 15 тысяч долларов только на услуги адвоката. Семья сейчас везде переживает кризис. Но католическая модель самая устойчивая. Там уровень разводов — ну 20 -30 процентов. Но там и на заключение брака идут в случае абсолютной уверенности. » Я люблю тебя» еще не повод.

— Кто инициирует разводы в этих моделях семьи?

— Женщины. Это связано с тем, что женщина начинает играть ведущую роль. Меня в последнюю мою экспедицию в Америку поразило количество одиноких мужчин с детьми, которых оставили жены. И эти отцы, они как наши мамаши, готовы часами говорить, где что купить подешевле, где лучше ребенка учить, какие у него открылись новые способности. Я лично оказалась не готова к таким рассказам из мужских уст, на моем лице ничто, кроме озадаченности, не изображалось. Наверное, становлюсь более маскулинной женщиной. Ведь у нас точно так мужчины брезгуют женскими разговорами про детей. Но скучно мне или не скучно слушать папу-американца, восторгающегося новым стишком, выученным ребенком, — это явление положительное, поскольку для дитя полезно.

Война полов

— Как устроена наша семья?

— Вся власть в ней принадлежит мужчине, вся ответственность — женщине. Но ни за что не отвечающий отец, как правило, оказывается вытесненным из семейного круга. Наши мужчины всегда готовы о политике порассуждать, о футболе, но как трудно поймать сфокусированный взгляд, когда говоришь, что сыну нужно то-то. Власть свою они обычно осуществляют по формуле «Я сказал!» И карательную функцию раз в неделю: «Покажи мне дневник!».

В такой семье обычно обнаруживаются два варианта. «Деспотический» — когда отец икона, на которую молятся: «папа сказал» «папа хочет кушать». Но при этом вся ответственность, дела и ресурсы в руках женщины, а стало быть и неформальная власть почти всегда в ее руках. Никто так не умеет «крутануть» мужиком, как наши женщины в деспотических семьях. Отсюда и знаменитая поговорка: муж — голова, жена — шея.

Второй вариант российской семьи — семья, где мужья-подкаблучники. Если женщина психологически сильная, в нашей модели она быстро ставит мужчину на место ребенка, и он подчиняется. Превращается в помощника по хозяйству. В таком варианте хороший муж — этот тот, которому дашь список, и он все купит. Но сам никогда не станет решать, куда мы переезжаем или какую работу выбрать. Он, как правило, не пьет, но жить с ним скучно. Хотя бросают таких мужей не часто, потому что образ разведенной у нас крайне негативный, а тут вроде как при муже.

— Почему в России сложилась такая модель семьи?

— Мне кажется, это связано с войнами, настолько уничтожительными, что мы привыкли не полагаться на отцов, которые постоянно не возвращаются. Мальчики из-за этого у нас традиционно опекаемы. Они вырастают либо инфантами, маменькиными сынками, либо по своеобразной модели мужественности «расквашенный нос».

У нашей семейной культуры репутация психопатической. В ней часто все строится на постоянной психологической схватке между супругами. У нас сказать «я тебя люблю» — это все равно, что заявить «я проиграл». А «от любви до ненависти один шаг»? А «бьет — значит любит»? Налицо война полов.

Опыт семейной жизни у нас очень жесткий. И не поговоришь ни с кем об этом. Никто не поймет, поскольку семейное положение у нас по определению удачливое, а несемейное — нет.

Одинокого человека у нас, вместо того, чтобы поддержать, стараются загнать в угол. Одиночество у нас — не проявление силы и самостоятельности, а статус ущербности. У женщины — особенно. Помните в фильме «Родня» героиня Светланы Крючковой кричала своей матери: «Мама, это же не при- лич- но — быть одинокой».

— И несмотря на это женщины все-таки являются инициаторами разводов?

— Да, хотя поддержки при этом не находят никогда. Окружение не поддержит психологически, государство материально, а общественное мнение поставит тебя в позицию, из которой не выбраться, будь у тебя хоть 5 звезд героя, блестящий интеллект и т.п.

Воспроизводство ненавидимого.

— Почему в советские времена разводов было меньше?

— В советские времена часть своей непомерной ответственности мать делегировала на редкость развитой системе дошкольного и внешкольного воспитания. Знаете, ни в США, ни во Франции дети не гуляют на улицах, а у нас в советское время — запросто. И улица за этого ребенка отвечала, прямо, как в миниатюрах Райкина. В послевоенное время миллион сирот разобрали по родственникам так, что этого никто не заметил. У меня мать и отец выросли в чужих семьях, где их воспитывали, как родных. А в середине 80-х мы с мужем стояли в очереди на усыновление ребенка после землетрясения в Спитаке, и у нас не было шансов из-за огромного количества желающих.

Сейчас мода на психологию индивидуализма привела к тому, что друзья и родственники не бросаются на помощь. Но психология индивидуализма и феминизма хороша в странах с мощной семейной политикой и реальными правами. Хорошо быть феминисткой с миллионом пособий, квотами на поступление в университет, сотней социальных укрытий, в которые можно спрятаться от дерущегося мужа и вызвать на помощь 45 общественных организаций.

Пропагандировать же феминизм в стране, где семейные отношения часто дикие, а женщина с ребенком никак не защищена государством, просто провокация.

— Есть ли у перегруженной российской женщины другой выход, кроме развода?

— Один еще более страшный — сбросить не только мужа, но и детей. Его последствия — 5 миллионов социальных (при живых родителях) сирот, еще одно напоминание государству, что семейные проблемы не маргинальные, а ключевые.

Другой выход очень четко обозначился в последнее время — беспрецедентная женская брачная эмиграция. Результаты разные. Но если понаблюдать за межкультурными браками, то можно увидеть, что часто наши женщины продолжают подсознательно действовать по нашим моделям. Они несут в себе волюнтаристскую брачную ментальность, уже заряжены на то, чтобы действовать «как я хочу», а не «как нужно» или «как мы договорились». Модели «от противного» — только бы не русский муж — часто воспроизводят ненавидимое.

Генерация сирот и полусирот

— При таком кризисе отечественной модели семьи, когда не удовлетворен ни один из участников семейной жизни — что делать?

— Во-первых, нам надо осознать, что мы живем в ситуации аномальной семьи.

— Послушайте, но ведь у нас же есть нормальные семьи.

— Конечно. Хороший муж в хорошей российской семье зарабатывает деньги, не пьет, не гуляет, проводит какое-то время с ребенком. Но когда приходят гости, всегда разворачивается традиционное «пойди-принеси- почему не подала». Не знаю даже, что это. Даже в хорошей семье наш мужчина никогда не пойдет на кухню. Кухня — это табу. Мужчина на кухне — это признак слабости, за этим должно следовать моральное порицание.

Российскую семью надо пытаться модернизировать. В том числе и на уровне общественного мнения и государственной политики.

— Ольга, мы живем в стране небогатой, сокращающей свои госрасходы, в том числе и социальные, для того, чтобы поднялась экономика. Как мы сможем обеспечить всю полноту женских и детских прав за госсчет? Не надо при этом забывать, что изобилующие льготами семейные политики разводят иждивенчество, от которого на Западе хватаются за голову.

— И я противник того, чтобы деньги просто так раздавать. Если бы я жила в Америке, боролась бы за сокращение социальных программ. Но у нас вообще никаких социальных программ не заработало, в том числе и не требующих особенных затрат. Почему, например, нам не упростить процедуру усыновления брошенных детей, сейчас она занимает как минимум год времени. Почему не облегчить опекунство бабушкам? В Москве, например, 25 процентов детей после развода родителей воспитываются бабушками без малейшей помощи государства. Почему не помогать развитию патронажных семей?

Наши детские пособия позорно малы. Есть матери, которые их пропивают, но есть матери, которые одевают детей, образовывают и воспитывают поколение с новой ментальностью. Надо уметь эффективно распределить эту помощь. И надо научиться предпринимать действия, которые способны придать нации новый тонус.

В эпоху реформ мы сделали ставку на пропаганду карьерных достижений, на ценность денег, а все, что было гордостью нашей культуры, — эмоциональная близость между людьми, теплота человеческих отношений

разрушилось. И если говорить о человеческом ресурсе, то самое печальное, не то, что российский ребенок плохо одет, а то, что вот этой компоненты нет. Следует генерация сирот и полусирот, людей без устойчивой уверенной психологической связи с взрослыми людьми — болтающаяся генерация. И в «Идущие вместе» они могут пойти, и в скинхеды. Функцию социализации никакой другой институт не может выполнить, кроме семьи. А у нас семья развивается в каких-то суррогатных вариантах. Папы часто нет, мама в 2-3 месяца бросает ребенка хорошо если на бабушку, а то на няню и идет работать, ребенок остается без насущных эмоциональных контактов.

Любовь лишь энергетический минимум

— Семья не меняется изнутри?

— Иногда я слышу от молодых женщин: мы уже так не живем, как раньше, мы все обсуждаем. Мне интересно, как они говорят: » это плохо, а это хорошо», глядя в окно, или достигают какого-то прогресса в своих отношениях?

— Ну и что вы поняли из этих наблюдений?

— Мне кажется, что по сути мало что изменилось. Конечно, мы по-другому выглядим, у нас другая степень свободы, мы эмансипированы от родительских семей, но традиции очень сильны. Мы переехали на новые квартиры, живем новые по стилю жизни. Но психопатические семейные модели у нас воспроизводятся.

— Психолог может помочь каждой конкретной семье сбалансировать отношения?

— Психолог должен артикулировать норму. Нам надо задать другие модели в первую очередь мужского поведения. Пусть это поначалу вызовет несогласие, иронию.

— И эти модели не протестанстко-партнерские?

— Нет, то, что я называю вслед за своими коллегами «нормальной» семьей, на мой взгляд, богаче, интереснее. У нас сейчас идет активная американизация всех образцов жизни, много появляется «золотых парочек» долго живущих без детей, для себя, а в качестве подпорок использующих родителей. И все это без малейшей установки на ответственность за другого.

— И все-таки что такое счастливая семья в России?

— Категории любви и счастья не имеют к семье почти никакого отношения. Я за то, чтобы любовь была, но это энергетический минимум для создания семьи, только повод. Удачные дети — вот критерий нормальной семьи. Семья — это всегда выведение на орбиту ребенка.

Елена Яковлева

Дата публикации 2 ноября 2004 г.

«Российская газета»

«Российская газета»