Мало кто думал, что его на столько хватит, — слишком бурно все начиналось. Для одних воспитанник питерской театральной школы, руководивший ростовским ТЮЗом, Ташкентской драмой и «Балтийским домом», Гвоздков сразу стал универсальным разрушителем размеренного театрального пространства Самары, для других — универсальным созидателем.

Меня на исходе первого гвоздковского сезона угораздило попасть в эпицентр событий. В репзале автор читал новую пьесу. На основной сцене шел прогон премьерного спектакля. В кабинете главного режиссера знаменитый рокер из Екатеринбурга объяснялся с балетмейстером. Гвоздков был везде — во всяком случае, такое возникало ощущение.

       — А что мне оставалось делать? — Гвоздков смеется, когда напоминаю ему про тот безумный день. — Мне надо было выпускать спектакли и в кратчайшие сроки сменить репертуар. Иначе не стоило и приезжать.

       Самарский театр, идеально вписанный в потрясающей красоты волжское пространство, конечно, и не таких успокаивал. Гвоздков еще не успокоился. К Самаре приспособился и прикипел, она к нему (со всеми оговорками) — тоже. Во всяком случае, на недостаток зрительского внимания Самарской драме, в которой Гвоздков руководит всем, грех жаловаться. И сейчас это театр Гвоздкова, что признают даже те, кто его не принял.Четыре десятка спектаклей. Десятый сезон.

    Утиная охота

       Для того чтобы двигаться дальше, надо что-то однажды резко прервать. В один прекрасный день я понял, что пора перестать ныть и оглядываться назад. И отрезал — и Петербург, и прошлую жизнь, начав все сначала в Самаре. И, поверьте, не ностальгирую. Приезжаю в Питер, два-три дня похожу, полюбуюсь — и уже хочу обратно. Домой.

       Купил дом в деревне. Хочу сделать из него… ну, если хотите, — добротное имение. Но пока до этого далеко. Люблю рыбалку и охоту. Хотя, если честно, это не увлечение, а мечта о том, что когда-нибудь заброшу удочку или выйду с ружьем. За все последние годы из ружья выстрелил один раз — в воздух, чтобы хотя бы не потерять ощущение. У меня есть катер с хорошим мотором. Выехал этим летом один раз. Не могу разделить все это с театром. Он забирает практически все.

       Система плюс и система минус

       Зарплату актеры нашего театра получают три раза в месяц. Бюджетную — 5-го, 20-го — опять же бюджетный аванс, а 25-го — доплата из собственных доходов театра. Зависит она от значимости ролей, занятости в репертуаре и репетиционном процессе. Величина надбавки определяется кассой, заполняемостью зрительного зала. Система эта мной же и разработана.

       Правда, есть попытки лишить нас нами же заработанных привилегий. Не знаю, от кого конкретно они исходят (уверен — не от руководства губернией), но вот сейчас под угрозой и сдача двух спектаклей, и относительное финансовое благополучие коллектива. Связано это с системой казначейства, в корне противоречащей самой природе театра. Если раньше приходилось выбивать бюджетные средства, то теперь приходится доказывать, что нам нужны нами же заработанные.

       Такое ощущение, что кто-то сидит наверху и думает: каким бы дустом еще их потравить? Додумались до того, чтобы собирать доходы со всех театров в общую кучу и делить поровну. Замечательно…

       Каждый театр борется за зрителя, за успех. Зритель идет в успешный театр и приносит деньги. Почему этот театр должен отдавать их своим менее успешным собратьям? Если они такие великие и непонятые — пусть тогда помогает государство, пусть дотирует художественный уровень и не дает умереть. Но отбирать у театра, собирающего аншлаги, деньги и отдавать «непонятым гениям» или просто бездельникам — это убивает конкуренцию в зародыше.

       Если я завтра объявлю о вступлении в силу этой новой системы актерам нашего театра, то они резонно мне ответят, что смысла напрягаться нет. Зачем по 15 часов не выходить из театра, играть коммерческие спектакли и зарабатывать деньги, если теперь все будут в одной большой навозной куче?

       В том, что это идиотизм, придется убедиться очень скоро.

    Кому мы не нужны

       В советские времена мы, как ни крути, обслуживали идеологию. Сейчас идеологии нет, значит, и обслуживать нечего. Мы, собственно говоря, не нужны.

       Наш театр после дефолта докарабкался до уровня 98-го только в прошлом году — для этого потребовались просто невероятные усилия.

       Нам говорят о стабильной экономической ситуации, о баснословных доходах от нефтедолларов — а в сферу культуры ничего не попадает. И вот почему. Сидит чиновник, государственный деятель или бизнесмен и думает себе: чего это они развопились о культуре? Мы спокойно и без театра, и без классической музыки обходимся. У нас и так все хорошо. Не умерли без этой самой культуры — и не умрем.

       Мы переживаем очень тяжелые времена, идет сознательная политика уничтожения. Враз этого не сделаешь. Россия — страна огромная, таланты произрастают где угодно и независимо от чего угодно. Но обидно, когда наши таланты и мозги востребованы там, где умеют платить художнику — за идеи, за мощь таланта.

       Самарская губерния в этом отношении — регион благополучный, но общероссийские проблемы и нас не могут не задевать. Что мы на себе и испытываем.

       Десятый год твержу о том, что Самарская драма — герб нашего города. Здание само по себе — шедевр. Еще мальчишкой, ни разу не побывав в Куйбышеве, я знал, как выглядит его театр.

       Шедевр этот — гибнет. Мы его поддерживаем, насколько хватает сил, но театр требует серьезнейшей реконструкции. Зданию 120 лет, большие проблемы с фундаментом и со всем остальным. Мы работаем на сцене XIX века со всеми вытекающими.

       Надо после себя что-то оставить. Не уйду, пока не сделаю это главное дело. Хочу, чтобы после меня людям было легче, удобнее и радостнее работать в этом здании.

       Когда я пришел в театр, в труппе было 52 человека (по штату — 58). Сейчас — 32 актера, и практически все в работе. Конечно, кто-то занят больше, кто-то меньше, но никто не простаивает.

       Между чашей и губами

       Позапрошлый сезон отчасти стихийно, отчасти потому, что раньше кассовому репертуару уделял меньше внимания, получился у нас сезоном комедий, что сработало, — но в этом была и известная опасность где-то пойти на поводу у той же кассы. Прошлый сезон уже выправил некоторый перекос — и «Амадеус», и «Танцевальный марафон», и «Звуки музыки» как блистательный образец переходного жанра (между музыкальной комедией и мюзиклом) не дают повода упрекнуть в облегченности. Классика, высокая драматургия и шлягеры в репертуаре распределяются примерно пополам — в нынешних условиях иначе не выжить.

       Мы не имеем возможности соревноваться со столичными театрами в эксклюзивности — мы на этом ничего не выигрываем (хотя открыли немало пьес, того же «Таксиста» в переводе Михаила Мишина). Москва все равно будет «первее».

       Вот сейчас репетируем современную пьесу Кутерницкого «Между чашей и губами», сложную и болевую, — никто ничего подобного по тематике в российском театре еще не делал. Но совсем не факт, что «первооткрывателями» признают именно наш театр.

       В Москве со своим театром сезон я бы спокойно продержался и был бы востребованным. Даже не имея раскрученных сериалами актеров. Есть такое внутреннее ощущение, проверенное и короткими фестивальными наездами в Москву, и гастролями в других городах России и за границей: Самарская драма спокойно может составить конкуренцию любому столичному театру.

       Диктатура авторитета

       Театр есть диктатура творческого авторитета. Потому художественного руководителя нельзя назначить: авторитет либо есть, либо его нет. Художественный руководитель — должность штучная и, к сожалению, уходящая. В советские времена при всей их сложности на периферии были свои маяки, ориентиры, на которые хотелось равняться: Орлов в Челябинске, Монастырский в Куйбышеве, Киселев в Саратове, Бобылев в Перми…

       Сейчас чем талантливее режиссер, тем ему выгоднее просто ставить спектакли, ни за что не отвечая. В то же время театр директорский, или, как я его называю, интендантский, для России неприемлем. Хотя тенденция к этому имеется — директорских театров сейчас намного больше, чем режиссерских.

       Но мало назвать себя модным словом «менеджер». Директор — тоже штучная профессия, и талантливых директоров, обладающих театральной культурой, немного. Еще хуже, когда театром руководит артист — он думает, что сохраняет театр, но он давно уже смотритель музея. И ни он сам не пойдет на перемены, ни труппа не даст впустить свежий воздух — они все будут держаться за свои места.

       Художник и директор в одном лице — сочетание порой почти пушкинское, как гений и злодейство. Но этот спор — с самим собой, всегда предполагающий возможность компромисса.

       Почему мы должны отказываться от репертуарного театра и идти, скажем, по американскому пути? У русского театра — богатейшая история и традиции. Все театры в середине позапрошлого века были антрепризные, самарский в том числе. Но исподволь они готовы были стать репертуарными — и стали в конце концов, и нам завидовал весь мир. Почему мы должны все это разрушить?

       Убежден, что и в самой далекой провинции театр — нужен. Потому что самый плохой театр стоит полка вооруженных людей. Именно театр — исконная часть русского пейзажа.

       Владимир МОЗГОВОЙ, наш спец. корр., Самара — Москва

       28.10.2004

№ 80

28 октября 2004 г.

"Новая газета"