Вечный спор сталинистов с антисталинистами — кто убил Кирова — скорее всего так и останется вечным. Досконально, как в суде, ничего доказать невозможно, а политически — кто и как это событие использовал — ничего и доказывать не требуется, надо только помнить общеизвестное. Впрочем, в жизни это и бывает самым трудным.

Между тем, память о событиях семидесятилетней давности особенно актуальна сегодня. Загадочные трагические события в 2004-м случаются чаще, чем в 1934-м, а некоторые голосистые призывы после таких событий до жути напоминают прошлое.

Тогда только слов «пятая колонна» не знали: до испанской войны, родившей те слова, оставалось еще два года. Но «ужесточить», «нет пощады врагам», «раздавить гадину!» и прочее из того же набора звучало ежечасно. И звучало с невероятной убедительностью. Спустя считанные дни после толком еще не расследованного убийства одного советского вождя были под клики одобрения брошены в тюрьму немало людей, чья роль в годы борьбы за советскую власть была куда более значительной, чем роль Кирова, — и это еще за два-три года до безумного смерча, сметавшего всех подряд в 1937-1938 годах.

Историки и литераторы, пишущие о тех днях, только что не под микроскопом исследуют детали борьбы за личную власть, особенно вопрос о том, существовал ли в партийной верхушке замысел сместить Сталина с поста генсека и заменить его Кировым и не этим ли объясняется всё происшедшее. Странности в архивных документах прошедшего в 1934 году ХVII партсъезда дают основания для размышлений на эту тему. Как известно, счетная комиссия доложила съезду, что при выборах ЦК проголосовали против Сталина всего три человека, но в 1989 году «Известия ЦК КПСС» сообщили, что в документах съезда недостает 166 бюллетеней для голосования. Если голосовавших против Сталина было не 3, а на166 больше (а по некоторым данным, их было до 300), то делегаты не могли не знать о подтасовке. Не потому ли 60 процентов делегатов высшего органа правящей партии были репрессированы до следующего, ХVIII съезда(что само по себе равносильно государственному перевороту)?

Однако постановка вопроса, сводящая центр тяжести событий к личной борьбе против одного потенциального конкурента (кстати, нет доказательств, что Киров был реальным конкурентом), неизбежно мельчит проблему. Преступная цель Сталина была куда грандиознее — он делал бы то же самое, что сделал после 1 декабря, если бы вообще не существовало никакого Кирова.

Мастер перелома — так следовало бы назвать Сталина. Мастер перелома неудобных для него массовых настроений. В конце двадцатых массовое настроение — от рядовых крестьян до партийных вождей — было ясным: пожить спокойно при земле и мире, воспользоваться плодами совершившегося хозяйственного восстановления и начавшегося подъема. Мирно врастать в социализм — эту возможность главный теоретик и любимец партии Николай Бухарин обещал даже классовому врагу, кулакам. Пять лет, с 1923-го по 1927-й, Бухарин об руку со Сталиным боролся за мирное врастание страны в светлое будущее сначала против второго в стране — после Ленина — человека в революции и гражданской войне, Льва Троцкого, потом против Григория Зиновьева (позднее советская школа и пропаганда совершили невозможное: заставили великую страну забыть, что в знаменитом шалаше в Разливе в канун революции Ленин жил не один, а вдвоем с Зиновьевым) и председателя Совета Труда и обороны после Ленина Льва Каменева.

А когда идеи планомерности и пропорциональности пересилили идею скачка и были закреплены в директивах XV партсъезда в декабре 1927 года, Сталин в считанные месяцы вернул Россию в колею скачка, разгромив «правый уклон», в который вместе с Бухариным записал Алексея Рыкова, сменившего Ленина в кресле председателя правительства, и руководителя профсоюзов Михаила Томского. Так же резво он массовыми репрессиями, стоившими многих тысяч жизней, загнал крестьянство в колхозы, после чего сам с удовольствием пустил в политический оборот любимое словцо: год 1929, год перелома хребта российского крестьянства, был объявлен «годом великого перелома». Имелся в виду якобы случившийся перелом настроений крестьян в пользу коллективизации.

Двадцатью годами позднее Сталину потребовался перелом массовых настроений едва ли не более крутой. После кровавой войны против фашизма, после славной победы народ опять вознамерился выйти из мобилизационного состояния, без которого советские вожди просто не умели управлять. Благодушие следовало срочно сломать. И сломали — идеологическими кампаниями против «низкопоклонства перед Западом», против Зощенко и Ахматовой, против Шостаковича и Мурадели, отправкой миллионов бывших военнопленных из лагерей гитлеровских в лагеря сталинские, новыми громкими судебными процессами и ежедневными призывами к бдительности, к бдительности, к бдительности.

Между этими двумя катастрофами вселенского масштаба — коллективизацией и послевоенными репрессиями, да еще в преддверии событий 1937 года, оставшихся в памяти как самое грандиозное кровопускание (хотя жертв голода в 1933-м было, видимо, больше), события 1934 года проваливаются в памяти как нечто не столь значительное. Между тем, в цепи сталинских переломов они составляют совершенно необходимое звено.

К началу 1934 года советское общество было вполне готово осознать последствия сталинского «великого перелома» 1929 года если не как полный провал, то как свершение, за которое уплачена непомерная цена. Правда, факт провала сталинской схемы индустриализации на основе «оптимального» варианта первой пятилетки скрывался советской пропагандой как самая важная государственная тайна — он был официально признан только в 1987 году. Также лишь спустя полвека были рассекречены статистические данные о валовом сборе зерновых в первые годы после коллективизации. Но то, что в 1929 году в стране были введены продовольственные карточки — впервые в истории страны в мирное время — засекретить было невозможно. То, как крестьяне при коллективизации резали скот, описал и Шолохов в «Поднятой целине». О возникшем опять-таки не в военное время голоде 1933 года — вплоть до случаев людоедства — не говорили тогда, потому что за такие разговоры сажали в тюрьму как за антисоветскую пропаганду, но не знать этого не могли миллионы переживших голод людей.

Опять, как всегда: изнемогший от перенапряжения народ всего-навсего возмечтал это перенапряжение ослабить, и правящая партия не могла с этим совсем не считаться.

В 1934-м началась отмена карточного снабжения — самый радостный знак после смертельного голода.

В 1934-м ХVII партсъезд утвердил директивы на вторую пятилетку. Серьезность размышлений над этим документом подтверждалась не только тем, что его приняли, когда шел уже второй год этой пятилетки. Главное — эти директивы не имели ничего общего с директивами на ту же вторую пятилетку, утвержденными в 1932 году ХVII партконференцией. В тех первых директивах еще во-всю бушевал дух скачка, погубившего первую пятилетку, дух «великого перелома». Эти, вторые директивы про то же самое были словно из другого мира, некоторые плановые задания сокращались в разы. Недаром второй пятилетний план, хоть и не был выполнен на 100 процентов (вообще ни один советский пятилетний план не был выполнен на 100 процентов), вошел в историю как план, выполнение которого было наиболее успешным.

На ХVII партсъезде пробились ростки идей единого фронта против фашизма, победившие годом позже на VII конгрессе Коминтерна. Выпущенный на трибуну давно разгромленный и снятый с руководящих постов Бухарин вместо ожидавшегося покаяния произнес страстную речь о гитлеровской опасности — в явном противоречии со Сталиным, который в докладе на съезде благодушно посмеивался над гитлеровской опасностью как чем-то несерьезным и привычно называл главными врагами Англию и Францию. «Поправить» Бухарина в заключительном слове генсек не посмел.

Самые интересные и наиболее прочно забытые события 1934 года происходили в тяжелой промышленности, которой руководил наркомтяжпром Серго Орджоникидзе. Даже три десятилетия спустя отсидевший к тому времени полный срок по заветам Сталина, Вышинского и Ежова старый экономист Василий Осипович Чернявский рассказывал мне о событиях 1934 года с великом энтузиазмом. Работавший на Макеевском металлургическом заводе Чернявский был активным участником знаменитого в те годы Макеевского эксперимента, служившего по сути провозвестником «косыгинской» реформы 1965 года. Руководил Макеевкой любимец наркома Орджоникидзе Гвахария — в свое время исключенный из партии и отправленный в ссылку троцкист. Главной опасностью в глазах Сталина было не самоуправство Серго, пренебрегшего политическими грехами своего назначенца. Главное — живым оказался дух нэпа, разгромленного в год великого перелома. Но ведь жив был и Бухарин — далеко ли до признания реальных фактов еще столь близкой истории индустриализации и коллективизации, а значит — признания правоты Бухарина и неправоты Сталина.

Не одного Кирова хотели убрать Сталин и его приближенные — даже если вообще Киров сильно их беспокоил. Им было позарез необходимо спасти и укрепить наиболее комфортную для российской бюрократии атмосферу в обществе — атмосферу военной мобилизации и беспрекословной покорности. Инструмент для этого был известен: страх.

Киров был убит 1 декабря 1934 года в коридоре Смольного выстрелом из пистолета. Стрелял в него сзади Николаев, бывший мелкий партийный функционер. Действовал ли он, как говорили, из мести (подозревал Кирова в связи со своей женой) или был агентом «органов» или то и другое вместе — не так уж важно. Если бы вообще не было ни Кирова, ни Николаева, ни их конфликта, их надо было бы выдумать — и Сталин, несомненно, что-нибудь выдумал бы. Главное — громкая вылазка врага против любимца питерского пролетариата пришлась как нельзя более кстати. После этого Сталин не промедлил ни дня, ни часа.

Главный документ был выпущен в тот же день — он так и остался в народной памяти как «закон от 1 декабря». Формально это было постановление ЦИК, но сессия ЦИК его не утверждала — в обстановке истерического страха перед «врагами» Сталин без труда провел всё единолично. Суть: следствие по делам о террористических организациях и террористических актах заканчивать в десятидневный срок, рассматривать эти дела в судах без участия обвинения и защиты, не допускать кассационного обжалования и ходатайств о помиловании, приговоры о расстреле приводить в исполнение немедленно после их оглашения. Запомним, всего только и требовалось правильно назвать возбужденное дело: о террористических организациях или о террористических актах. А уж после этого доказать, что они террористические — легче легкого.

Механизм подлинного террора — сталинского — тут же заработал на полную мощность. Сталин вызвал Ежова и сказал: «Ищите убийц среди зиновьевцев». Позже, когда настал час стать подследственным самому Ежову, он рассказывал: «В это не верили чекисты и на всякий случай страховали себя еще где-то и по другой линии, по линии иностранной, возможно, там что-нибудь выскочит». Однако на НКВД нажали из ЦК, версия вины зиновьевцев была принята. Мучились недолго: Каменева и Зиновьева арестовали уже 16 декабря. К концу декабря Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила к расстрелу первых 14 человек, обвиненных в убийстве Кирова. В приговоре они именовались «активными участниками зиновьевской антисоветской группы в Ленинграде». А уже 9 января 1935 года не в суде — в Особом совещании при НКВД СССР рассматривалось дело «ленинградской контрреволюционной зиновьевской группы Сафарова, Залуцкого и других». Заметим: рассмотрение дел и вынесение приговоров не в суде, а в ЧК было отменено еще лет за 15 до того, в годы гражданской войны. Наконец, 16 января 1935 года были осуждены к длительным срокам тюремного заключения 19 человек по делу «Московского центра» во главе с Каменевым и Зиновьевым. Никаких доказательств их связи с Николаевым не приводилось: доказательств не существовало и они не требовались.

По подсчетам историков, в декабре 1934 года только по закону от 1 декабря был репрессирован 6501 человек. А 26 января 1935 года Сталин подписал постановление Политбюро о высылке из Ленинграда на север Сибири и в Якутию 663 бывших сторонников Зиновьева. Тем временем партийное руководство Украины предписывало высылки бывших троцкистов и зиновьевцев из Киева, Донбасса, Харькова, Днепропетровска, Одессы. Весной 1935 года несколько известных деятелей бывшей «рабочей оппозиции» 1921 года были осуждены по липовому делу «московской контрреволюционной организации». Заговоры открывали всюду, но часто и этого не требовалось. В 1935 году из Москвы и Ленинграда тысячами выселяли «социально чуждый элемент» — уцелевших представителей дворянства, буржуазии.

А Сталин уже готовил письмо ЦК на места о беспорядке в учете, выдаче и хранении партийных документах. В ходе кампании проверки четверть миллиона партбилетов было отобрано — а это была, по тогдашним нормам, четверть миллиона сломанных карьер. Еще не кончился 1935 год, а в связи с проверкой партдокументов были арестованы 15218 человек, разоблачено свыше 100 «вражеских организаций и групп».

По случаю установленного Алексеем Стахановым в том же 1935 году рекорда добычи угля пошли дела о «саботаже стахановского движения». В припадке карательного усердия быстро наломали дров столько, что пришлось притормаживать, потому что некому стало работать. Ленинградский обком партии вынужден был осудитиь факты массовой чистки учителей в Псковском округе и впредь запретить такое истребление школьного персонала.

Всё это еще были не массовые репрессии. Еще не миллионы, как в 1937-м, а десятки тысяч. Еще не разнарядки — сколько расстрелять, чтобы выполнить план по расстрелам (так это делалось позднее: план по областям, соревнование обкомов за первыполнение), а всего лишь фальсификация дел о «контрреволюционерах». Но маховик пришел в движение. А начиналось с «перелома» 1929 года, с призыва к скачку, со знаменитой фразы Сталина «а отсталых бьют».

Любой человек постарше или просто начитанный невольно вздрогнул, услышав слова Владимира Путина по поводу Беслана и объявленной нам международным терроризмом войны: «а слабых бьют». Уж очень похоже прозвучало. Президент, может быть, надеялся, что это намеренное сходство понравится кому-то из людей, страдающих ностальгией по советскому «величию». Но всё дело в том, что реальное величие сделанного в советское время проистекало не из сталинских переломов. Эти переломы порождали только провалы, которые приходилось потом прикрывать всё более широким размахом «спецопераций» до и после 1 декабря 1934 года.

«Русский курьер»

№ 403 28.10.2004

"Русский курьер"