20 лет назад Советский Союз познакомился с понятием «перестройка». На Советский Союз обрушилась доселе невиданная волна свободы слова и творчества, что крайне благоприятно отразилось на творческой интеллигенции и вызвало активный протест у номенклатуры.

Рассказать об итогах этого начального периода реформации мы попросили одного из архитекторов процесса — президента фонда «Демократия» Александра Яковлева.

__________________________________________________________________________

Би-би-си: С чего все началось, и кто, собственно, решил применить этот термин — «перестройка»?

А.Я.: Видите ли, это слово не новое. Это заблуждение, что мы его придумали. На самом-то деле, если внимательно посмотреть произведения Гоголя, ну, скажем, «Мертвые души», то там очень интересно и как-то очень по-современному описывается перестройка.

Это исторически известное, по крайней мере, в России, слово — «перестройка».

Что касается нас, то, я думаю, это было дело случая. На апрельском пленуме это слово было употреблено в докладе Михаила Сергеевича. Подхватили его не мы, а зарубежная пресса. Но не согласиться с этим делом было невозможно, так оно и пошло.

Я лично считаю, что более точным является слово «реформация», поскольку речь идет о реформах государственного строя, политического и экономического, и о всесторонней реформации России.

Би-би-си: Александр Николаевич, этот термин понятен, но с чего начался сам процесс? Действительно ли Михаил Сергеевич пришел сначала к Вам советоваться, рассказывать о своих идеях? Как это было?

А.Я.: Разговаривали мы с ним не один раз, это правда. Мы с ним разговаривали о самом состоянии страны и были согласны — и это нас и сблизило и, как говорится, подвигло на дальнейшее сотрудничество, что надо исправлять, надо менять, по-новому взглянуть на происходящие события, выходить из этого догматического круга.

Всю перестройку можно разделить на несколько этапов. Но наиболее крупное то, что в начале мы все-таки говорили о совершенствовании социализма, потому что по-другому мы не могли. Это было, как говорят, историческое лукавство.

Какое там совершенствование, если на самом деле, после того, как вступила в действие гласность и стали обнажаться все стороны советской жизни, ни о каком обновлении, усовершенствовании уже и речи быть не могло.

Но, тем не менее, в партийном аппарате, в государственном аппарате, мы все время говорили: «Нет, нет, ребята, мы не ломаем строй, мы его хотим обновить, усовершенствовать». И этим удавалось до какого-то времени удерживать номенклатуру от прямого сопротивления.

Потом, когда зашла речь о выборах альтернативных, вот тут-то номенклатура взбунтовалась. Она не хотела быть изгнанной из власти. Началось прямое сопротивление.

Мы не сумели создать социальной опоры перестройки, новую партию, которая бы отвечала демократическим задачам перестройки, и вот уперлись в мятеж старой номенклатуры, партийной кагебистской номенклатуры.

Би-би-си: То есть процесс, который вы контролировали, который вы планировали, закончился, по сути, 1991-ым годом.

А.Я.: В определенном смысле да. Ведь, на самом деле, давайте вспомним, что нам удалось сделать.

Удалось все-таки ввести в практику свободу слова и творчества — при огромном сопротивлении номенклатуры или значительной части номенклатуры, но, опираясь на фактические настроения людей, масс, удалось прекратить политические репрессии, прекратить религиозные преследования, прекратить холодную войну, ввести парламентаризм, исключить из конституции шестую главу о руководящей роли партии.

Политическая картина стала абсолютно другой. В истории всегда есть подъем и откат, понимаете? Так что я не впадаю в истерику, хотя совершенно не разделяю меры в политической области и в экономической области по удушению свободы слова, по ликвидации фактически парламентаризма, по ликвидации выборности.

Это все, по-моему, не приведет к желаемым хорошим результатам.

26 октября 2004 г., 15:35 GMT 19:35 MCK

Би-би-си