Евгений Евтушенко "Александр Одоевский" ("Новая газета")
Евгений ЕВТУШЕНКО
Цветы в кандалах
Свобода грубо, грязно и неграмотно
к нам, как землетрясение, нагрянула
(так предсказал в стихах князь-декабрист).
Вы были юны, Александр Одоевский.
Предсказывать есть риск, но не без доблести.
Не слушать предсказаний — больший риск.
Предсказывали Достоевский, Оруэлл.
Мы заглушали маршами и хорами
увещеванья роковые их…
Мы все — детсад неслушания стадного,
бессмысленного бунта, беспощадного.
Мы все — дантесы пушкиных своих.
Одоевский, как младший Саша-Сашенька,
брел еле-еле, хоронимый заживо,
но под кандальный клацавший замок
одна из баб, конвойными отогнанных,
вложила пук саранок нежно огненных,
чтоб кандалы в кровь не стирали ног.
И князь послал рукою ей по-тихому
на каторге невиданный, неслыханный
воздушный поцелуй, не поленясь.
Конвойный буркнул: «Чой-то не по-нашенски».
Мокрушник-вор вздохнул: «Зато по-княжески.
Теперь я верю в то, что это князь!»
Из старинного княжеского рода. Служил в лейб-гвардейском Конном полку. Один из самых юных героев Сенатской площади. Из тех, кого в заговор вовлекла не жажда мести и власти, а восторженное свободолюбие. Пылкая душа его возмущалась привычкой России к рабству, к произволу. Тогда почти все люди его круга писали стихи — ведь стихосложение преподавалось в обязательном порядке. Но никто, конечно, не преподавал упражнений на тему восстания против несвободы. К ним, того не осознавая, подталкивала сама отечественная тирания, особенно болезненно воспринимаемая поколением Одоевского, с детства хлебнувшим воздуха победы над тиранией иностранной.
Гражданские стихи князя-мятежника перешли в поступки, похожие на безрассудно искренние стихи. Он не мог не сблизиться с Бестужевым, Кюхельбекером, Рылеевым, не мог не вступить в Северное тайное общество. Такова была логика неизбежно самоубийственного романтизма. Одоевского не казнили, но он отсидел год в одиночке Петропавловской крепости. Затем был отправлен в кандалах на каторгу в Читинский острог, проработал кайлом и лопатой почти шесть лет. Еще пять лет провел в Сибири на поселении, после чего определен рядовым на Кавказ, в тот самый полк, куда был сослан и Лермонтов.
Опальный поручик посвятил памяти Одоевского стихи, свидетельствующие, что легендарный герой 14 декабря после стольких испытаний сохранил «И звонкий детский смех, и речь живую, И веру гордую в людей и жизнь иную». Можно предположить, что они были знакомы заглазно еще до личной встречи, ибо трудно представить, что Одоевский мог не знать «Смерть поэта», а Лермонтов — знаменитых строк Одоевского: «Наш скорбный труд не пропадет, Из искры возгорится пламя…».
Сейчас повелось дегероизировать героев нашей истории, включая и декабристов. Не заподозрите в этом и меня, когда я с горечью вспоминаю тех декабристов, которые стояли за убийство царя и его семьи. Но не стоит забывать, что декабристы были очень разные. Князь Александр Одоевский был одним из лучших, не заслуживающих цинической уцененности. Песня Юза Алешковского «Товарищ Сталин, вы большой ученый…», при всем блатном остроумии: «…вот здесь из искры разводили пламя — / спасибо вам, я греюсь у костра», не является «прикольным вердиктом» не менее гениальному ответу Одоевского на гениальное послание Пушкина «Во глубине сибирских руд…».
Правда, у Одоевского есть один любопытно неуклюжий, но, к сожалению, пророческий глагол о будущей свободе: «Она нагрянет на царей…». Свобода действительно нагрянула, но не только на царей, чего тоже было бы человечней избежать, а и на тех, кто боролся за свободу. Это случилось за короткий срок уже дважды — и в 1917 году, и в 1991-м, после того как, никого не спрашивая, в пьяном беловежском вдохновении развалили Советский Союз банными вениками. Князь-декабрист Одоевский своим странно агрессивным глаголом «нагрянет» инстинктивно предсказал опасно непредсказуемую природу свободы.
Лермонтов с пронзительной простотой определил трагедию Одоевского: «…И свет не пощадил — и Бог не спас!». Я рискнул оставить рядом с несравненными стихами Лермонтова «Памяти А.И. Ого» свою, по всем статьям уступающую поэтическую зарисовку лишь потому, что мне хотелось добавить и сегодняшнюю ноту понимания горьких и все-таки незабываемых уроков разгромленного декабризма.
Александр ОДОЕВСКИЙ
1802 (Петербург) — 1839 (форт Лазаревский на Кавказе)
Бал
Открылся бал. Кружась, летели
Четы младые за четой;
Одежды роскошью блестели,
А лица — свежей красотой.
Усталый, из толпы я скрылся
И, жаркую склоня главу,
К окну в раздумье прислонился
И загляделся на Неву.
Она покоилась, дремала
В своих гранитных берегах,
И в тихих, сребряных водах
Луна, купаясь, трепетала.
Стоял я долго. Зал гремел…
Вдруг без размера полетел
За звуком звук. Я оглянулся,
Вперил глаза — весь содрогнулся;
Мороз по телу пробежал.
Свет меркнул… Весь огромный зал
Был полон остовов… Четами
Сплетясь, толпясь, друг друга мча,
Обнявшись желтыми костями,
Кружася, по полу стуча,
Они зал быстро облетали.
Лиц прелесть, станов красота –
С костей их все покровы спали.
Одно осталось: их уста,
Как прежде, всё еще смеялись;
Но одинаков был у всех
Широких уст безгласный смех.
Глаза мои в толпе терялись,
Я никого не видел в ней:
Все были сходны, все смешались…
Плясало сборище костей.
1825
* * *
Струн вещих пламенные звуки
До слуха нашего дошли,
К мечам рванулись наши руки
И — лишь оковы обрели.
Но будь покоен, бард! — цепями,
Своей судьбой гордимся мы
И за затворами тюрьмы
В душе смеемся над царями.
Наш скорбный труд не пропадет,
Из искры возгорится пламя,
И просвещенный наш народ
Сберется под святое знамя.
Мечи скуем мы из цепей
И пламя вновь зажжем свободы!
Она нагрянет на царей,
И радостно вздохнут народы!
Конец 1828 или начало 1829(?), Чита
«Новая газета» № 78
21.10.2004
***
