В эти дни нерадостного юбилея — сорок лет как победил заговор против Хрущева — будут в цене архивные находки: а вот еще какую редкость про те времена народ до сих пор не знает. Однако в такой момент полезно извлекать на свет прежде всего не редкости, а самые, казалось бы, общеизвестные факты. По удивительному свойству человеческой памяти именно их хуже всего помнят. Попробуем составить хотя бы краткий реестр.

Хрущев освободил невинно осужденных — тех, кто сидел в лагерях, кто прозябал в ссылке без права вернуться домой. Вернул сосланные народы. Реабилитировал тех, кого уже нельзя было вернуть — но как ждали этого их родные. Про это судят и рядят по-всякому, а сталинисты до сих пор беззастенчиво врут. Они особенно любят выдергивать одну из множества цифр, характеризующих размах сталинских репрессий: данные о количестве реабилитированных комиссией А.Н. Яковлева. Таких пока меньше миллиона. Но как же можно утверждать, будто это и есть все жертвы репрессий? Одних только «спецпереселенцев» по официальным данным сталинских времен (конечно, секретным в то время данным) было более трех миллионов. Людей, которые по настоянию прежде всего Хрущева вызволены из рабства, насчитывались миллионы.

Еще раньше, в год смерти Сталина, Хрущев откровенно заговорил о положении сельского хозяйства. Тогда ведь экономический рост отождествлялся с промышленным ростом, с наращиванием мощностей для производства танков и пушек. И говоря в 1933 году об успехах промышленности в первой пятилетке, фантастически их преувеличивая, Сталин о сельском хозяйстве вообще умолчал — а ведь оно было буквально раздавлено этой пятилеткой. Я помню, как поразил нас Хрущев спустя 20 лет, в 1953-м, обнародовав в своем докладе на пленуме таблицу, из которой следовало, что поголовье скота в замечательном социалистическом сельском хозяйстве было меньше, чем при царе. Открытых статистических справочников при Сталине не издавали — возобновился их выход при Хрущеве.

Хрущев принял программу массового жилищного строительства и сам активнейшим образом занимался ее выполнением, влезая в мельчайшие технические детали (что было часто и чрезмерным). Сам тип бедняцкого дома, заполонивший после того страну, не зря прозвали «хрущевкой». Нельзя было из бараков сразу шагнуть в просторные квартиры, но само намерение государства вытащить народ из бараков справедливо связано с именем Хрущева.

Хрущев дал колхозникам паспорта. Людям ХХI века трудно даже понять, какая перемена жизни кроется в этих словах. Сельские жители в эпоху Хрущева были большинством населения, и это было самое эксплуатируемое большинство. Помимо бесплатной в большинстве колхозов работы в общественном хозяйстве «за палочки» (то есть за отметку в табеле о выходе на работу), надо было еще добровольно-принудительно подписаться на ежегодный государственный заем, а с личного приусадебного хозяйства, которое только и кормило семью, уплатить весомые натуральные и денежные налоги. Многие охотно ушли бы от такой кабалы в город, но колхозникам в сталинское время не выдавали паспортов — а без паспорта в городе была одна дорога: под арест. Крепостное положение крестьян, отмененное Александром II в 1861 году, «отечество трудящихся» в ХХ веке воспроизвело в гораздо более жестоком виде. Именно так, обирая до нитки крестьян, Сталин создал ресурсы для легендарных снижений цен на товары, доступные политически влиятельному меньшинству — прежде всего жителям столиц. Спустя столетие после отмены крепостного права крестьяне России получили паспорта вторично — от Хрущева.

Хрущева раздражала партийно-советская бюрократия. «Надоели дураки», — яростно сказал он на одном из заседаний правительства незадолго до утраты власти (об этом эпизоде рассказывал в моем присутствии на планерке в «Известиях» Аджубей). Увы, государственный муж той эпохи никак не мог задуматься о демократических институтах. Но Хрущев с подлинно революционным азартом крушил самые мощные бюрократические структуры — от отраслевых министерств до всевластных на местах обкомов партии, которые он разделил на промышленные и сельские. Конечно, простая перелицовка отраслевых министерств в территориальные (совнархозы) не меняла экономических отношений, а разделение обкомов не устанило монопольной власти одной партии. Но ведь и экономическая дискуссия, завершившаяся «косыгинской» реформой уже после отставки Хрущева, начата была вовсе не потому, что харьковский профессор Евсей Либерман прислал в «Правду» свою знаменитую статью. Не так это делалось, и не стала бы «Правда» по своей воле печатать статью даже гения всех времен. Сначала, еще в 1959 году, было постановление пленума ЦК КПСС о совершенствовании планирования, и еще до статьи Либермана — серия всесоюзних совещаний по этому вопросу.

На Западе больше всего ценят Хрущева за то, что, произнеся в поездке по Америке свое знаменитое «Мы вас (то есть капитализм) зароем», он спустя три года во время Карибского кризиса никого зарывать не стал. Не побоявшись проклятий со стороны самых правоверных товарищей по соцлагерю, отступил, вывез с Кубы ракеты и договорился с Кеннеди об основах мирного сожительства.

Что же хранится в народной памяти об этом человеке? Анекдоты про внедрение кукурузы и упоминания о распространении по стране тысяч панельных «черемушек». А читающая публика не устает вспоминать, как он топал ногами на художников и поучал поэтов, как травили Пастернака. Куда реже вспоминают, что именно Хрущев, невзирая на сопротивление Политбюро, добился публикации «Одного дня Ивана Денисовича», после которой мир узнал имя Солженицына, именно Хрущев дал зеленый свет публикации «Теркина на том свете» после того, как эта поэма Твардовского девять лет ходила по рукам в списках.

Людская неблагодарность? Не только. Был еще расстрел рабочей демонстрации в Новочеркасске (и не только в Новочеркасске). Было возобновление арестов за анекдоты — теперь уже не о Сталине, а о Хрущеве. Он остался человеком той эпохи, в которой вырос. Говорят, Черчилль (жутко мудрый человек, если правда всё, что ему приписывают) сказал: нельзя перепрыгнуть пропасть в два прыжка. А если пропасть такова, что одолеть ее в один прыжок силенок не хватает? Хрущев все-таки прыгнул — вот что важно. Предпринятый с Хрущевым прыжок из неволи не мог быть для страны окончательным, но он был первым.

… Редактор одного еженедельника, в котором я работал в хрущевские годы, возвращал сотрудникам прочитанные им полосы с оттисками статей с одной обязательной припиской: «+Н.С.» Это означало — добавить какую-нибудь цитату из Никиты Сергеевича. Так мы и выходили — в каждой полосе по цитате. Так полагалось — сначала из Сталина, потом из Хрущева, потом из Брежнева. Никто не удивлялся, мы только посмеивались: наш редактор писал эти указания с очень уж простодушной откровенностью, не опускаясь до предписаний о содержании. О чем угодно, лишь бы «+Н.С.» Лишь годы спустя я подумал, что редактор наш, сам того не желая и о том не догадываясь, создал изречение символическое. Во всем, что пережила страна в последующие десятилетия, присутствовал след первого послесталинского шага, обо всем можно сказать: плюс Н.С.

Отто Лацис

«Русский курьер»

№ 393 2004-10-14

"Русский курьер"