Свистопляска, поднявшаяся вокруг предполагаемого свертывания демократических реформ в России президентом Владимиром Путиным — отличный пример «удара мимо цели». Путина уж никак не назовешь всесильным «самодержцем». Однако причины этого к демократии не имеют никакого отношения. Они связаны с безумной и неработоспособной политической системой, создающей иллюзию, будто власть сконцентрирована в руках официальных институтов, тогда как на деле реальная власть принадлежит клановым неформальным группировкам, ведущим бесконечную и беспорядочную борьбу за собственные эгоистические интересы.

Антидемократичность этой системы — это еще наименьший повод для беспокойства. Ведь нет никаких гарантий, что она окажется хотя бы стабильной.

Когда общепринятая точка зрения обнаруживает свою несостоятельность, на свет божий вылезают все присущие ей внутренние противоречия. В передовой статье, опубликованной 14 сентября, «New York Times» упрекнула Владимира Путина за то, что тот использовал зверское нападение террористов на школу в североосетинском городе Беслане в качестве повода для того, чтобы «протолкнуть» очередной пакет антидемократических мер. Как бы там ни было, «Times» отличнейшим образом подытожила весь набор расхожих мнений о путинской России, так что их противоречивость стала очевидна каждому.

В двух словах их можно изложить так: россиянам уже стало ясно, что вся реальная власть находится в руках у г-на Путина. Потому-то общественное возмущение после бойни в бесланской средней школе было до такой степени направлено против него. За годы пребывания у власти г-н Путин «замкнул на себя» все государственные институты, делая это под лозунгом наведения порядка. Однако в Беслане никакого порядка не было — были лишь хаотичные действия разладившегося государственного механизма: чиновники, распространявшие дезинформацию, блокпосты, не сумевшие никого блокировать, пограничники, которые не могут держать границу на замке, элитные армейские подразделения по спасению заложников, которым не удалось спасти захваченных террористами людей. Самые вопиющие провалы допускали в основном федеральные органы, за деятельность которых отвечает именно г-н Путин.

В 1990х гг., я, будучи аспирантом, снимал вместе с четырьмя коллегами дом в Итаке (штат Нью-Йорк). Дом был буквально встроен в склон холма, так что на кухне зимой было ужасно холодно. В конечном итоге в кухонной раковине замерз водосток, хозяин дома отказался делать дорогостоящий ремонт, а мы перестали вносить квартплату. В ходе возникшего спора (который завершился в нашу пользу), один из моих соседей по квартире привел такой аргумент: «если в доме есть вода, но стекать ей некуда, значит — воды в доме нет».

Аналогичным образом, когда речь идет о президенте Путине, возникает вопрос: «Если вся реальная власть принадлежит г-ну Путину, но институты, через которые он осуществляет эту власть, не функционируют, то имеет ли он реальную власть?» Подобно тому, как лед в водостоке перекрывает путь воде, механизмы осуществления власти способны связать по рукам и ногам даже самого, на первый взгляд, авторитарного правительства, если на эти механизмы нельзя положиться в выполнении функций, ради которых они и созданы. Другими словами, реальная власть кроется где-то в самой системе, ведь, при всех своих перебоях, она остается системой.

Проблема, естественно, заключается в том, чтобы определить, каким именно образом осуществляется управление в России. Первая и основополагающая истина состоит в следующем: реальный механизм существенно отличается от формальной системы, действующей на виду у всех. Вот вам один небольшой, но красноречивый пример: государственные чиновники получают весьма скромную зарплату, и одновременно живут в роскоши.

Подобная дихотомия имеет в России давние традиции. В советские времена аппаратчики официально считались «плотью от плоти» народа, но отоваривались в спецраспределителях, под завязку забитых «буржуазными» деликатесами, признанными «ненужной роскошью» для пролетариата. И это несоответствие касалось отнюдь не только колбасы.

Фактически, партийная номенклатура жила в особой «правовой» сфере, подчинявшейся собственным неписаным законам, но при этом полностью освобожденной от официальных ограничений, опутывавших по рукам и ногам остальное население. В своей блестящей статье «Политические обычаи Московии» («Muscovite political folkways»), опубликованной в середине 1980х, славист Эдвард Л. Кинан (Edward L. Keenan) показал, что несоответствие между неофициальным и официальным занимает центральное место в многовековой политической культуре России, где всевластие царей служило удобным прикрытием для враждующих неформальных элитных группировок, обладавших реальной, пусть и распыленной между ними, властью.

Хотя российскую историю никак не уподобишь застойному болоту, где веками ничего не меняется, открытие Кинана — ключ к правильному пониманию нынешней системы управления Россией. Формально власть все больше сосредоточивается в руках президента Владимира Путина: демократическая кисея 1990х протерлась до дыр, обнажив механизмы «управляемой демократии» и бюрократического контроля. Неофициально же за деньги, влияние и доступ к формальным механизмам государственной власти борются различные группы — кланы, спаянные самыми разными общими интересами, от принадлежности к одному и тому же региону до некоего подобия корпоративной идентичности или опыта совместного обогащения в 1990х гг.

Поскольку большинство источников и практически все представители этой системы хранят молчание о реальном механизме ее работы, любая возможность получить о нем детальное представление связана с моментами, когда закулисные междоусобицы — сразу вспоминается знаменитое черчиллевское сравнение соперничества в Политбюро с «дракой бульдогов под ковром» — прорываются наружу, позволяя разглядеть то приводной ремень, то шестеренку. Одним из таких примеров можно назвать неутихающий шум вокруг Михаила Ходорковского и «ЮКОСа».

Прежде чем он сам оказался за решеткой, а налоговая полиция нацелилась на его фирму, Ходорковский был просто самым богатым человеком в России, а ЮКОС» — самой процветающей нефтяной компанией страны. Ходорковский был крупным игроком на неофициальном поле, главой клана, возникшего на развалинах СССР и набравшего финансовую мощь в ходе приватизации 1990х. Затем что-то пошло не так.

Расхожее мнение состоит в том, что Ходорковский попал в немилость к президенту Путину, ввязавшись в политику, и теперь за это расплачивается. Однако поддержка Ходорковским горстки дышащих на ладан оппозиционных партий, действующих в рамках номинальной демократической системы, почти не влияющей на ход событий, ни для кого не могла представлять реальной угрозы (да и не один он играл в эти игры).

Важнее другое: «атака» на клан Ходорковского, начатая в июле 2003 г., идет неравномерно, рывками, а это значит, что за ниточки дергает не унитарное государство, стремящееся раздавить политического конкурента, а множество совершенно разрозненных группировок, использующих государственные механизмы в собственных целях.

Так, летом 2004 г. мы стали свидетелями целой серии путаных и взаимоисключающих заявлений высокопоставленных чиновников и судебных решений, заставлявших котировки акций «ЮКОСа» совершать безумные скачки, пока нарождающийся российский рынок ценных бумаг просто не перестал обращать на все это внимание. Брокеры и аналитики пришли к выводу, что некие посвященные с помощью официальных заявлений «помешивают варево» и снимают пенки. В общем же плане, серия противоречивых судебных решений все ближе подталкивают компанию к пропасти принудительного банкротства, но кто от этого выиграет — пока не ясно.

Гадать «Почему именно «ЮКОС?» — значит задавать вопрос не по существу. Суть дела в другом: если предположить, что на «ЮКОС» обрушилось унитарное государство во главе с всемогущим Путиным, это означает, что оно составило гигантский и необыкновенно сложный заговор (нанося при этом серьезный урон образу Путина — реформатора). Однако у нас нет особых оснований считать, что российское государство в его нынешнем виде способно на такую координацию планов и их филигранное выполнение.

Куда более правдоподобным представляется объяснение, что соперничающие кланы в очередной раз дерутся под ковром за кусок пирога, и все они по возможности использует государственные механизмы, но ни один из них не может контролировать эти механизмы в достаточной степени и достаточно долго, чтобы воплотить в жизнь последовательную стратегию.

Рычаги действуют, и каждый отдельный шаг — судебное решение или удовлетворенная неделей позже апелляция, которая это решение отменяет — имеет собственную логическую обусловленность. Однако из-за множества вовлеченных в процесс действующих лиц и интересов, общая картина выглядит совершенно хаотично. Все это полностью соответствует кинановскому описанию системы — действующие лица постоянно поддерживают иллюзию, будто речь идет о единственном, мощном, унитарном игроке — государстве — однако само их соперничество красноречиво свидетельствует о его отсутствии.

Приоритет неофициального над официальным может не только привести к финансовому краху нефтяной компании стоимостью в миллиарды долларов. Куда серьезнее то, что он способен подорвать национальную безопасность. Официально, защитой страны от таких угроз, как терроризм и сепаратизм, занимается Федеральная служба безопасности (ФСБ).

Неофициально же, многие офицеры ФСБ ставят на первое место отнюдь не интересы государства, которому они призваны служить. Как отметил в интервью «Московским новостям» от 10 сентября один офицер из активного резерва ФСБ, подобное может привести к катастрофическим результатам. Он рассказал: «Мы знаем, через какие структуры [чеченские] боевики зарабатывают деньги. К примеру, они участвуют в торговле иномарками. Но как только ФСБ начинает подбираться к ним поближе, на сцене внезапно появляются прокуратура, таможня, МВД и коллеги из других подразделений ФСБ, Все они дают понять, что люди, которыми интересуется ФСБ — это «их люди».

Возникает абсурдная ситуация: финансирование террористов осуществляется с помощью тех самых правоохранительных органов, что пытаются бороться с терроризмом. Я знаю сотрудников спецподразделений, которые здесь, в Москве, помогают полукриминальным бизнесменам зарабатывать деньги. Потом, в Чечне, они, рискуя жизнью, сражаются против боевиков, чье оружие именно на эти деньги и куплено».

Это и есть камень преткновения. Пока эту лоскутную систему одолевают внутренние междоусобицы, она еще способна поддерживать видимость относительного порядка. Но как только появляется реальный враг, будь то чеченские террористы, или другой, столь же решительно настроенный противник, ее разбивает полный паралич: по той простой причине, что реальная система, и та, что существует на бумаге — вещи совершенно разные, а люди, которые должны придать ей работоспособность, заняты совсем другими вещами.

Это не значит, что власть Путина — всего лишь фикция. Формально он обладает огромными полномочиями. Но возможности для использования этих полномочий ограничиваются всеобщей коррупцией, неэффективностью, некомпетентностью. А главное, президент способен реально действовать авторитарными методами только в том случае, если на это согласны все неофициальные игроки, представляющие подлинную структуру власти (хотя, конечно, не все, но многие из этих игроков занимают высокие посты в государственных институтах).

Как показывает падение клана Ходорковского, репрессивные механизмы государства можно мобилизовать против любой отдельной группировки. Однако было бы идиотской иллюзией считать, что Путин способен единолично распоряжаться полномочиями, которые он имеет на бумаге, для перестройки системы в целом, идя против всех игроков, чей неформальный консенсус является ее краеугольным камнем. В конечном итоге, именно это представляет собой главное ограничение власти Путина.

Углубление пропасти между официальным и неофициальным в путинской России позволяет сделать два важнейших вывода относительно будущего страны. Во-первых, любые планы реформ будут неизменно терпеть неудачу без укрепления официальных институтов. Но этого-то как раз и не происходит: напротив, неофициальные центры власти активно саботируют любые шаги в этом направлении. Второй вывод заключается в следующем: стоит России столкнуться с реальным кризисом, будь то непрекращающиеся теракты или бюджетный дефицит, вызванный падением цен на нефть, стабильность, которая сегодня считается единственным несомненным достижением Владимира Путина, может на поверку оказаться столь же эфемерной, что и виртуальная система «официального» государства, на которой она основывается.

Дэниэл Киммэдж (Daniel Kimmage)

07 октября 2004 In The National Interest

ИноСМИ.Ru

07 октября 2004, 10:32

ИноСМИ.Ru