За годы Великой Отечественной войны Куйбышевская область дала Красной Армии более полумиллиона солдат. Помимо основного призыва шла запись и добровольцев. Только за первые три дня войны добровольно ушли на фронт более двух тысяч наших земляков. Но самым массовым стал сентябрь, когда по заданию Государственного комитета обороны началось формирование воздушно-десантных войск и лыжных батальонов.

29 сентября обком ВЛКСМ доложил об отправке в десантные войска 1507 человек при задании 1500. В лыжные батальоны было отобрано 2028 человек – на 28 больше задания.

О том, как это происходило, вспоминает один из первых самарских добровольцев Михаил Александрович Матянин, бывший командир радиовзвода, кавалер двух орденов Отечественной войны 2-й степени, двух орденов Красной Звезды и медали «За отвагу».

Как это было

Воскресным утром 22 июня на волжском берегу я услышал, как мальчишки перешептывались, мол, говорят что война началась… Нас, комсомольцев, призывали пресекать подобные разговоры как провокационные. Я цыкнул на ребят: «Никакой войны быть не может, у нас с Германией договор». Возвращаясь через Струковский сад, снова услышал: «война». Решил, что показалось: еще с утра меня бил озноб, а после купания совсем стало худо. Но около дома на Чапаевской, 130, из распахнутого окна, на котором стоял приемник, услышал речь Молотова.

Война!

Приплевшись в полуподвал, где мы жили, свалился в беспамятстве. И до конца августа провалялся в больнице с брюшным тифом.

1 сентября пришел в свой класс – лысый, худой, страшный, тонкая шейка и жуткая слабость. В классе парней почти не осталось. Все лучшие друзья или уже на фронте, или в военных училищах. Кто-то сказал, что в райкоме комсомола идет набор добровольцев в воздушно-десантные войска. Но там меня и слушать не стали, забраковали по внешнему виду: «Куда тебе в десант! Тут же стропой зашибет».

Недели через две услышал: набирают добровольцев в лыжные батальоны. Во Фрунзенском райкоме меня узнали: «Снова пришел?» «Так ведь теперь – я в лыжники, до снега далеко, поправлюсь». «Ну, пиши заявление…» Упросил повестку прислать через военкомат – для матери, чтобы слез было меньше. С отцом-то у меня разговор уже был. «Давай, Мишка, езжай, ничего не случится. А я поеду бакены ставить…» Он бакенщиком был. Отцовское напутствие всю войну в памяти держал: «Давай, Мишка, ничего не случится…»

И вот мы на сборном пункте – в школе №1 (на углу Пионерской и Обороны приметный такой голубой особняк против редакции газеты «За Родину»). Помню, в тот день выступала перед нами, добровольцами, легендарная Анка-пулеметчица, та самая Мария Андреевна Попова, которая прославилась, сражаясь в Чапаевской дивизии. А вот чтобы комиссия какая-то – медицинская или какая другая проверяла нас, — не помню. Комиссии не было. Меня бы забраковали, рука у меня была сломана и неправильно срослась. Нет, никто не смотрел. Может быть, другие группы и проверяли, не знаю.

До вечера толпились в школе, переговариваясь с балкона с провожающими (их к нам не подпускали). К вечеру нас вывели и повели к грузовому причалу, где сейчас элеватор. Дворами прошли к огороженному месту у грузового причала. Простились со своими, за загородку их не пустили. А нас повели на пароход. Когда стемнело, наш «М.В. Ломоносов» пошел вверх по Волге – тихо, без гудков, без музыки. Шли только ночью, днем стояли. Волга — главная стратегическая дорога, день и ночь возила грузы, солдат, и немцев она очень интересовала.

Сколько нас было? Много, все четыре класса парохода были забиты. Точнее сказать не могу, — не знаю, в разных источниках сейчас приводят разные цифры. Знаю одно – нас было много. После войны узнал, что пароходов с добровольцами из Куйбышева было несколько.

Не скажу за всех, а «ломоносовцы» не были обмундированы, ехали мы кто в чем.. Спали в каютах, где придется. Кто на полу, кто как. В проходах стояли бочки с селедкой, (вкусная, помню, была селедка), мешки с сухарями и бачки с водой. Тем и питались. Еще своими запасами, конечно.

Мало кого, кто плыл со мной, я знал, мало с кем познакомился. Хорошо помню только одноклассника Витальку Зоммера. В школе его знали как великолепного музыканта и постоянного конферансье нашей самодеятельности. Ну а я тоже активно актерствовал в драмкружке, был оформителем спектаклей, художником. В салоне парохода стоял красный рояль (пароход был элитный, богатый, кровати в каютах – с никелированными шишечками), вот мы с Виталием у этого рояля провели в дороге немало времени. Он прекрасно играл, а пел, помню, неаполитанские песни… Мы расстались с ним в Горьком, дальнейшей судьбы его не знаю. Еще помню на пароходе Доньку (так его мы звали в школе), Евдокима Зборомирского. С ним встречались не раз уже после войны.

В городе Горьком нас рассортировали, обмундировали и отправили в запасной лыжный полк. Надо сказать, многие лыжные батальоны добровольцев полегли под Москвой. Многие…

Наш эшелон, человек 800, отправили в сторону Ленинграда. В дороге раз пять сильно бомбили. Я попал в 33-ю стрелковую дивизию под Селигером. Воевал на Калининском, Северо-Западном, Прибалтийских (1, 2, 3) фронтах, 1-м Белорусском фронте. Несколько раз был ранен. Войну завершил в Берлине.