Крик журавля. Татьяна Самойлова: “Я никогда не буду играть старух” ("МК")

Слава — жестокая вещь. Жестокая потому, что проходит. И чем выше взлет, тем больнее падение. Кому-то удается зацепиться за “золотую середину”, большинство — скатывается в пропасть.

Когда-то она была на самой вершине. Комплименты, призы и заманчивые предложения обрушились на нее золотым дождем. Миндалевидные, чуть раскосые глаза, чувственный рот и тонкие черты лица — весь мир восхищался необычной красотой и сумасшедшим талантом этой девочки…

Успех — это только миг, за него и держись. Она не удержалась. Красота угасла, талант оказался не востребован. Звезда фильма “Летят журавли”, Татьяна Самойлова “упала” очень больно. Актриса давно не снимается, ее личная жизнь так и не сложилась, единственный сын 9 лет назад уехал в Америку. Безденежье, одиночество и целый букет болезней — такова цена ее славы.

С легендарной актрисой накануне ее творческого вечера встретился корреспондент “МК”.

“Терпеть не могу, когда меня снимают”

— Татьяна Евгеньевна, завтра у вас ответственный день, готовитесь?

— Ну да. Завтра в 9 утра я пойду к своему мастеру, чудной девочке. Она меня подстрижет, помоет головку мне, покрасит. Ну и все. Напомажусь я, оденусь. И приду.

— Вот и вся подготовка?

— Нет, конечно. Я позавчера встала ночью и обо всем подумала. Что надо сказать, что почитать.

— Будете читать стихи?

— Буду. Вознесенского, больше никого.

— Это ваш любимый поэт?

— Да. Я считаю, это интересно. И вообще, он — личность, единственный человек, на которого стоит обращать внимание. Все остальное — дрянь и дерьмо.

— Выход на публику — это сейчас для вас что?

— Ой, не спрашивайте — я боюсь этого большого зала. Очень боюсь.

— Так вы ведь всю жизнь работали в больших залах.

— Когда я работала?! Никогда.

— А как же театр, гастрольные поездки, творческие встречи?

— Ну да… (Самойлова как-то вмиг погрустнела.) Говорят, там будет много камер, будут опять снимать… Я терпеть не могу всю эту технику, терпеть не могу. Все мелькает: я ничего не вижу, не слышу, долго не могу заснуть. Мне тяжело. Понимаете, мне тяжело! Вот недавно пригласили на какую-то тусовку. Как обычно, в сотый раз начали спрашивать про “Летят журавли”. Ну наговорила я полчаса, а приехала домой — спазм. Ну что я могу поделать. Я включила телевизор, забралась на кушетку, взяла валокордин и кордиамин. Ну что — спазм, все время спазм. Но мне ведь и лет немало.

— Когда вас снимают на камеру, переживаете: как будете выглядеть на экране?

— Нет, об этом я не думаю.

— Разве? Сложно поверить.

— А вот поверьте. Не хочется мне этого. О чем вы говорите?! Плохо, нам всем очень плохо. У Гундаревой инсульт и инфаркт. Это ведь кошмар. Я шла — ногу сломала… И руку.

— Когда?

— Давно. А финансовое положение? Это же жуть. Я просто не знаю, куда обратиться. Я только жду, когда приедет мой друг Айгунян. Он вообще уникальный человек, архитектор. Талант. Единственный человек, с которым я дружу. Он позвонил мне после фильма Ренаты Литвиновой. “Мое имя, — говорит, — вам ничего не скажет, а ваше для меня — все. Очень люблю вас как актрису и готов помочь, если нужно”. А мне тогда как раз нужно было бачок в туалете починить, ванную подлатать… Ему 50, мне — гораздо больше. Вот только Митя, мой сын, почему-то его на дух не переносит…

— Может быть, ревнует?

— Я думаю, нет. Мы просто друзья: говорим о литературе, об искусстве. Когда у меня были проблемы со здоровьем, он возил меня в клинику…

— Эта дружба может перерасти в любовь?

— Что вы, какая там любовь! Мне 70 лет.

— Вам ее хватило в жизни?

— Хватило. Много любить нельзя. Надо отлюбить в юности, отдать этому все, надо это понять. А потом устраивать семью. Я пыталась. Вот видите: не получилось.

— А могли бы сейчас выйти замуж? Без любви — просто чтобы человек был рядом?

— Ну хотелось бы. Но где взять такого человека? А потом он будет мешать, я буду стесняться. Я живу себе здесь одна, и очень хорошо.

— То есть все чужие?

— Конечно. Зачем мне — я родила: ребенок чудный, ребенок состоялся, звонит мне. Но ребенок очень много работает: ребенок сидит в операционной и оперирует. Он врач. А жена беременная. Ну а я сижу на телефоне, волнуюсь безумно. А с мужем я рассталась. Муж — дурак. Просто полный дурак, ничего из себя не представляет.

— Это вы про которого из своих мужей?

— А у меня все мужья были не интересные. Был один мужчина, который меня интересовал как личность. Именно писательская (писатель Валерий Осипов — второй муж Самойловой. — Авт.). Но в 55 лет он скончался…

— Своего первого мужа тоже считаете не интересным?

— (На лице Татьяны Евгеньевны появляется задумчивая улыбка.) Нет, первая любовь была хорошая.

“С Васей Лановым у нас была настоящая страсть”

— В “Анне Карениной”, наверное, была самая тяжелая роль?

— Да, Зархи был очень тяжек. Я его не понимала.

— Я имею в виду, что на съемочной площадке вам пришлось играть страсть со своим первым мужем — Василием Лановым.

— Да-да-да… Вася — чудный артист. С ним не может быть тяжело. Тяжело было худеть. Я пришла в студию, во мне было 70. Мне сказали: “Таня, немедленно выброси все это. Сядь, пожалуйста, на творог, гречневую кашу…” 20 килограммов за два месяца сбросила.

— Ради роли способны на подвиг?

— Конечно, конечно. Но сейчас предлагают играть одних старух. Причем в очень плохих фильмах. Не хочу.

— А если бы вам пообещали хорошую роль, а взамен потребовали сделать пластическую операцию?

— Вы знаете, я пробовала обращаться к косметологу. Врач меня посмотрел и сказал: “Вы не вынесете новокаин, у вас очень тонкая кожа. Вам, — говорит, — этого делать не надо — массируйтесь”. Меня массировали, и у меня была чудная-чудная кожа… Конечно, сухость. Потому что съемки, потому что света очень много. Сухость, колоссальная сухость. И в носу сухость — у меня ринит небольшой. В общем, все прелести жизни.

— Почему вы решили обратиться к пластическим хирургам?

— Ну потому что была роль. Совсем недавно, всего год назад. Сейчас я вам скажу: это очень хорошая повесть молодого автора, я прочла ее. Должна была играть 50-летнюю женщину, американку. Вот тогда я и пошла к врачу и спросила: не сделать ли мне какую-нибудь подтяжечку.

— Впервые в жизни?

— Ей-богу, впервые. Нет, у меня всегда были косметологи, всегда были роскошные кремы, массажисты. У меня всегда было все в порядке: и с лицом, и с кожей, и с фигурой…

— Очень хорошо. И все-таки по поводу “Анны Карениной” и Ланового…

— По поводу… Я очень хорошо знала Толстого, это единственный автор из 19-го столетия, которого я люблю. Люблю его как мужика, мне он нравится. Я пришла с книгой… И вдруг увидела Васю. И я заплакала.

— Сердце защемило?

— Защемило. А потом мы стали работать, и как-то отлегло… Я очень люблю этот фильм. Музыка только смущает. Музыка Щедрина. Она не годится.

— Согласен, фильм немножечко странный.

— Вот именно, у Толстого все по-другому.

— Вы, считаете, похожи на Анну Каренину? Судьбой, характером?

— Ну вообще она мне очень близка. Я ее очень хорошо понимаю.

— В чем именно?

— Разлад между молодостью и старостью. И вообще — она не находит себя. Ни с одним, ни с другим мужчиной. Она стала матерью и от одного, и от другого. И хочет любви. Какой любви она хочет — я не поняла.

— Вас мужчины тоже не понимали?

— Что вы — всё они понимали. Когда-то я была очень смелой и сильно любила. А как можно без любви жить?! Это сейчас я не могу говорить о любви, потому что мне много лет, и мне просто стыдно. А тогда… Мы ведь с Васей жили шесть лет. В сумасшедшей любви жили.

— Почему же все кончается?

— Вот не знаю. Он уехал в Китай, я — в Сибирь. Все — больше не встречались.

— Говорят, вы сами его оттолкнули.

— Нет, я его не отталкивала. Я закончила институт, он закончил. Мы стали взрослыми…

— Так у вас была детская любовь?

— Ну конечно!.. Нет, любовь у нас была очень страстная. Об этой любви я буду помнить всегда. Первая любовь — это первая любовь. Никогда не забывается. Все остальное — ерунда… У нас было сильное влечение друг к другу, влечение полов. Почему-то Захава, ректор Щукинского училища, был против. Должны, мол, учиться, должны созидать, должны работать. Какие-то выговоры начались, какие-то комсомольские собрания. А Васька был секретарем комсомольской организации, говорил: “Да ни в чем мы не виноваты. Мы просто муж и жена и любим друг друга”… Трудно мне сказать, почему все закончилось. Не знаю, не знаю… Потом, через много лет, опять эта любовь вспыхнула. Когда мы были в Токио, я увидела Васю — рада была безумно. Мы долго гуляли, смотрели телевизор вместе, кушали. И вспомнили все… Нет, с Васей у меня хорошие отношения всю жизнь будут. Забыть такое невозможно.

— Сейчас вы видитесь? О чем говорите?

— Так, ни о чем. Он чувствует себя плохо. Все время плохо. И все время работает. О чем говорить?

“Больше помогать сыну я не смогу”

— Эти газетчики, я их терпеть не могу. Все время какие-то глупости выдумывают. Почему они пишут, что я несостоявшаяся актриса? Не знаю, мне кажется, я столько сыграла и так много работала…

— Может, из-за того, что у вас всего около 20 ролей в кино, а между ними — многолетние паузы?

— Может быть, ну а так и надо работать. Так и надо работать, как иначе… Хотя Калатозов мне говорил: “Останешься на всю жизнь Вероникой — будешь несчастной. Так и знай: увезу в Сибирь, и будешь сниматься у меня в “Неотправленном письме”. И это после Франции, после золота, после бриллиантов, после премии… Да, у меня мало ролей. Но достаточно, вполне. Мне достаточно. Я наигралась вот так. (Самойлова поднимает руку выше головы.)

— Однако вспоминают вас в основном по двум: “Летят журавли” и “Анна Каренина”.

— “Летят журавли” — ужасно тяжелый фильм. Тяжелые съемки. И ужасная судьба у этой Вероники. Когда прочла сценарий, я заплакала.

— А правда, что Хрущев, когда посмотрел фильм, обозвал вашу героиню шлюхой?

— Да, ему не понравилось. Почему волосы, говорит, распущенные, почему босая… Но Калатозов его быстренько отбрил. “Не надо смотреть вам, — сказал он Хрущеву. — Вы этого не поймете никогда. Не понимаете в искусстве, и не надо вам в это лезть”. Калатозов ничего не боялся, он был министром кинематографии. Он же летчик, он испытатель — величайшая личность. Я обожала его как режиссера. И больше никого я не любила, и никогда не полюблю.

— В 75-м вы перестали сниматься вообще. Не было предложений или сами отказывались?

— Я родила. И это было счастье. Больше этого счастья нет ничего на свете. И после этого долго-долго мне ничего не хотелось делать. Я сидела дома и занималась с ребенком: писала, читала сказки. Телевизор смотрела, гуляла…

— То есть профессия отошла на второй план?

— Абсолютно! Ничего не хотелось. Вот я сыграла “Грозу” Островского и ушла из театра. Надолго-надолго.

— Татьяна Евгеньевна, скажите: больно падать с такой высоты?

— Конечно… Вообще, должна вам сказать, что кино надо заниматься в молодости. И надо иметь своего режиссера. Обязательно. Если ты не имеешь своего режиссера, хорошего, ты в кино сниматься не будешь. Никогда.

— Но многие же актеры в советское время снимались по две-три картины каждый год…

— Нельзя! Сниматься так нельзя. Работать в кино надо очень аккуратно и очень редко.

— Зато они сейчас живут вполне благополучно.

— Я тоже хорошо живу. В фильме у Атанесяна снялась, 2 тысячи долларов получила. Это хороший заработок.

— Когда снимались?

— Это было два года назад (на самом деле фильм режиссера Александра Атанесяна “24 часа” вышел в 2000 году. — Авт.).

— Ну за это время, наверное, все уже потратили?

— Нет, я сразу все сыну отправила. Я же ему помогала все время.

— Неужели он в Америке плохо зарабатывает?

— Митя ведь только в прошлом году закончил университет, до этого учился. Всего два месяца как работает. Вчера звонил: “Мама, я весь потный, я весь мокрый. Целыми днями в госпитале”.

— Тяжело отпускали сына в Америку?

— Ужасно, ужасно. Любимый-любимый, единственный-единственный. И очень хороший. Но больше помогать ему я не могу — у меня просто нет денег.

— Пенсия маленькая?

— Да копейки — 4 тысячи.

— Хватает?

— В общем-то да. На еду, на квартиру. Хотя квартира очень дорогая, и свет дорогой — 888 рублей плачу.

— Продукты покупаете самые недорогие?

— Не знаю, я сладкое люблю. Сладкоежка. Люблю овсяную кашу, молочко люблю. Да мне много уже и не надо. Зачем наедаться? Обедаю в кафе, тут рядышком. Они меня в долг кормят. А когда получаю зарплату в театре, я отдаю.

— Так у вас еще зарплата?

— Небольшая — две тысячи.

— Этого может хватить только на самое скромное существование. Вам не обидно, что…

— Обидно, обидно. Очень обидно. И мне не нравится точка зрения моего папы, с которой я категорически не согласна. Он говорит: “Надо жить скромно, тебе много лет…”

— Как сейчас время проводите?

— Ну я хожу в это кафе, в аптеку, в магазин. Просто гуляю иногда.

— Одна?

— Да.

— Вечерами вам не бывает одиноко?

— Нет. Я смотрю телевизор. Правда, не люблю все эти “Новости”, “События и время”. Я люблю культуру смотреть, фильмы американские. Наши: с Михалковым, Люсей Гурченко, Гундаревой… Вчера смотрела эту ужасную Мордюкову.

— Почему “ужасную”?

— Да нет, ну она грубая. Просто мы с ней очень разные.

— Татьяна Евгеньевна, вам приятно, когда узнают на улице?

— Не-а. Здороваются со мной одни старушки. Просто безумные какие-то. Которые хотят меня целовать, говорить со мной.

— Ваши фильмы довольно часто идут по телевизору. Что чувствуете, когда видите себя на экране?

— Ой, я боюсь смотреть на себя. Волнуюсь очень.

— Почему?

— Не знаю, не знаю… Мне кажется, это не я.

— Сейчас самый сложный период в вашей жизни? Или бывали тяжелее?

— Понятия не имею. Знаете, у меня в жизни все шиворот-навыворот: то так, то так. Волнами.

— Но следующая волна будет? Вы ее ждете?

— Конечно. Если не ждать, зачем тогда жить?