Специальные корреспонденты «МК» Елизавета Маетная и Марина Гриднева передают из Беслана.

— Счастлива та мать, что умерла вместе со своими детьми, — молодая мама качает на руках годовалого малыша. Рядом за юбку держится трехлетняя дочка. — Я бы никогда не пережила их смерть.

    Они не отходят от телевизора. Там показывают, как под грохот канонады дяди выносят голеньких мальчиков и девочек и передают друг другу по цепочке.

— Мама, включи мультик! — капризничает Кариночка. — Ну почему ты все время плачешь?

    Малютки не понимают, почему весь город стонет. Почему за одну ночь поседел и почернел лицом дед. Почему мама с бабушкой уже который день не снимают черных одежд и у них красные опухшие глаза. А ведь эта семья счастливая. Там никто не погиб, никто не был в заложниках, даже в эту проклятую первую школу они ни разу не заходили, потому что живут в другом конце Беслана…

    Они пришли на центральную площадь, к Дому культуры, где вчера снова собрались люди, которые до сих пор не могут найти своих детей. Ни среди мертвых, ни среди живых. Пришли, чтобы просто посочувствовать, просто поддержать.

    Среди мертвых, понятно, еще много неопознанных: тела изуродованы до неузнаваемости. Требуется длительная генетическая экспертиза. Но как объяснить, что исчезли дети, которых видели живыми уже после штурма?

    — Я на своих руках отнес 7-летнюю дочку в “скорую”, а сам пошел за другими детьми, — сокрушаясь, разводит руками Азиз. — Она была в сознании, узнала меня, а я теперь не могу найти ее нигде!

    — Может быть, она фамилию свою неправильно назвала, когда ее в больницу привезли, — у нас были такие случаи, — успокаивают его врачи. — Или просто не так записали, ослышались, ведь там десятки детей одновременно привозили.

      Пропавших без вести детей сейчас около 200 (погибшими официально признано 338 человек). И каждый надеется, что его ребенок отыщется среди живых. Как молитву, они передают на площади из уст в уста историю о найденной живой девочке лет шести, которая два дня после штурма пряталась в чьем-то огороде на капустной грядке. Она, говорят, ничего не помнит и находится в больнице в тяжелейшем состоянии. Да, она не в себе. Да, она очень плоха. Но все же жива!

Счастливая мать

    — Кого ты нашла? Витюшу?

    — Всех.

    И рухнула возле морга.

    С 1 сентября у Мадины не было во рту ни крошки. А ее рвет с утра до вечера. Пять раз приезжала “скорая”, делали какие-то уколы, она сворачивалась калачиком, зарывалась под одеяло с головой и проваливалась в короткий сон. После трех суток хождения по больницам и моргам из всей родни именно она смогла опознать сначала родную сестру Залину. А потом — и всех ее деток: Джульетту, Витюшу, Аланчика и Асланчика. Не снимала резиновых перчаток, открывала каждый черный мешок, падала в обморок, переворачивала обугленные тельца.

    Пять гробов в доме Цогоевых, вся их семья.

    С мужем Залина уже несколько лет была в разводе. Квартира, деньги, подарки — да, с Казбеком они вместе не жили, и он немного зарабатывал, но он всегда был рядом и как мог заботился о каждом из них. Казбек, отец погибших малышей, теперь не уходит с кладбища.

    Лучше всех держится старшая сестра Марина. Она принимает соболезнования, показывает фотографии, даже разговаривает с нами. Держится из последних сил, заговаривается, стонет, стала тоньше тростиночки, еще чуть-чуть — и треснет посередине.

    — Залина работала в детском садике, но в тот день он был закрыт. Одна мама не знала об этом и оставила ей на пару часов свою Лерочку. Кокова Лера, три годика ей. Мы нашли ее в больнице, живой. Когда все началось, Залина успела вынести малышку, отдать ее кому-то на руки. И назад, за своими побежала. Секунда — и третий взрыв, когда рухнула часть стены. Они все остались под ней, а потом обгорели. А ведь я все эти дни была рядом, и Казбек был, да весь город пытался подойти поближе к школе, — Марина обессиленно складывается пополам. — И ничего не смогли сделать.

    После этого, третьего взрыва живых в зале практически не осталось. Оплавленная пластмасса пролилась со стен — и они навсегда слиплись, застыли группками. Застыли, как сидели — по трое, четверо, пятеро.

    — Я до последнего верила, что с ними ничего не случится, — снова оживает Марина. — Ну не поднимут они руку на детей, не смогут. Господи, что они с ними сделали?! Джульетта, красавица, у нее были огромные карие глаза, а нашли с выколотым. У Азика снесен череп, Залиночку вообще нельзя показывать. После взрыва дети побежали, их Ира, медсестра, она рядом со школой живет, приводила к себе. Я тоже с ней была. Десятки детей, сначала я их пыталась считать, обмывала их, расспрашивала про своих: видели, знают? От них так пахло, как если десять лет не убираться в общественном туалете. Эти изверги за трое суток превратили чистеньких ухоженных деток в больных животных. Взрослые женщины и девочки-подростки были почти обнаженные. Понимаете, у нас на Кавказе женщина никогда, как бы ей ни было жарко, не обнажит грудь, сама — никогда! Что они с ними делали?..

Продали!

    По-прежнему нет точных данных о жертвах. Но какие бы цифры ни назывались, на самом деле жертвы — весь Беслан, вся Осетия. Они молчат из последних сил. Пока не похоронят последнего ребенка, ничего не будет. Начнется потом. Поэтому все боятся: жены — за мужей, власть — за кресла.

    — Мужчины рыдают так, что дрожат стены, — говорят женщины. — Мы не хотим крови, не хотим войны, но мы не сможем их остановить. У нас, осетин, долгое терпение. Недаром про нас всегда говорили: не будите спящего льва…

    — Не пойдем мы войной на других. Пока со своими не разберемся. Когда было нападение на Ингушетию, никто не захотел сажать в свои тюрьмы задержанных боевиков. Зачем наши их взяли?! За сколько наших детей продали? И ведь первое, что потребовали эти ублюдки, — отпустить тех на волю. Вы знаете, что многие из информированных людей своих детей 1 сентября в школы не отпустили? Потому что за три дня до захвата из наших больниц куда-то исчезли все ингуши и чеченцы. А они тут постоянно, круглый год лечатся. Ведь то же самое было в 1992-м, за три дня до войны. Ингуши собрали вещи, детей и рванули из города.

    — Чтобы устроиться стажером на пост ГИБДД, нужно дать взятку от 6 до 8 тысяч долларов. И чем он там будет заниматься? Только ее отбивать. Когда через нас из Чечни везут нефть, вдоль трассы вся милиция собирается. В маленькой республике самое большое число спиртзаводов, вся страна пьет бесланскую водку, а денег на охрану школ в бюджете нет.

Если мы их простим

    Народному возмущению нет конца, но пока оно не выливается на улицы в крайних формах. Вчера во Владикавказе состоялся первый митинг, на котором люди впервые назвали все своими именами. Накануне мэр города пытался запугать народ: мол, если вы соберетесь на площади, будете объявлены пособниками террористов, но осетины все равно пришли — накипело. “Коррумпированная власть — источник терроризма”, “Дзасохов — ИЗЫДИ!” Такие транспаранты принесли вчера на площадь люди. Это был не тот митинг, что накануне проходил на кладбище в Беслане, куда приехали официальные лица, в том числе президент республики Дзасохов и полпред Яковлев со своими официальными речами. Никто их там не слушал.

    — Мне было просто интересно посмотреть в глаза этим людям, — говорит Казбек, у которого в заложниках не было детей, но он с первого до последнего дня находился возле школы. — Я просто подошел поближе к трибуне посмотреть на них и ничего в их глазах не увидел. Развернулся спиной и ушел. И так делали все. Ну что могут сказать эти люди? Разве они вытаскивали того пацана из окна школы, который не хотел выходить и спрашивал: “Дяденька, а вы меня правда не убьете?” Разве они видели, как два мальчика, выскочившие на улицу, вместо того чтобы бежать в укрытие, побежали к крану с водой, и их убили?.. Приехали, когда все закончилось. Теперь они, конечно, со своим народом. А почему, когда начался штурм, штаб, где сидели эти, извините, руководители, быстренько смотался во Владикавказ? Они бросили наших детей, а теперь выступают с соболезнованиями! Не нужны нам их соболезнования!

    — Дзасохов за все время вышел к людям два раза — это как понимать? — возмущается один из организаторов митинга Валерий, уважаемый в городе человек. — А как понимать цифры о количестве заложников? Ведь мы с самого начала начали составлять списки — я лично сам их писал. К нам люди подходили, говорили фамилии, и к 16 часам 1 сентября у нас была уже примерная цифра — 1070 человек. Я, когда по телевизору услышал — 354, прямо обалдел. Думал, кто-то просто ошибся. Подошел к Дзугаеву (начальник информационно-аналитического отдела администрации президента, который озвучивал эти цифры. — Авт.) и спрашиваю: почему ты неправду говоришь? А он мне отвечает: мол, это для журналистов, а вы, дескать, что хотите — чтобы весь мир обалдел?

    — А вы посмотрите, как охраняются наши школы и как охраняются райотделы милиции, — вступает в разговор женщина, едва сдерживая себя, чтобы не сорваться на крик. — У них — бетонный забор, двойное оцепление, автоматчики, бронежилеты. А в нашей школе с детей по рублю собирали на охрану школы! Чтобы кого-то нанять. И почему перед учебным годом никто их не проверял?

    На трибуне слово дали человеку, который сам был в заложниках.

    Он долго молчал, а потом сказал всего несколько слов:

    — Нас поставили на колени и заставляли пить. Гадость… Если мы сейчас это простим, мы будем никто.

Московский Комсомолец

от 08.09.2004

Московский Комсомолец