Маленький человечек с грустными глазами, красивый, элегантный, умевший даже вытертое пальто носить с изяществом. Михаил Зощенко. Самый веселый писатель нового советского времени с одной из самых печальных судеб. Наделенный редким даром смешить людей и всю жизнь лечившийся от депрессии. Не так давно без чтения его рассказов не обходился ни один юмористический вечер, и чтение это неизменно сопровождалось взрывами самого искреннего хохота. Попробуйте перечитать Зощенко сегодня. И не удивляйтесь, если вам будет не слишком смешно.

Сын художника-передвижника, иллюстрации которого часто печатались в знаменитом журнале «Нива», — в двадцать с небольшим Михаил Зощенко добровольцем отправился на фронт. Не из патриотических чувств, как признавался он позднее, а из охоты к перемене мест. Учеба на юридическом факультете Петербургского университета, куда Зощенко поступил до войны, была скорее времяпрепровождением, заполнением пустоты. На Первой мировой он отравился газами, получил порок сердца и между прочим Георгиевский крест, которым, как известно, просто так не награждали. С этого времени, по воспоминаниям современников, писатель всегда передвигался неторопливо и осторожно, точно боясь расплескать себя. Тем не менее спустя год после демобилизации из императорской армии Зощенко послужил и у красных, воевал на Гражданской и окончательно вернулся в Петербург в 1919 году.

Тут-то и появился на свет Зощенко-писатель. Его первые рассказы прочитал Максим Горький, смеялся до слез и с тех пор говорил о своем «крестнике» с неизменным восторгом. Зощенко познакомился с Корнеем Чуковским, вместе с Кавериным, Фединым, Всеволодом Ивановым посещал литературную студию, которую Чуковский организовал при издательстве «Всемирная литература». Посетители этой студии образовали группу «Серапионовы братья», у которой не было никакой специальной программы и задач, кроме одной — сохранить творческую свободу, жить независимо от политической конъюнктуры. Впоследствии Зощенко изо всех сил пытался угадать эту конъюнктуру и шагать в ногу с новым строящимся советским государством, но слишком уж часто менялся ритм, и писатель все время сбивался. Так и остался самим собой.

В 1920-е годы короткие истории про баню, немецкое средство от блох, пропавшую галошу, кражу чемодана и, конечно же, одну незадачливую любительницу пирожных, печатались огромными тиражами, за десять лет успели выйти два шеститомных собрания сочинений писателя. Зощенко узнавали на улицах, ему звонили домой, пачками писали письма. В издательстве «Аcademia» вышла монография, посвященная его творчеству.

Секрет такого оглушительного успеха был, конечно, в невиданном, небывалом для литературы языке. «Старорежимные» выражения, слоганы агиток, грубый уличный говорок, брошенные в один котел, образовывали взрывоопасную, восхитительную смесь. «Не нарушайте беспорядок»; «А в кухне ихняя собачонка, системы пудель, набрасывается на потребителя и рвет ноги»; «А хозяин держится индифферентно — перед рожей руками крутит». Это было не просто смешно, это было чарующе свежо и ново.

«Улица корчилась безъязыкая», как вдруг пришел писатель Зощенко и вывел ее из немоты. Улица заговорила его голосом — косноязычно, криво и все-таки человеческими словами.

Зощенковский герой — это Шариков из «Собачьего сердца», обретший дар речи. Он и сам еще не представляет себе толком, что делать с обрушившимся на него потоком слов и неведомыми ему прежде «прелестями культуры», однако бесстрашно составляет слова друг с другом и даже идет в театр. Впрочем, предпочитает кино — там не надо раздеваться.

Но помимо пряного, выразительного языка Зощенко дарил своим читателям и другую радость. Собственно, помогал им выжить. «Целые бои» в коммуналке по ничтожному поводу, жизнь в ванной, потому что комнат на всех не хватает, драка за шайку в бане, использование порошка против блох вместо пудры, гостиничный номер с разбитым окном, повальное воровство — как было вынести этот ад, эту «гниль и гнусь»? Зощенко указывал на самый простой путь. Улыбнуться, посмеяться над собой. Как это уже не раз бывало в истории человечества, ужас бытия смягчался смехом. Осмеянное переставало быть страшным.

Резкий, едкий юмор, краткая, емкая фраза, разговорность интонаций — фирменный стиль Зощенко. Таким его полюбили, к такому привыкли, и, стоило Зощенко заговорить серьезно, относились к этому с изумлением.

Между тем писателю отчаянно хотелось избавиться от тоски, томившей его с юных лет. Проблеме освобождения от депрессии он посвятил свои «научно-художественные» книги — «Возвращенная молодость» и «Перед восходом солнца». Над последней вещью Зощенко работал около десяти лет. В художественной части книга получилась поэтичной, нежной, совсем не похожей на привычного нам Зощенко. Но именно эта книга сыграла роковую роль в его писательской судьбе. Публикация ее в журнале «Октябрь» вызвала целый шквал обвинений в несовременности, самокопании и была приостановлена. Зощенко написал письмо Сталину, где клялся, что «никогда не был антисоветским человеком», «литературным пройдохой или низким человеком». Ответа не последовало, если не считать печально знаменитого Постановления ЦК «О журналах «Звезда» и «Ленинград» и доклада Жданова, в котором он назвал «Перед восходом солнца» «омерзительной вещью», а ее автора «мещанином и пошляком».

С тех пор Зощенко стали чураться как чумного. Многие, завидев его в городе, переходили на другую сторону улицы, бывшие друзья активно участвовали в травле. Избавившийся было от депрессии писатель оказался гоним, презираем, раздавлен. После смерти Сталина он был восстановлен в Союзе писателей, вышла книга его прозы, и все же Зощенко до последних дней так и не оправился от удара.

Сегодня самые острые и резкие вещи Зощенко смешат намного меньше, чем каких-нибудь пятнадцать-двадцать лет назад. Зощенко не стал хуже, он только отошел в прошлое, — густой, выедающий глаза аромат описываемой им жизни растворился в небытии, перестал быть актуален. Очень скоро сочинения Зощенко потребуют обширных комментариев с объяснениями, что такое коммуналка, гривенник, тара, шайка. И это прекрасно. Сам Михаил Михайлович этому обстоятельству, несомненно, обрадовался бы. Улыбнулся своей печальной улыбкой.

Анекдоты о Михаиле Зощенко

1. Вера Зощенко, супруга поэта:

Он стоял, прислонившись к печке.

Я спросила его:

— Что же для вас самое главное в жизни?

И была уверена, что услышу: «Конечно же, вы!»

Но он сказал очень серьезно и убежденно:

— Конечно же, моя литература…

2. С. Гитович:

Рассказывают, что в бакалее стояла за чем-то большая очередь. Очередь гудела, толкалась и переругивалась. Всем было некогда, и все дружно ругали директора магазина, создающего очереди. Он и пьет, и ворует, и вообще его давно пора посадить в тюрьму.

— Но кого мне будет жаль, если его посадят, так это его жену, — сказала сердобольная старушка. — Жена-то в чем виновата?

— Да, — сказали в очереди. — Жены за все в ответе. Вот и сейчас, ведь все знают, что Зощенко подлец и мерзавец, а жену его Ахматову за что так ругают? Все за него же!

3. Анна Ахматова, гуляя, встречает на проспекте Михаила Зощенко. Зощенко идет, уже зная о ждановском постановлении, спрашивает ее:

— Анна Андреевна, как же жить теперь?!

А Анна Андреевна еще ничего не знает о постановлении и уверена, что у Зощенко очередной конфликт с женой. Она отвечает:

— Терпеть, Мишенька, терпеть!

— Спасибо, Анна Андреевна, вы мне очень помогли.

Ахматова прощалась с Зощенко несколько удивленно.

4. — Доктор, меня мучает депрессия, жить не хочется, каждый день для меня мука. Перепробовал все средства, все лекарства, ничего не помогает.

— Попробуйте вот еще что. Каждый день читайте на ночь по рассказу Михаила Зощенко.

— Мне это не поможет. Я и есть Михаил Зощенко.

(Из книги «Михаил Зощенко в воспоминаниях современников». М.: Советский писатель, 1981 и других источников).

Самое вкусное из Зощенко:

«Деверь наибольше других колбасится. Съеденный арбуз ему, что ли, в голову бросился».

«Подпоручик ничего себе, но — сволочь».

«Запасайтесь, дьяволы, гробами, сейчас стрелять буду!»

«Раз он, сволочь такая, в центре сымается, то и пущай одной рукой поет, а другой свет зажигает».

«Бьет его в рыло за исковерканную дамскую жизнь плюс туфельки и пальто».

«Хочешь морду пудри, хочешь блох посыпай! На все годится. А у нас что?»

«Мы, — говорит, — за дырками не приставлены. Не в театре, — говорит».

«Инвалид — брык на пол и лежит. Скучает».

«Горе молодого счастливого отца не поддается описанию».

«Человеку обязательно отдохнуть надо. Человек все-таки не курица».

Майя Кучерская

9 августа 2004 г.

«Российская газета»

«Российская газета»