— Я скажу всё, что об этом думаю, когда мы закончим или закроем картину!

— Картина будет закончена при любых обстоятельствах!

Первую фразу произнес Леонид Ярмольник. Вторую — Алексей Герман. Обе — ключевые. За ними — толща подтекста, «культурный слой» трудных отношений, которые с первого дня совместной работы не раз выходили из берегов.

И, наконец, вышли. На шестом году съемок режиссер Алексей Герман поссорился с исполнителем главной роли Леонидом Ярмольником. Самая ожидаемая картина современного российского кинопроцесса «Трудно быть Богом» снимается этим летом с дублером. Над пятым фильмом Алексея Германа, уже поглотившим серьезные деньги и еще более серьезные силы, завис огромный вопросительный знак.

Суть проста: за пять лет фильм по роману братьев Стругацких создан, по одним оценкам, на семьдесят, по другим — на восемьдесят пять процентов. Но все сходятся в одном: остается доснять самые трудные и важные сцены, от которых зависит решение картины в целом. Дублер похож на Ярмольника настолько, что способен заменить его там, где не нужны крупные планы. Но если актер не вернется на съемочную площадку, в графу потерь участникам придется вписать не только годы, потраченные напрасно, но и картину, испорченную дурным нравом главных действующих лиц.

…Началось пять лет назад. Шли пробы. Во втором дворе «Ленфильма» горели костры, висел бутафорский туман, стояли уродливые люди в сером. У костра сидел известный всей стране шоумен, неузнаваемый в бороде, с запекшейся кровью на скулах и руках. Конфликт вспыхнул из искры…

— Ах, ты звезда! — вдруг возопил Герман. — Я слышал, кинозвезды умеют играть! А тебе только коробки с телевизорами выносить!

Ярмольник развернулся и, клацая тяжелыми шпорами, покинул площадку. Герман, натянув на глаза вязаную шапку, покинул ее тоже. Кармалита, сценарист и жена постановщика, устремилась вслед.

Та ссора кончилась утверждением на роль. В сорок пять для Леонида Ярмольника началась новая жизнь. В ней он сначала гордился выбором Германа, потом подшучивал над его способом работы, растянутым на годы, потом злился и досадовал. Избалованный популярностью и независимостью, три года восемь месяцев он отказывался от всех предложений, принадлежал, как и обещал, только замыслу Германа. Потом произошла тихая девальвация: престижное участие в предполагаемом шедевре на практике оборачивалось тяготой бесконечных съемок. Минуту экранного времени Герман способен делать неделю, полторы, две. В «нормальной жизни» за это время можно успеть сняться у Тодоровского-младшего, в телешоу «Форт Баярд», КВНах, далее везде…

А фильмы Германа, как известно, не бывают ничем иным, кроме как художественным событием, посланием на новом, никому еще не знакомом языке. Делаются они кровью, слезами, кишками, бранью, депрессиями, бессонными ночами, жертвами соратников. Герман двигается невыносимо медленно, доверяясь только собственной интуиции, твердя с интонацией агрессивного оправдания: «Я дилетант, я дилетант!» Работать над картиной он не умеет — умеет только ею жить. Из себя, из своих печенок достает сцены, кадры, эпизоды: тяжелый процесс, скрытый, по счастью, от глаз публики.

Без стычек, истерик, разрывов не создавался ни один его фильм. Конфликт — его родная стихия, он его притягивает, как одинокое дерево — молнию. С самим собой — во-первых, с миром — во-вторых. Наступает момент, когда в атмосфере сгущается электричество. Воздух начинает вибрировать, группа вбирает голову в плечи. Но если Герман бушует, топчет шапку, на площадке стоит ор и висит мат, это, скорее всего, означает, что он что-то делает неправильно, а что — сам не понимает. И ему, как воздух, нужна пауза. В этой нынешней работе он свободен, как никогда прежде. Даже с финансированием, в отличие от «Хрусталева», особых проблем нет. Но он еще никогда не снимал таких фильмов — притчу про другую планету, пророчащую жизнь, идущую под окнами.

…Последние годы Герман много болел, дома и в больнице. Без него на площадке все останавливалось. Простаивали павильоны, зависали люди. Его команда терпеливо, смиренно ждала. Но Леониду Ярмольнику уроки смирения не нужны. Он отстаивает себя, свою правоту и самость. Не желая даже догадываться о том, что с ним сделал Герман, художник, который привык признавать только законы, им самим над собою поставленные. Он — как тяжелая звезда: его гравитация, расплющивая, пересоздает, уничтожает мелких, укрупняет крупных…

Ярмольник в Петербург сейчас ездит инкогнито. Скоро начнутся съемки в восьмисерийном телефильме Дмитрия Месхиева. Параллельно идет поиск путей к примирению. Герман вначале давал «эмоциональные» комментарии, потом объявил происшедшее «конфликтом двух художников». Ярмольник, как настоящий мачо, от комментариев отказывался, молчит и сейчас. Несмотря на лестность трактовки (самим Германом отведено место рядом), в списке условий возвращения на съемочную площадку — присутствие независимого наблюдателя, некоего третейского ока. И — оплата работы («съемочных» он раньше не получал, по собственной воле от них отказавшись).

Узнаем ли мы в конечном итоге, насколько «Трудно быть Богом» Леониду Ярмольнику, пока неизвестно. Негативный вариант развития событий Герман тоже предусмотрел. Фильм снимается методом субъективной реальности: лица, детали камера «видит» глазами главного героя, и на самый худой конец, полагает мастер, можно будет обойтись без Ярмольника. Его в диалоговых сценах заменят уже снятые крупные планы глаз, рук, спины. Но прокатит ли такое «кидалово»? — вопросил во всеуслышание один из заинтересованных лиц (что означает: согласятся ли с этим продюсеры, потратившие на картину, претендующую стать культовой, значительные средства?).

Происшедшее — противостояние капризной звезды и вздорного гения или сопротивляющейся нормы и гениальной аномалии? Ответ на вопрос, что позволено Юпитеру, а что быку, остается открытым. У конфликта два ракурса — с точки зрения обыденности, и с точки зрения вечности.

— Я наконец придумал финал! — за минувшие годы эту фразу я слышала многажды. Придуманная сцена всякий раз была разная, а смысл один: в конце фильма Румата становился плотью от плоти беспощадного мира, в который был послан, чтобы его спасти.

Алексей Герман снимает о себе — и о нас.

Марина Токарева

Досье МН

Полгода назад

Актер о режиссере: …Я счастлив, что работаю с Германом. У нас бывали многочасовые репетиции, но не из-за того, что все так плохо, а из-за его скрупулезности.

…До Германа я уже был достаточно искушенным в кино и телевидении человеком. Но всё, что связано с Германом, — новая планета. Моя жизнь теперь делится на две половины — до Германа и после Германа. Не то что я зачеркиваю все, что было. Просто теперь есть в моей жизни такая провинция — Герман. А может быть, столица?..

Режиссер об актере: …Я не могу сказать, что с Ярмольником прокололся. Может быть, он сыграет хорошо, дай Бог ему здоровья! Случилось следующее: я вообще не знал, что он артист, клянусь памятью предков. Я видел по телевидению человека, который отдает какие-то подарки, улыбается. Хорошее лицо для средневекового человека, носяра такой здоровый. Крепкий, обаятельный и в телевизоре пропадает! Я его и потащил!

…Несмотря на сложности его характера, я отношусь к нему как к художнику-личности с уважением. Артист интересный, человек богатый. Мне как-то не приходилось работать с богатыми артистами, которые из любви к искусству терпят режиссеров. Мне иногда кажется, что в душе Леонид Исаакович думает: «Ну, зачем ты меня учишь? Если ты такой умный, почему у тебя нет системы собственных кинотеатров?»…

«МОСКОВСКИЕ НОВОСТИ»

№28 за 2004 год (30.07.2004)

"МОСКОВСКИЕ НОВОСТИ"