Об одессите, бывшем капитане знаменитого пассажирского лайнера «Шота Руставели», флагмана Черноморского морского пароходства Александре Назаренко я услышал много лет назад, но познакомился с ним совсем недавно, в Нью-Йорке. Не дожидаясь вопроса, он сказал: «Я – парень украинских кровей. Но, как говорят, родился и умер в Одессе. Я люблю ее очень».

— Как я понимаю, Саша, жизнь у тебя была по первому разряду: круизы, иностранные порты, хорошая зарплата и командировочные в валюте… С чего бы вдруг покидать родину?

— Во-первых, не вдруг. А во-вторых… Даже не знаю, с чего начать… Начну, пожалуй, с самого детства. Папа с мамой говорили: «Сашенька, всё, что ты слышишь дома, не дай тебе бог рассказать во дворе». Мои родители были глубоко верующими людьми, а тут еще голод, холод. Конечно, они возмущались происходящим в стране.

С детства я мечтал о море, знал, что буду моряком. Мальчишкой бегал на Крымско-Кавказский причал, смотрел на корабли. Закончив седьмой класс, подал документы в мореходку. Ответа не получил. Через год снова подал. Вызвали меня на мандатную комиссию. Председатель: «Почему ты рвешься в мореходку? Почему твой отец остался в оккупации? Туберкулезом, говоришь, болел? Ему надо было убить себя и семью. Ты никогда не будешь советским моряком». И меня не взяли. Пришлось пойти в училище технического флота. А это значило работать на земснарядах. Но я стал моряком.

Когда в конце концов стал я ходить в море и уже был капитаном одного из самых крупных пассажирских судов на Черном море, то должен был общаться с иностранными пассажирами. Согласно инструкции: «Капитан не имеет права разговаривать с иностранцем, если рядом нет свидетеля из числа членов экипажа» Помню, как-то по договору с фрахтователем должен был присутствовать на прощальном вечере после окончания фрахта. Иду с помполитом. А там симпатичная женщина зовет меня танцевать. Во время танца она говорит: «Капитан, я хочу посмотреть вашу каюту». Пришлось выкурчиваться: «Извините, спешу на мостик». После того, как просьба прозвучала трижды, и трижды я отказался, прочитал на лице дамы: «Капитан, а ведь ты – гомосексуалист!». Так и не смог ей объяснить, что если бы проводил ее до каюты, то уже завтра бы оказался на берегу.

— Владимир Высоцкий называл вас своим другом…

— Володя был непростым человеком, и общаться с ним было нелегко. Впускал он к себе в душу только избранных. Не скрою, я был в нее вхож. Каждое лето Володя плавал со мной. И не только он: Жванецкий, Карцев, Ильченко, Винокур… Все они были нищими. А заслужили быть людьми обеспеченными. Я говорил Высоцкому: «Володенька, каюта — люкс. Пожалуйста, только один или два раза выступи перед пассажирами». И он, конечно же, выступал. А это престиж судна, престиж пароходства. Его любила вся страна. Ему не разрешили выезжать к Марине во Францию, и он каждое лето отдыхал у меня. Ведь я давал ему возможность по-человечески отдохнуть. Он же не мог платить деньги за билет, да и достать билеты тогда на «Шота Руставели» было невозможно…

Когда рядом была Марина – Высоцкий не пил. Вне зависимости от этого он никогда не был душой компании. Влади относилась ко мне любезно, с европейской улыбкой. Но это не наша улыбка… Володя много расспрашивал о быте и работе моряков, об их правах. И посвятил мне две песни. В его книге «Нерв» есть одна из них:

…Лошадей двадцать тысяч в машины зажаты

На причал из себя выжимаю слезу.

Сюжетом для этих песен стали мои рассказы, которые Высоцкий внимательно слушал. Мне повезло, я наблюдал, как он работал над своими песнями. Писалось ему тяжело, черновиков было много. Однажды мне захотелось взять один из них себе на память, но Володя почему-то испугался и подарил мне оригинал.

— В начале перестройки вы оказались… в тюрьме?

— КГБ стал закручивать гайки, министр Луженко хорошо ко мне относился и предложил переехать на Дальний Восток: «Поезжай на Камчатку, там есть три наших судна». Переехал я пересиживать смутное время. Но и там не молчал — говорил о гибели «Нахимова». На нем было 12 человек моего экипажа. Теплоход вышел в рейс с опозданием на 15 минут. А это всегда опасно. Капитан ждал, когда прибудет важный пассажир — начальник управления КГБ по Одесской области. Если бы не это, то корабли разошлись бы и не столкнулись. А капитана толпа затоптала вместе с внуком на палубе…

За что конкретно посадили? Подсылают ко мне как-то одного парня, который рассказал, что закончил в Одессе мореходку: «В нашем училище, Александр Николаевич, ваш портрет висит. А меня в загранку не берут – отец был в оккупации». Короче, расположил он меня, и взял я его к себе на корабль. Однажды он просит: «Я только приехал, даже двери нечем покрасить». Дал ему килограммов двенадцать краски, а может, меньше. Через пять минут пришли и меня забрали. Три месяца просидел в тюрьме. Приговор: «за хищение государственной собственности». Но тут на мое счастье Горбачев объявил амнистию. Я не успокоился и все спрашивал – за что меня посадили? И довопрошался — в Петропавловске-на-Камчатке на улице около меня останавливается машина, выходят два парня и сажают меня в нее. Приехали к какому-то странному дому – у всех дверей ручки есть только снаружи, а внутри нет. Оказалось – психиатрическая больница. Стали мне делать уколы, таблетки давать. Спасло меня то, что в СССР приехал Рейган и потребовал от Горбачева, чтобы всех недовольных властью психами не считали и из психушек выпустили. Меня выписали, и я вернулся в Одессу.

До Камчатки у меня на судне плавал один парень. Был он евангельским христианином-пятидесятником. Часто рассказывал мне о боге, о религии. В Одессе мы встретились вновь, и он меня увез в Таллинн, где свёл с тамошними верующими. Стали водить меня в церковь. Я с ними открыл в Пирита, на таллиннском пляже кафе, где каждый верующий мог бесплатно поесть. Но я к богу так и не прикипел. К этому времени все пятидесятники получили разрешение на выезд. Они повели меня к начальнику таллиннского ОВИРа и говорят ему: «Нас 120 семей. У нас есть разрешение, но если вы не выпустите нашего брата Сашу, мы никуда не поедем и будем рассказывать о нем и молиться на всех площадях Таллинна». Это было время, когда кагэбешники уже этого боялись.

— Как сложилась ваша жизнь в Америке?

Попали мы с женой и дочкой во Флориду, в Джексонвилль. С начала 90-х хожу в море. Раньше — под багамским флагом, помощником капитана. Сейчас — старшим матросом на американском судне. А до этого был продавцом, «Тойотами» торговал. Всякое бывало. Теперь уже всё в порядке. Стараюсь быть честным и порядочным человеком. В церковь не хожу, да и нет здесь православного прихода, поэтому и разговариваю с богом мысленно, но зато часто.

По Одессе скучаю страшно. Уже был там, встречался с друзьями. Они смотрели на меня и говорили: «Мы, Саша, давно тебя похоронили».

Володя Высоцкий написал:

«Все свободны!» Конец всем вопросам.

Нелегко рубить «концы».

Он написал ее в 1971 году на бланке Черноморского морского пароходства. Под словами нарисовал море и берег. На берегу – небоскребы. Нагадал мне Высоцкий Америку…

Арнольд Малиевский,

Нью-Йорк

Самара today