В подборке публикуются стихи самарских поэтов Владимира Осипова, Михаила Анищенко, Бориса Сиротина, написанные в разные годы.

ВЛАДИМИР ОСИПОВ

* * *

Когда листва уже опала,

слышнее шорохи в лесах.

Не хочется начать сначала.

Полуулыбка на устах.

Прощай, мой ангел, и не сетуй,

живи в своих святых мирах.

Меня же понесет по свету

полуулыбка на устах.

В последний раз по нашим тропам,

в последний – по душе твоей.

Слышнее голых веток шепот

последней нотою, слышней.

* * *

Со дна глубокого колодца

любимые глаза глядят.

Пока ведро к воде несется,

пронзителен недолгий взгляд.

И мучит жажда постиженья

глубинных помыслов души.

Прощание

или прощенье

ведром тяжелым сокрушив,

разбив все вдребезги,

но снова

напрячься и поднять на свет

одно единственное слово

спасением от сотен бед.

Припасть. Забыться.

Просветленье –

как мало надо: позови!

И ощутить, как вдохновенье,

что ломит зубы от любви.

* * *

О чем ты, милая, о чем?

Какие там еще дороги?

Я спотыкнулся на пороге,

в косяк ударившись плечом.

Прислушайся: какая тишь,

как все уснуло безпробудно.

И жизнь, как прежде, неподсудна.

О чем, о чем ты говоришь?

Как воздух предвесенний стыл!

Река зажата берегами…

О чем ты – талыми устами?

Я никуда не уходил.

Моя родная сторона,

родимая моя природа –

какая странная погода! –

и величава, и бедна.

Мой обезлюдевший причал,

мои великие просторы,

высокие мои соборы –

я никого не покидал.

* * *

Когда дует ветер,

не спится;

и шелест листьев

отдаленно напоминает шум прибоя.

А если закроешь глаза,

то кажется, что космос падает

прямо на тебя,

и ты чувствуешь себя

таким одиноким.

А когда открываешь глаза,

то слышишь,

как на кухне закипает чайник,

и твоя женщина,

стараясь не греметь посудой,

готовит тебе завтрак.

Художнику

Почем холодный звон металла?

Почем безумный рев толпы?

Ты помнишь, как она вбежала,

стерев случайные черты?

Ты помнишь:

дождь, осенний вечер,

и ветер клонит дерева,

ознобом сводит ваши плечи,

и память девственно мертва?

А рядом – только губы, руки

и платья вымокшего боль,

и тает огонек разлуки,

свечи задумчивый огонь.

Все это предано бумаге,

и рукоплещет сытый зал!

Ты помнишь, как в глухом овраге

ладони зябко целовал?

Она дрожала и смеялась,

и солнце било сквозь листву.

Так что же вам теперь осталось? –

Гул поезда в ночном лесу.

Куда спешить?

Зачем быть первым? –

Топтать озимые поля?

…А по ветру

остывшим пеплом

разносится душа твоя.

* * *

Не оглядывайся – уходи.

Дождь застигнет тебя в дороге.

Не задерживайся на пороге –

слишком многое позади.

Не оглядывайся: слезы – блажь.

Надо чашу до дна и – оземь.

Вот она, долгожданная осень.

Не оглядывайся сейчас.

Как натянута тетива

расставанья тяжелого лука!

А потом – только память и мука.

Равнодушно шумят дерева.

Ты уйдешь по дороге один,

и сровняет твой след бульдозер.

Надо чашу до дна и – оземь.

Долог путь среди стылых осин.

* * *

Как странно, как холодно,

как хорошо.

Поплыли над речкой откосы.

И лето Господне как будто прошло.

Но утром на травушке – росы.

Как будто, как будто,

как будто душа

уже отлетела навеки.

Но жизнь безконечно еще хороша,

и стынут притихшие реки.

Какая над миром легла тишина

назревшая, словно прохлада.

И женщина эта – совсем не жена:

осенняя жизни услада.

Но будем, но будем,

но будем чисты,

о самом святом безпокоясь.

«До первой, до первой,

до первой звезды», –

твердит подъезжающий поезд.

И счастья, что длится

последующий миг,

и все мы – пред вечным покоем;

и встречного поезда

гаснущий крик;

и снова – туман над рекою.

* * *

В конце концов, не одинок,

что, в общем-то, уже немало.

Ну, что ж, что не начать сначала,

и то, что ближе, ближе срок.

В конце концов, была река,

и были поздние туманы,

и, может быть, любила Анна…

И долго плыли облака.

В конце концов, свой выбрал путь,

и с рук ничто мне не сходило,

и все, что должно быть, то было.

А в этом, в общем, тоже суть.

МИХАИЛ АНИЩЕНКО

Час не ровен

Замолчат в сарае гуси,

В темноту уйдет луна.

Снова овцы по Тарусе

Поплывут, как облака.

В конуре уснет собачка,

И прохожая луна,

Как молоденькая прачка

Притаится у окна.

И, головкою качая,

Станет искоса смотреть,

Как поэт в стакане чая

Топит завтрашнюю смерть.

Обрывается тропинка,

Не жужжит веретено.

Жизнь, как черная чаинка,

Опускается на дно.

Сон из печки выползает,

Но опять поэт хмельной

Настежь окна открывает

И становится луной.

Печь трещит, как кочегарка.

Сладок сумрак топчана.

Нет жены. Но есть заварка

В белом хоботе слона.

Снова чайник закипает,

Снова радостно ему.

На земле никто не знает –

Отчего и почему.

От тоски ли, от любови,

От раскрытого ль окна,

Где и час любой не ровен,

И любое дно без дна.

Навалилась усталость

Навалилась усталость…

За окошком темно.

Что прошло, что осталось?

Да не все ли равно!

Что за страшная сила

И откуда, бог весть,

Нам с тобой подменила

Все, что было и есть?

Мы не те и не эти

В нас клубится тоска.

И рождаются дети

С сединой на висках.

Тлеет Русь, словно ветошь,

Гаснет меч-кладенец…

И отцу не ответишь:

Наш ли Ржев наконец…

* * *

Боже мой, до конца, до скончанья

Будут мертвые петь соловьи.

Будут тени и воспоминанья

Дергать двери цепные мои.

Над сиянием лунного снега,

Над туманною дрожью ветвей

Сиротливая жажда побега

Превращается в крик журавлей.

Кто-то дышит и смотрит из мрака,

Кто-то свет моих окон крадет.

И убитая мною собака

На колени мне морду кладет.

И хотя я рожден не для злости,

Но кричу через сны и года:

«Уходите, проклятые гости,

Я не звал вас сюда никогда!».

Пропадет моя давняя горесть,

Превратится в невидимый ком…

На рассвете снегурочку-совесть

Принесу я в натопленный дом.

На цветных половицах, где печка,

Где дарует торшер забытье,

Пусть оттает немного сердечко,

Ледяное сердечко ее.

Сентябрь

Тихо-тихо на дворе.

Ни шагов, ни листопада…

Вот и славно! В сентябре

Ничего душе не надо!

Утро. Озеро. Ташла.

Паутинка пролетела…

Слава Богу! Жизнь прошла

Даже там, где не хотела.

Панихида… Торжество…

Провожаю, принимаю…

В жизни вашей ничего

Я теперь не понимаю.

Выхожу во двор. Дышу.

Птичьи стаи провожаю.

Тихо листья ворошу,

Но уже не поджигаю.

Тихо листья ворошу,

Клен мне веткою кивает.

Так живу я. Так дышу.

Что еще со мной бывает?

Пью водицу, хлеб жую

Да в лесу, где дуб черненый,

Золотую цепь кую

И пою, как кот ученый!

Хорошо

Снегири мои, зяблики, вороны,

Туготравье и батюшка-лес,

Хорошо, когда каждому поровну

Достается земли и небес!

Хорошо мне от тихого дождика,

Хорошо, что у храмов и слег

Для святого отца и безбожника

Одинаковый сыплется снег.

Хорошо, что березы не бедствуют,

Не злословит речная вода,

Что душа моя с небом соседствует

И сливается с ним навсегда.

Хорошо, что с холодного пенышка

Можно в небо смотреть без помех,

Где мое заповедное солнышко

Поднимается сразу для всех!

Первый снег

На темном крыльце, замерзая,

Теряя ко мне интерес,

Ты что-нибудь знаешь, родная,

Про снег, убежавший с небес?

Здесь ночи из черного крепа,

И голос прощальный дрожит…

Зачем же он с ясного неба

На темную землю бежит?

Прощаясь со мной на пороге,

Скажи, на ладони дыша,

Зачем он лежит на дороге,

Растоптанный, словно душа?

И нет в нем ни злости, ни гнева.

И кто в том, скажи, виноват,

Что снег, убегающий с неба,

Не помнит дороги назад?..

Ну что же, родная, ну что же!

Побег – он на то и побег,

Чтоб не было снега дороже,

Чем этот растаявший снег!

Прощай же на вечные веки!

Нас больше с ума не сведут

Ни беглые снеги, ни реки,

Которые в горы текут.

Летит по дорогам остуда.

И ты, не оставив следа,

Пришла неизвестно откуда,

Ушла неизвестно куда.

Случилось ни мало, ни много…

Сентябрь… Следы на снегу…

Неужто я тоже от Бога

На темную землю сбегу?

* * *

Уйти от позднего веселья,

Не взяв копейки про запас,

Просить прощенья в час похмелья,

Когда не ровен каждый час.

Забыв о славе и свободе,

Беснуясь, мучась и кляня,

Просить прощенья на исходе

Времен, похожих на меня.

Когда не вывезет кривая

И день уходит в никуда,

Просить прощенья, умирая

От слез, от боли и стыда.

Просить прощенья зло и строго

За тьму учений и словес,

За ложь, за истину, за Бога,

Сто раз упавшего с небес.

За все, что рухнуло, свалилось,

Застряло в горле, словно ком,

За все, за все, что отразилось

Во мне, как в зеркале кривом.

Просить прощенья глуше, глуше,

И все же чувствовать в тоске,

Что тьма, заполнившая душу,

Всю ночь висит на волоске,

Что по закону искупленья,

Уже сливаются, звеня,

И жизнь, и смерть –

в одно мгновенье,

Где нет и не было меня.

БОРИС СИРОТИН

* * *

Родимые пашни любил,

Мир видел сквозь детские слезы.

Но все-таки суетно жил,

Не без артистической позы.

Он думал о жизни: игра

И пестрой дышал круговертью.

Он думал о жизни: пора,

Всего лишь пора перед смертью.

Но старость не младость. Сейчас

Подумал: не бег бесполезный

Есть жизнь, а спокойствие глаз

И ясность души перед бездной.

Всего и осталось идти

До той вон опушки манящей.

Но этот отрезок пути

Стал жизнью его настоящей.

Космонавты

Пролетают меж чуждых полей

Те, которых бы мы не узнали,

Лишь земной стороною своей

В бортовом отражаясь журнале.

Пролетают, глазами без сна

Временные пласты раздвигая,

Как другая Луны сторона,

Нам незрима их сущность другая.

Да и сами они в пустоте,

Что снаружи грозит ежечасно,

Ощущают, что стали не те…

Но об этом и думать опасно!

Видит Бог, нелегко кораблю

Вдаль стремиться,

Но в ритме жестоком

Каждый раз возвращаться к нулю,

К изначальным и мертвым истокам.

Долгий бег в грандиозном кольце,

Вне понятий о жизни и смерти,

Если не отразится в лице,

То в душе сохранится, поверьте!

И когда возвратятся они,

Замерцают, смеясь, на экране,

В эти лица простые взгляни,

В простоту их не веря заране.

Сквозь приветственных слов вензеля,

Сквозь прорывы оваций и гула,

Ты подумаешь: просто Земля

Эти лица им снова вернула.

И ни страха в глазах, ни тоски,

Возвратились, ничуть не состарясь,

Только тени вселенской мазки

Кое-где под глазами остались.

* * *

И я сказал себе: остановись!

И замер средь бегущих без оглядки,

И сразу надо мною встала высь

Так вертикально, что свело лопатки.

И тишина — ни шороха листа,

Ни городского грохота и гула,

И где синела раньше пустота,

Вершина на мгновение блеснула…

Ну да, конечно, это был мираж,

Опять вокруг сигналы, крики, лица.

Но я подумал: многое отдашь,

Чтоб средь бегущих вдруг остановиться.

1985

* * *

Помню, бабушка мне говорила:

— Головою на запад, внучок,

Не ложись — чай, постель не могила,

А ложись головой на восток.

Я лежу на восток головою,

Чую теменем светлый исток

Дня с его высотой голубою;

Я лежу головой на восток.

И ко мне возвращается сила,

В мышцах копится тяжесть земли.

Верно бабушка мне говорила:

— Ты на запад постель не стели.

И вдыхаю я свежести запах…

А сама средь оградок и плит

Где-то там головою на запад,

Головою на запад лежит.

* * *

Старый город деревянный

Мне сегодня чем-то люб.

Не скупинкой окаянной,

Не поджатьем строгих губ.

Здесь стоит не рот разиня, —

Крепко заперт каждый дом.

Ну и что ж, моя Россия,

Ты держалась и на том…

И еще на том держалась,

Что в какой-нибудь избе

Кто-то вдруг почует жалость

Нестерпимую к себе.

К дому отчему, к соседям,

Ко всему, чем жив народ,

И взлохмаченным медведем

Он по улицам пойдет.

Что уста хмельные скажут,

То уже не возвратишь.

Но навалятся и свяжут,

И опять — тоска и тишь.

Вот из этой скушной пыли,

Видя даль во все концы,

Не однажды выходили

И бродяги, и купцы.

Быт суровый в душу кроя,

Здесь бежали от тщеты

Иль в безвестные герои,

Иль в известные шуты.

Деревянные дома

Прекрасны деревянные дома,

В них корабельный дух лесов таится,

Мерцают позолотою тома,

О бывшем солнце стонут половицы.

Хоть ясным днем, хоть полночью с огнем

Дом обойди — как ни хитер, ни ловок,

Но до конца ты не узнаешь в нем

Всех тайных ниш, чуланов и кладовок.

Однажды, паутиною лицо

Все облепив и ткнув рукой на ощупь,

Я из чулана вышел на крыльцо,

В неведомую утреннюю рощу.

И на спине почувствовал мороз,

И на ступеньке замер оробело,

Когда взглянул туда, где средь берез

Молчала женщина. Но так, как будто пела.

Беззвучный рот, беззвучная звезда

Между стволов, что обросли грибами…

Но воздух колебался, как вода,

И все слова я ощутил губами.

И в старый дом попятился — там тьма,

Там жизнь и отдых зрению больному…

Прекрасны деревянные дома,

Таинственны семейные альбомы.

И утром я листал один из них,

Бросая взгляд рассеянный и беглый,

Как вдруг передо мною вновь возник

Тот самый лик, в той самой роще белой!

Беззвучный рот и воздух, как вода,

И длинный взгляд сквозь длинные ресницы,

И волны по губам моим: — Сю-да-а,

Ведь со ступенек так легко спуститься!

Ты видишь, как прекрасна поутру

Вся роща наша в этом свете млечном.

Со щек я паутину оботру,

Я сделаю тебя немым и вечным!

…О Господи, ведь так сойдешь с ума —

Все эти скрипы, шорохи ночами…

Прекрасны деревянные дома

С печами их, сверчками и свечами.

Любой скиталец и любой чудак

Легко сюда войдет в любую пору —

Под оглушенный вечностью чердак

Зреть корни, что уходят вглубь из полу…

* * *

Счастливый, я усну под вишней;

Сквозь белый цвет, как через сеть,

В лицо

Небесный свод подвижный

Мне тихо будет пламенеть.

И там, где солнечные пятна

Блуждают, сея легкий свет,

Мне сон приснится благодатный,

Что смерти не было и нет.

Былые лица мне приснятся,

Воскреснут прежние года…

Мне б никогда не просыпаться

Под этой вишней.

Никогда!

И только слышать: мощно реки

Текут — им нет пути назад,

И сквозь зажмуренные веки

Черты небесные сквозят.

* * *

На речном откосе меловом

Он маячит, сам белее мела.

На каком пожаре мировом

В эту душу искра залетела?

Для чего и луч ему как меч —

В пальцах, и внизу клубятся реки?

Почему его простую речь

Рифма исковеркала навеки?

Тень и свет проходят по челу,

Вздрагивают брови и ресницы.

Он и сам не знает, почему

Весь простор в груди его теснится.

За рекой от пахоты черно,

Там деревни, города, могилы.

Он и сам не знает, отчего

Помнит все, что с родиною было…

* * *

На жизнь, чей шум тебе так мил,

Порой растерянно взираешь:

Ты прошлое полузабыл,

А настоящего не знаешь.

А будущее — твой двойник,

Оно с самим собой свиданье,

Знак на воде,

Что каждый миг

Свои меняет очертанья…

* * *

Жил я просто, смеясь и страдая,

Разливалась окрест белизна,

И была голова молодая

Ожиданием чуда полна.

Был взволнован я каждою тенью,

Чуял счастье на каждом шагу,

И текли, улетая, виденья,

И лета убывали в снегу.

Как же это, скажите на милость,

Под загадочной синью небес

Ничего-то со мной не случилось,

Никаких-то чудес-расчудес?

Но из юности, прямо оттуда,

Мысль мерцает, как уголь в золе,

Что прожить в ожидании чуда —

Это чудо и есть на земле!

* * *

Солнце скатилось за реку,

И потемнели стога.

Эта печаль человеку

Так на Руси дорога.

Галки над куполом старым

Новый галдеж завели,

И материнским, усталым

Веет теплом от земли.

Пыль на тропе вековая,

Пальцы прохлады на лбу…

Бродишь, во всем узнавая

Родину, волю, судьбу.

Эти речные излуки

И окоема кольцо,

Словно родимые руки,

В коих ты прячешь лицо,

И на седые березы,

На пожелтевшую рожь

Все неуемные слезы

Горя и счастья прольешь.

* * *

…И Бездна призывает Бездну…

И я, немолодой усталый человек,

Казалось бы, для дел небесных бесполезный,

Почуял вздрог ресниц, дрожанье век.

И сердце, устрашась, возликовало,

И то, что возле сердца запеклось,

Душою тонкой и небесной стало,

А мозг набряк, как гроздь…

И чуть не умер я, но чьи-то руки ловко

Успели поддержать, и чувствую, как дым

Серебряных небес в моих клубится лёгких,

Я стал высоким, сильным, молодым.

Быть может, то, что говорю я, лживо,

Быть может, нет в словах накала и огня,

Чтоб ток запечатлеть небесного призыва, —

Но это Сам Господь окликнул вдруг меня.

Белая ночь Подмосковья

Полночная июньская аллея,

Мир крепко спит, и, значит, он — ничей,

И рощица берез была белее

И мягче стеариновых свечей.

Чуть виделась Небесная Повозка.

Вся ночь твоя, не думай о жилье.

И лишь вдали тончайшая полоска

Была как щель в иное бытие.

Пел соловей так нежно и негромко,

В каком-то упоении святом,

И эта неразгаданная кромка —

Не наше ли зовущее потом?

Душе, как соловью, негромко пелось —

Ведь эта песнь с рождения в крови,

И на земле побыть ещё хотелось

Подольше — чтобы думать о любви,

Жить радостно, Природе не переча…

В таких ночах творится мир с азов,

Во здравие — берез светлеют свечи;

Лишь издали чуть слышен грустный зов.

* * *

— Пропала Россия, пропала! —

И бомж, и крутой эрудит, —

Пропала! — мне кто ни попало

Во самое ухо твердит.

И в слове сквозит умиленье

И вместе — живая слеза,

А я, хоть и в здравом сомненьи,

Крещусь всё же на образа.

И вдруг в нашем нынешнем лихе

Услышал, сколь уши смогли,

Что плач этот долгий и тихий —

Из тысячелетней дали.

Там, кажется, нет и прогала

Большого, чтоб мира вдохнуть…

— Пропала Россия, пропала! —

И бьют себя в гулкую грудь.

Но ведь поднималась из пепла,

Опершись на твердую власть!

И быстро мужала и крепла,

Чтоб… снова в отчаянье впасть.

Но это ли доброе дело

С хмельною умильной слезой

Живое закапывать тело,

Заваливать тяжкой землёй!

* * *

Каркает ворон, нормальная птица,

Ищет, где падалью всласть поживиться.

Только я, ворон, покамест живой,

Ты не кружись над моей головой.

Только я, ворон, покамест живой,

Хоть и давненько расстался с женой,

У телевизора плачет жена,

Ворона-врана не слышит она.

Я же, бредя подмосковною дачей,

Тоже — у ели — вот-вот и заплачу:

Слышала ель, как лет десять назад

Я о любви бормотал невпопад.

К женщине, чья окаянная сила

Мне новый почерк в стихах подарила,

Только о ней столько яростных дней

С болью писалось мне, только о ней.

Так же кружился сей ворон картавый:

«Ты не гонись за любовью и славой:

На протяжении века сего

Всё это живо, пока не мертво».

Вот и сейчас тот же ворон кружится.

Что ныне скажешь, зловещая птица?

Ты прожил триста загадочных лет…

Сытое карканье слышу в ответ.

* * *

Свиристель свою дудочку уронил,

Подхватил её на лету,

И воспел, сколь хватило маленьких сил,

Леса зимнего красоту.

Он запел о том, что солнце взошло,

Ну а то всё снега, снега,

Что на ветке ему хорошо, тепло,

Что не видно вблизи врага.

Он запел о том, что жизнь коротка,

Но зато всё вокруг своё,

Коротка — лишь и сделаешь полглотка,

Но на песнь хватает её.

* * *

Осеннее небо трагичное,

Луна через тучи — и вот

Надмирное что-то и личное

В душе моей вдруг оживет…

Не физика ль это докучная,

Не света ль и тени игра?

Но мысль эта вялая, скучная

И вряд ли достойна пера.

Деревья в чернеющей голости

Пронизаны мрачной луной,

Но сердца изгибы и полости

Свет приняли горний, иной.

Когда попадаешь под сень его, —

Как не было прожитых лет…

Нет неба трагичней осеннего,

Мрачней и прекраснее — нет.

2002

* * *

Я по утрам борюсь с небытиём,

Встаю сквозь тяжесть, и иду на Волгу,

И плаваю в ней медленно и долго,

Чтоб в теле духа ощутить подъём.

А тут как раз и благовест с холма,

А вот уж и звонит Святой Георгий,

И чайки то ль в смятеньи, то ль в восторге;

В душе — согласье сердца и ума.

И в сердце проливается любовь

И мужество; вот певчие запели…

Всё внятно мне, и я в своей купели

Как бы крещенье принимаю вновь.

И я на берег выхожу земной,

К небесным пламенеющим пределам, —

И вырастает церковь надо мной,

И вырастаю духом я и телом…

А утром вновь с небытиём борюсь

И, вырываясь, «Отче наш» читаю…

Меня из нетей поднимает Русь,

Издерганная, грешная… Святая!

***

"Самара-городок" Интернет энциклопедия. Поэт-клубЪ.