Он принял решение: если останется жив, выберет себе профессию молчаливую, чтобы поменьше общаться с людьми, способными на предательство. «Надо работать в природе, — думал он, — природа не предаст». Спустя несколько лет он так и поступит: станет ботаником. Но сначала его ждал «невольничий корабль», на котором заключённых отправляли на каторжные работы на Сахалин. В трюме! С.И.Потапова приговорили к восьми годам каторжных работ на лесоповале (с негнущейся ногой!)…

Из блокнота журналиста Светланы Смолич

Сергей Иванович Потапов

(фото из семейного архива)

   У меня на даче распустилась роскошная сирень, тянется вверх и светит молодыми листочками виноградник, цветут калина и бульденеж, скоро раскроют свои роскошные синие цветы клематисы. Все эти растения – живые памятники очень дорогому для меня человеку — Сергею Ивановичу Потапову. Когда-то он щедро и радостно дарил мне их, вырастив собственными руками в ботаническом саду, старшим научным сотрудником которого работал много лет подряд. Он заведовал там дендрарием, а кроме того, занимался акклиматизацией винограда и разведением горячо любимых им лиан, вёл переписку с сотрудниками разных ботанических садов мира, рассылал им посылки с семенами и получал такие же в ответ. Очень им радовался, и по весне, высевая их в грунт, или в теплицу, трепетно ждал всходов; затем пристально следил, приживутся ли гости с других континентов и из далёких стран на волжской земле.

   Он был ботаником страстным и пристрастным. Всё, за что брался, делал истово, переживал за судьбу каждого растения, мог подолгу и при этом очень артистично рассказывать о пользе какого-нибудь цветка, о том, как следует за ним ухаживать. Его отношение к живой природе заражало, притягивало. Однажды попав на съёмки в ботанический сад по поводу какого-то юбилея, я сейчас же увидела его ведущим телевидения и пригласила в нашу информационную программу «Экран недели», где он с тех пор года два подряд вёл страничку фенолога, чаще всего посвящаемую защите природы. В редакции информации все его сразу признали, зауважали и полюбили, потому что и в качестве телеведущего он тоже оказался человеком страстным и пристрастным.

    Спустя несколько лет на Куйбышевском телевидении была создана программа «Природа и люди», быть редактором которой выпало мне. Ну а в качестве ведущего, естественно, никого, кроме Сергея Ивановича Потапова мы и не представляли. Работалось с ним легко: понимание было полное, если не считать тех случаев, когда на нас жала своими запретами цензура. В природоохранной теме очень многое было запрещено публиковать: и данные о вредных выбросах в атмосферу и водоёмы, и статистику использования пестицидов, и сообщения об особо злостных нарушениях прав природы отдельными предприятиями. Все эти запреты были продиктованы разными соображениями советского законодательства, но наиболее важным было одно: желание во что бы то ни стало скрыть от народа покрываемое государством вредительство. К тому времени уже были приняты законы об охране природы, но существовали они в основном на бумаге, да и средства на экологические цели почти что не выделялись. Причину каждого «вето» на ту или иную публикацию Сергей Иванович сразу видел и говорил о ней с неизменным сарказмом, сопровождая свои комментарии догадками, которые и в голову-то не сразу приходили…

   Словом, работалось нам хорошо; у телезрителей ведущий журнала «Природа и люди» пользовался огромной популярностью, на ТВ приходили письма – и благодарные, и возмущённые – с требованием нашего вмешательства и с просьбами о помощи какому-нибудь озеру, скверу, участку леса. Сергей Иванович всё принимал близко к сердцу, всегда помогал развить тему дальше, глубже. Постепенно мы узнавали друг друга ближе, подробнее. Сначала открылась природа его артистизма: оказывается, ещё в школе он мечтал стать актёром, участвовал в школьной самодеятельности, и руководитель драматического кружка – профессиональный режиссёр, сосланный в Бузулук за какую-то неугодность советскому режиму, прочил ему сценическую славу. Но как раз по окончании десятого класса радужную картину светлого будущего смазала война. И в одном из выпусков тележурнала Сергей Иванович рассказал эпизод своей фронтовой жизни о том, как он чудом остался жив, потому что его невольно заслонила собой монгольская лошадка, в которую угодил шальной снаряд во время привала. Он, вестовой артиллерийской службы, верхом на этой лошадке доставлял важные донесения в разные дивизии и батальоны. Потерю эту он переживал очень тяжело, хотя предстояли ему и потери, и испытания ещё более трудные.

   В феврале 1943 года война для солдата Потапова закончилась. Ранение в ногу оказалось настолько серьёзным, что о возвращении в строй нечего было и думать. Ногу, правда, удалось спасти, но потом она не сгибалась в колене до конца жизни.      

   Его демобилизовали. Оказавшись в тылу, он вспомнил, что хочет стать актёром. Показался специалистам и неожиданно получил предложение поехать на Дальний Восток — читать стихи во Владивостокской филармонии. Ехал с энтузиазмом, надеясь быть полезным, думая, что после окончания войны поступит учиться – заочно или очно – в театральный институт. В филармонии его встретили хорошо, поэтические вечера проходили успешно, публика его явно приняла, но однажды случилось непредвиденное.

   Зашёл наш новоиспечённый артист то ли в пивную, то ли в ресторанчик, подсел к молодому человеку в матросской форме. Они разговорились, под лёгкую выпивку пошли откровения, и наш Сергей Иванович в порыве поэтического вдохновения начал читать стихи любимого своего поэта Сергея Есенина, советской властью запрещённые, но в родном Бузулуке от ссыльных интеллектуалов слышанные и навсегда усвоенные. Потом стали обсуждать положение на фронтах Великой Отечественной, и бывший фронтовик (потом он даже не мог вспомнить, по какому поводу) позволил себе с иронией обронить: «Ну это же решил наш великий кормчий…» А матросик, сидевший напротив, всё говорившееся юным актёром «мотал на ус» и отправился с этим прямо в отдел НКВД.

   Есенина, галстука на белой рубашке (тоже «лыко в строку»!), а главное — беглой характеристики вождя народов для ареста хватило. Потянулись долгие месяцы следствия в камере-одиночке. Времени для размышлений было предостаточно. Он вспоминал маму и бабушку, школьных товарищей, любимую девушку Лёлю с профилем Афродиты и золотистой копной волос, их долгие прогулки и прощание в Бузулукском бору, думал о том, как складывается её фронтовая судьба, ибо знал, что и она ушла воевать…

   Следователь мучал его глупыми вопросами вроде того, почему, «следуя буржуйским привычкам», он осмеливался надевать галстук. А не кроется ли за этим «преклонение перед Западом»? Проклятия в адрес стукача-матроса были, разумеется, бесполезны, а вот подумать о дальнейшей жизни стоило. И он думал. И принял решение: если останется жив, в артисты никогда не пойдёт, а выберет себе профессию молчаливую, чтобы поменьше общаться с людьми, способными на предательство. «Надо работать в природе, — думал он, — природа не предаст, что бы ты ни говорил и ни думал». Спустя несколько лет он так и поступит: станет ботаником, виноградарем. Но сначала его ждал «невольничий корабль», на котором заключённых отправляли на каторжные работы на Сахалин. В трюме! Как полтора века назад чернокожих рабов из Африки. Потом он всю жизнь помнил наизусть стихотворение Генриха Гейне «Невольничий корабль» и постоянно сравнивал своё путешествие через Татарский пролив с той постыдной доставкой «чёрного товара» в Америку. Но сначала была пересыльная тюрьма под Владивостоком – просто бараки с крохотными оконцами под потолком. «Входишь, будто в полную темноту, — рассказывал он, — а потом вдруг видишь, что стены шевелятся; присмотришься и вдруг понимаешь, что это стеной ползут … клопы!» Здесь заключенных держали недолго, но и за считанные дни они успели узнать, что именно в таком бараке, именно на этой пересылке умер от голода, став совершенно беспомощным , поэт Осип Мандельштам. Вот когда началась легенда о гении и вот где началась — среди политических ссыльных и уголовников…

   С. И. Потапова приговорили к восьми годам каторжных работ на лесоповале (с негнущейся ногой!) «Если бы не мои товарищи по несчастью, так же, как я, прошедшие через войну, помереть бы мне от голода, потому что тех, кто не мог выполнить норму на лесозаготовках, лишали пайка. За меня норму выполняли мои солагерники. Все мы были уже не те напуганные репрессиями конца 30-х годов арестанты — мы держались стойко, сплочённо; сталинские «церберы» нас даже боялись».

   Вот такую суровую школу жизни — почище фронтовой — прошёл Сергей Иванович. И неизвестно, выжил бы он, или погиб в лагере, если бы не умер «великий кормчий».

   Вернувшись к нормальной жизни, он отправился в Крым, где, по его сведениям, жила теперь Лёля. Он несколько лет работал в виноградарском совхозе «Гурзуфский», Лёлю искал, но нашёл не сразу. При случайной встрече в Симферополе он узнал, что она замужем; менять что-то было поздно…

   В Крыму случилась у Сергея Ивановича ещё одна памятная встреча. Однажды к его сельскому дому подъехал «Москвич», вышел из него постаревший раньше срока человек, Представился: «Александр Исаевич Солженицын». Попросил разрешения поставить палатку недалеко от дома. Сергей Иванович, конечно же, знал, кто такой Солженицын, и сейчас же предложил ему жить в доме, а не в палатке. Но писатель отказался, объяснив это тем, что за ним установлена постоянная слежка и он боится навредить тем, кто его окружает. Однако при всяком удобном случае они общались.

Когда Солженицын узнал, что Сергей Иванович тоже был репрессирован, он доверительно рассказал ему, что приехал в Крым не просто отдохнуть, а собрать материал для своей будущей книги «Архипелаг Гулаг». Сергей Иванович вспоминал, как выглядела записная книжка Солженицына, опытного бывшего зэка: из папиросной бумаги, величиной не больше спичечного коробка, и все записи в ней – предельно сокращённые, чтобы в случае опасности можно было книжечку быстро уничтожить. Конечно, он записал горькую историю Сергея Ивановича, и она вошла в «Архипелаг». Только из-за краткости записи Александр Исаевич вместо Владивостокской пересылки назвал Владимирскую тюрьму.

   Нечаянное переплетение судеб — не одной, не двух — тысяч — стало историей страны. Трагической историей. Сергей Иванович Потапов попал в этот переплёт. Но я никогда не видела его несчастным, недовольным жизнью, озлобленным. Он смотрел на мир светло, радостно, с оптимизмом, любил людей, землю, на которой работал, и планету Земля.

   Я счастлива, что он был в моей жизни, что благодаря ему приобрели особый смысл слова Булата Окуджавы: «Виноградную косточку в тёплую землю зарою и лозу поцелую, и спелые гроздья сорву, и друзей созову, на любовь своё сердце настрою, а иначе зачем на Земле этой вечной живу?»   

   Светлана Смолич