Россия поэтами богата, как полезными ископаемыми. Но по-настоящему всенародной любви удостоились, кажется, только трое: Пушкин, Есенин и Высоцкий. Олег Хлебников пытался представить, как бы реагировал Владимир Семенович на события, что бы писал, доживи он до 70-ти…

25 января нынешнего года одному из народных любимцев, Владимиру Семеновичу Высоцкому, исполнилось бы 70 лет. Всего семьдесят… О том, что было бы, если б «первая любовь России» Пушкин дожил до старости, написано немало — и в прозе, и в стихах. А давайте представим, что Высоцкий прожил с нами все перестроечно-реформенные годы. Что бы он делал, писал, как реагировал на события этих лет?

…Мне кажется, я даже слышу его песню о китенке, застрявшем в арктических льдах, на помощь которому отправился советский ледокол в горбачевские восьмидесятые. Это был первый бескорыстно-гуманный поступок «империи зла»! И, несомненно, он бы тронул Владимира Семеновича. Как не мог его оставить равнодушным демонтаж Берлинской стены — он был бы в это время там, в Берлине, и пел на этих развалинах, с которых началось строительство новой Европы — без границ и нейтральных полос, где «цветы необычайной красоты»! Вообще перестройку Высоцкий активно бы принял, а вот про сухой закон обязательно написал бы очень смешную песенку, в которой мог блестяще продолжиться его зощенковский диалог Вани и Зины.

Но еще раньше он написал бы цикл «афганских» песен, одна из которых называлась бы «Груз 200». И когда с этими его песнями возвращались бы наши солдаты из Афгана, из окон домов в каждом городе и селе звучала бы новая запись Высоцкого про конец этой бессмысленной и жестокой войны.

Ну и никуда в перестройку Владимир Семенович не делся бы — стал, как Сахаров, Евтушенко, Щекочихин, народным депутатом. Ну а там, конечно, вошел бы в Межрегиональную группу и — что, тоже продвигал бы Ельцина? Боюсь, да. Брезгливостью к партийно-комсомольским деятелям Высоцкий не отличался. И даже в баньки с ними ходил… Но сейчас не об этом.

В августе 1991-го он, конечно, на баррикадах у Белого дома или, может быть, — в самом Белом доме рядом с Ростроповичем. Только все равно в его руках я вижу гитару, а не автомат. И 21-го, когда стало ясно, что мы победили, на трибуну вышел бы Высоцкий и спел только что написанную песню о людях, вспомнивших чувство собственного достоинства. Глядишь, после Высоцкого Бурбулис постеснялся бы читать с этой же трибуны свой самодеятельный стишок, от которого у меня впервые среди воодушевления этих дней упало сердце в нехорошем предчувствии, увы, сбывшемся.

И появились бы потом песни Высоцкого и о развалившемся Союзе, и о шоковой терапии, а позднее — о гибнущем «Курске»…

А вот где был бы Высоцкий в октябре 1993-го? У осажденного парламента или у Моссовета, окруженного нетрезвой толпой? Я не знаю. То, что не с Макашовым и Руцким, это точно. Но ведь и не с Ельциным и Грачевым, расстрелявшими собственный парламент… Башня того танка, стрелявшего по Белому дому, потом резко повернулась на юг, и начались залпы по Грозному.

Я вижу Высоцкого, приезжающего к солдатикам, посланным на убой в Чечню, — как по-новому звучала бы там его «Охота на волков»! Я слышу его голос на антивоенных митингах — и что, может быть, тогда они, эти митинги, были бы куда многочисленнее? Может быть, «чеченские» песни Высоцкого разбудили бы народ, не желавший знать, что в России идет преступная война. И тогда власти пришлось бы ее прекратить. А это значит, преемником стал бы миротворец — например, Лебедь или Немцов. И не было бы взрывов домов в Москве и Волгодонске, трагедий «Норд-Оста» и Беслана, разгона НТВ и медвежьей болезни Думы… Бы, бы, бы — сослагательное в никуда наклонение…

Ну а если — опять же! — бы и песни Высоцкого народ не разбудили и колесо истории поехало, куда оно и поехало, а Владимир Семенович все же пересек бы с нами тысячелетнюю черту… Нет, получающим правительственную награду в Кремле — например, к шестидесятипятилетию, за третьестепенные заслуги перед Отечеством — я его решительно не вижу. И белым и пушистым, как Жванецкий, он бы не стал — не тот темперамент, прежде всего гражданский. И в затвор, как Солженицын, или в ориентальные религии, как БГ, он бы не ушел. И уж точно не спелся бы с попсой, как Розенбаум. Думаю даже, на нынешнее ТВ живого Высоцкого, как, к примеру, Шевчука, не пускали бы. А вот вместе с Каспаровым в кутузку он, может быть, и угодил бы…

Только, боюсь, судьба Высоцкого сложилась бы трагичнее. И до своего семидесятилетия он… даже если б позволило здоровье, мог не дожить. Как не дожили до сегодняшнего дня Политковская, Щекочихин, Старовойтова, Юшенков. Я перечислил здесь людей очень непохожих — объединяет их одно: они все мешали обделывать свои делишки разного уровня власть имущим. И их устранили.

Высоцкий тоже очень бы мешал.

И все же, вероятнее всего, он бы облегчил работу спецслужбам — поэты сами нарываются на пулю или петлю, когда кончается их воздух. Когда что-то вдруг случается с их читателями и слушателями, а в случае Высоцкого — и с персонажами. А правда, где она сейчас — его любимая аудитория: «физики», так любившие «лириков»? Те, к кому он с удовольствием приезжал на концерты в их закрытые «ящики». Одни ушли в бизнес, другие эмигрировали, третьи бегают между двумя-тремя работами — до песен ли тут.

Где его любимые герои — лихие морячки и летчики? Морячки на ржавых судах ловят краба и тайно продают японцам. Летчики сидят у своих «Яков-истребителей» в ожидании керосина, чтобы совершить хотя бы один вылет в год. Но еще драматичнее, что практически исчез тот тип человека, о котором и для которого он писал свои неиронические песни. А на одной только иронии настоящему поэту не прожить.

Пафос же Высоцкого большинству сейчас уже непонятен. «Соглашайся хотя бы на рай в шалаше, / Если терем с дворцом кто-то занял»? Ну что вы! Когда все ценности измеряются деньгами, согласных на рай в шалаше все меньше и все больше тех, кто занимается переделом теремов и дворцов. Они — герои нашего времени, а женщины любят героев…

И все же место Высоцкого в народном сознании по-прежнему остается вакантным.

Олег Хлебников

24.01.2008

Новая газета