В галерее «Виктория» 30 октября в 19.00 состоится церемония открытия выставки Всеволода Рухмалёва «Искусство быть смертным». Наш город занимает свое место в биографии художника и его семьи. Его творчество вряд ли могли адекватно понять в провинции, но зато оценили в Москве, где осенью 1979 года у него состоялась выставка в Институте физпроблем, который возглавлял легендарный П.Л.Капица…

Иллюстрация с сайта художника

Надо признать, что уже с самого момента его появления на свет этого художника Провидение уготовило ему судьбу весьма нетипичную. Всеволод родился в Шанхае 5 октября 1933 года.

То, что его семья оказалась так далеко за рубежом России, – прямое следствие «эпохальных», как раньше принято было говорить, а мы скажем теперь – трагических событий: вместе с остатками Белой армии, в рядах которой воевал Георгий Рухмалев, его выбросило за пределы России волной гражданской войны. Харбин, Тяньцзинь, Шанхай…

С середины 30-х отчим будущего художника работал бухгалтером в Шанхайской электрической компании, штаб-квартира которой располагалась в Сан-Франциско. В шесть лет мальчика отдали в иезуитский колледж св. Франциска Ксаверия, где учились дети разных рас и национальностей. По словам Всеволода, всех их объединял английский язык, на котором он с тех самых пор говорил совершенно свободно.

Несколько лет Рухмалевы жили в Сан-Франциско, где Всеволод закончил колледж. Однако затем возвратились в Шанхай, потому что отчим мечтал о Родине, состоял членом Клуба граждан СССР, а из США («империи зла» в представлении советских властей) в те годы домой вернуться было нельзя.

В 1948 году, пройдя основательную проверку в советском консульстве, отправились на родину Рухмалевы. Год, уже после того, как семья переехала в Куйбышев, проучился в ставропольской духовной семинарии, но понял, что это «не его»… Окончательно вернувшись в Куйбышев, Рухмалев кончил заочные курсы иностранных языков и получил «корочки», что позволило устроиться техническим переводчиком на завод, давать уроки…

Художественное призвание проявилось в нем, казалось бы, совершенно неожиданно. В 1969 году в свой день рождения утонул друг Рухмалева Эдик Байбурсян. Спустя два года, по словам Всеволода, ему захотелось нарисовать портрет друга. Мы не знаем, каким был этот портрет, но его появление вызвало своего рода цепную реакцию: начиная с 1971 года, Рухмалев рисует портрет за портретом – людей, которые что-то значат в его жизни. «Кого люблю, того рисую», – говорит он. Кого же он любит?

А любит он Ахматову и Достоевского, Джойса и Булгакова, Пикассо и Стравинского, Гофмана и Дали, Филонова и Набокова, Ван Гога и Кафку, Кокто и Кандинского… Перечислять можно долго. Это «вечные спутники», творчество которых во многом определило масштабы «культурного космоса» шестидесятников. Собственно, во время самой хрущевской «оттепели» Рухмалев еще не проявил себя как художник, но совершенно очевидно, что процесс накопления творческого материала в нем шел полным ходом, в начале же семидесятых годов, как говорится, количество перешло в качество.

Вскоре прошли его выставки в Городском молодежном клубе («ГМК-62»), в Доме молодежи (совместно с другом Григорием Яцкарем). Рухмалев вспоминает, что написал на книге отзывов: «Книга жалоб на искусство». Жалоб было предостаточно, и прежде всего автора обвиняли в том, что в своих портретах он «искажает образ советского человека». На что он находчиво отвечал, что люди-то у него все сплошь «не советские», – так, мол, им и надо!

Проблема «инаковости», непохожести волновала художника на протяжении всего его творческого пути. Неудивительным было отданное предпочтение тем авторам и художникам, фигуры которых стояли в стороне от общепринятых стилистических течений, кто не являлся «детьми своего времени». Рухмалева в основном интересовали именно творцы, отразившие в своих произведениях созданные ими миры, те чаяния и видения, трансформированные неистощимой фантазией индивидуума, осознанно отвергающего массовость и безликость. В его работах запечатлены игры со временем и пространством Джойса, утопии слепой механики машины власти Кафки, фантасмагории Булгакова, порванные в крики горловые струны Высоцкого. Рухмалев, также отдавший себя созданию иной, скрытой, но от этого не менее правдивой действительности, не мог не коснуться в своем творчестве этих особняком стоящих мастеров ХХ века, открывших миру существование иных миров, чувств, линий.

   Творчество Рухмалева, хотя и соотносится хронологически с советским искусством 70ых годов, стилистически отстоит от всех существовавших на тот момент течений и отдельных мастеров. Он остался чужд социальной тематике. В его работах нет отголосков «сурового стиля» 60-х, нет «оттепельной» критики, его не интересует образ «рядового человека», и пробуждающийся лиризм отношений мужчины и женщины, свойственный искусству 70-х годов. Его волнует лишь путь творца, личности, ее внутренний мир, та почва, что питает воображение и порождает образы.

Оглядываясь назад, следует отметить, что из всех художников, участвовавших тогда в Куйбышеве в «левых» выставках, только Рухмалева можно целиком отнести к андеграунду. Его вряд ли могли адекватно понять в провинции, но зато оценили в Москве, где осенью 1979 года у него состоялась выставка в Институте физпроблем, который возглавлял легендарный П.Л.Капица…

Второе открытие Рухмалева в Самаре произошло уже в девяностые годы. Его выставки прошли в Доме офицеров (1990), Ленинском мемориале, Доме кино (1995), в галерее «Коллекционер» (1998), Доме ученых (1999). Весной 2000 года 30 работ художника были показаны на родине Ремарка в германском городке Оснабрюкке. Произведения Рухмалева находятся в частных коллекциях в Москве, Петербурге, Одессе, Лондоне, Нью-Йорке, Сан-Франциско, Тель-Авиве, Афинах, Токио, Будапеште.

В состав нго «вечных спутников» входит :Федерико Феллини, и Сомерсет Моэм, и Эннио Морриконе, и Фрэнк Синатра, и Михаил Шемякин, и Иосиф Бродский, и Андрей Тарковский, и Альфред Хичкок… Разноцветный калейдоскоп лиц, ликов, масок, карнавальное шествие кумиров ХХ века. Его излюбленный формат — в половину ватманского листа; художник работает гуашью, тушью и масляной пастелью, часто использует приемы коллажа и процарапывания красочной поверхности.

Конечно, то, что является результатом трудов Рухмалева, нельзя назвать собственно портретом, если иметь в виду традиционный портретный жанр в изобразительном искусстве. Художник рисует только головы своих героев, причем это головы, составленные из неких бесплотных компонентов — воздушных струй, сияния, красочных потеков, далеко не всегда биоморфных по очертаниям бумажных наклеек. Надо сказать, что сам по себе этот метонимический прием (когда часть употребляется в понятии целого, подменяя его: «голова» вместо «тело») часто применяется как в языке, так и в изобразительном искусстве для усиления образности. Но в данном случае дело не только в этом. Если обратиться к истории искусства, то изображение одной «живой головы» вместо всей человеческой фигуры придает ей особый иррациональный, сакральный, мистический смысл — будь то огромная голова каменного идола с острова Пасхи, Нерукотворный Спас в иконописи либо же многочисленные «головы» Павла Филонова.

При этом рухмалевские «головы» даются в масштабе вдвое большем натуральной величины и занимают почти всю поверхность листа. Часто трудно или даже невозможно визуально отделить голову от фона, на котором она размещается – она будто стремится расшириться, заполнить все внутреннее пространство произведения (как некое газообразное вещество, поток света или, если хотите, как некий бесплотный дух!). Ведь очень существен тот факт, что автор чаще всего изображает тех художников, писателей, музыкантов, которые уже переселились в мир иной – как говорили раньше, или же в виртуальную реальность – как говорят сейчас. Утратив свою материальную плоть, они обрели взамен «вечную славу».